Материал из номера

       Октябрь 2020

       Скачать номер

       в PDF формате

       Ранняя весна 1779 года в Новой Англии выдалась морозной. Бескрайние леса и скалистые горы погрузились в белое безмолвие. Британские и американские войска приостановили военные действия, осев на зимних квартирах. Только дозорные пикеты мерзли на холмах и в долинах, и, лишь внимательно приглядевшись, можно было предположить, что где-то рядом проходит линия, разделяющая армии противников. Один из таких аванпостов расположился в небольшом доме у деревянного моста, на дороге из Филадельфии в Бостон.

       Уже смеркалось, когда до караульного солдата американской армии, укрывавшегося за выступом скалы, донесся хруст снега. Из-за поворота показался человек, одетый в широкий изодранный плащ грубого сукна и закрывавшую лицо широкополую шляпу.

       — Стойте или смерть вам! — прокричал солдат.

       Захваченный врасплох путник вскинул голову. Подняв руки, он услышал новую команду:

       — Сдавайтесь!

       — Зачем мне сдаваться? Я не армейский, пробираюсь из Бостона.

       — Расскажете это офицеру. Идите вперед, да пошевеливайтесь, шатаются тут всякие...

       У начальника пикета было строгое предписание: всех подозрительных не раздумывая вешать на дереве.

       — Английский шпион? Разведываете о передвижениях наших войск, чтобы помешать намерениям генерала Вашингтона?

       — Вы думаете, Вашингтон подписался бы под вашими словами?

       — Вне всякого сомнения. Генерал осуждает вас в моем лице. У вас ведь наверняка нет пропуска.

       Тут пленник достал из тюка за плечами жестяную коробочку и, открыв ее, протянул офицеру небольшой листок. "Теодор Каржавин, учитель иностранных языков" — прочел тот в паспорте...

       Мог ли помыслить русский путешественник и торговец Федор Каржавин, что его когда-либо занесет на американский континент, который в далекой России грезился какой-то мифологической землей?

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Чумной бунт в Москве. Убийство архиепископа Амвросия. Гравюра И. Матюшина

       ЕВРОПЕЙСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

       Родился Федор Каржавин в январе 1745 года в Петербурге. Его отец, выходец из ямщиков, купец-раскольник Василий Никитич Каржавин, открыл в Москве торговлю кожевенными товарами и держал лавку в Лесном ряду у Покровских ворот. Его знали как человека строптивого нрава, строгого и прижимистого, который при случае не брезговал ростовщичеством. Еще поговаривали, будто Василий увлекся модной философией и отошел от истинной веры — хулил "благочестие", нахваливал лютеранство, чуть ли не впал в атеизм. Неслыханное дело для тогдашней российской действительности! В 1752 году, нарушив российские законы, запрещавшие людям низких сословий ездить за границу, он взял с собой сына и уехал в Данциг, а затем в Лондон, где, по слухам, торговал драгоценными камнями и жемчугом. В Россию он вернулся без Федора, которого оставил на попечение своего родного брата Ерофея. Тот покинул отчизну еще в 1740-годах — "по склонности к наукам" решился ехать без документов и паспорта и теперь колесил по Европе, служа переводчиком. Федору отец хотел дать европейское образование. Посему Ерофею было поручено приставить 7-летнего племянника к наукам, пусть даже и ценой отлучения от родины.

       Очень скоро Федор изъяснялся по-французски как француз. Обучение свое он продолжил в парижском коллеже Лизье на улице Сент-Этьен. К тому времени политический климат на родине потеплел. В 1760 году Тайной канцелярией было прекращено возбужденное против братьев Каржавиных дело по обвинению в религиозном вольнодумстве и антиправительственных высказываниях. Дядя Федора вернулся в Россию, а 15-летний юноша рескриптом Елизаветы был оставлен студентом при Парижской русской миссии с жалованьем 300 рублей в год. Одновременно он обучался в пансионе профессора греческого языка Жана Вовилье и посещал лекции в Сорбонне.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Сергей Васильевич Салтыков (1726–1765), русский посланник в Гамбурге, Париже, Берлине. Гравюра Бине

       Страсть к знаниям была отличительной чертой людей века Просвещения, но другая его сторона — это либертены, авантюристы, любители вольных нравов и галантных приключений. Денис Фонвизин, литератор и личный секретарь руководителя Иностранной коллегии графа Никиты Панина, будет предостерегать родителей, собирающихся отправить свое чадо на учебу за рубеж, "в Парижы": "Я думаю, что если отец не хочет погубить своего сына, то не должен посылать его сюда ранее двадцати пяти лет, и то под присмотром человека, знающего все опасности Парижа". В столице искусств и куртуазности молодого Каржавина привлекали не только занятия науками. В последний год своего парижского "отрочества" Федор жил в доме русского посланника графа Сергея Салтыкова. Один из первых фаворитов Екатерины II, граф на весь Париж славился своим мотовством и амурными похождениями. Усвоив его уроки, юный отпрыск московских староверов с головой погрузился в океан соблазнов. В Петербург следуют депеши: Каржавин, "оконча свои науки", живет в праздности, плохо владеет русским языком и в Миссии использован быть не может. Вести о предосудительном поведении сына дошли и до отца, и тот настоял на возвращении Федора домой.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым И.Т. Некрасов. Портрет В.И. Баженова в кругу семьи. 1770-е годы

       ЧУМА

       Каржавин вернулся на родину европейски образованным человеком. Наставления и поучения отца он встретил с усмешкой, попытки заставить его заниматься торговлей вызвали у него негодование. В итоге Федор порвал с родными и уехал в Москву, решив пробиваться в жизни самостоятельно. Несколько лет он преподавал французский и немецкий в семинарии Троице-Сергиевой лавры, а затем стал помощником своего друга, известного архитектора Василия Баженова, которому была поручена перестройка обветшавшего Кремля.

       В самый разгар работ, летом 1771 года, в Москве вспыхнула эпидемия чумы. Улицы опустели, люди бежали в подмосковные села, подальше от мертвого города. Церкви не вмещали молящихся. Солдаты волокли умерших к скрипучим фурам и под гулкий стук колес везли трупы к свежевырытым могилам. В те страшные дни среди жителей Москвы разнесся слух, будто список с Боголюбской иконы Богородицы на Варварских воротах Китай-города исцеляет от болезни. Горожане, в том числе и больные, толпами шли к святому образу. Опасаясь скопления людей и распространения чумы, московский и калужский архиепископ Амвросий распорядился перенести икону в церковь Кира и Иоанна, а пожертвованные на икону деньги запечатать и передать в Воспитательный дом. Это вызвало ярость толпы. Ночью с 15 на 16 сентября в Китай-городе начались драки, с колоколен грянул набат, и туда со всех концов Москвы ринулся народ с кольями, топорами, рогатинами. Из карантинных домов, перебив стражников, вырвались на свободу каторжники и разбойники, начались грабежи. "Улицы все наполнились людьми, бегущими домой с добычею, кто с напитками, кто с книгами, кто с холстами <...> расколачивали бочки с виноградными напитками, из них черпали шляпами и колпаками. <...> По улицам ходили мятежники партиями и артелями явно и без всякого страха ругающие архиерея, ободряющие всякого звания чернь, грозящие офицерству и всем верным к отечеству своему гражданам" — так вспоминал события Каржавин. Неизвестно, где и как он скрывался в те дни, но ему удалось уцелеть. Он рассказал, как разъяренная толпа разгромила дом архиепископа, а затем, намереваясь расправиться с владыкой, двинулась к Чудову монастырю. "Пришедши в монастырь, многих били и допрашивали, тут ли архирей; нашли его, он исповедывался и, приобщаясь святых таинств, слушал обедню. После чего оделся в серой мужицкой кавтан и скрылся в церкве за иконостасом на хорах. Оттуда злодеи его вытащили, однако по его прозьбе пустили его приложиться к образам. Потом вытащив на двор, один злодей ударил колом по хребту, отчего он присел, но вдруг протчие закричали: "Его не бить в монастыре и святое место кровью его чтоб не осквернить". И так его волокли за монастырь, где начальники <...> ударили его кольями в голову, и протчие все принялись его бить, глаза прокололи, лице изрезали, бороду выдрали, грудь искололи, кости переломали".

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Д.Г. Левицкий. Портрет Прокопия Акинфиевича Демидова. 1773 год

       Власти ввели в город войска. Бои шли перед Кремлем, у храма Василия Блаженного, на Тверской, на Моховой, в Обжорном ряду — в ход пошла картечь. "Мы теперь пьяны, но завтра увидим", — кричали бунтовщики, разбегаясь по дворам. Но привести свои слова в исполнение им не удалось. По всему городу расставили посты — мятежники бросились прочь из города. В Москву вскоре приехал граф Григорий Орлов, возглавивший комиссию по борьбе с чумой. А мятежников вешали, били кнутом и секли плетьми.

       "КАК ТРАВА ОТ ВЕТРА КОЛЕБЛЕМА"

       В 1773 году Каржавин под предлогом поправки здоровья решил "искать счастья" за границей. Хотя настоящие причины его отъезда доподлинно неизвестны. Баженову он признавался, что недоволен условиями службы, небольшим жалованьем. Его душа жаждала больших дел, он не был готов много лет низкопоклонствовать ради медленного восхождения по служебной лестнице. А именно так было тогда со всяким, кто пробивался из низов, не имея протекции. Родные не оказывали Федору даже моральной поддержки. Более того, отец, от которого он находился в полной материальной зависимости, подавлял его властным авторитетом, "свирепством". Между ними постоянно вспыхивали конфликты. О горечи и безысходности своего тогдашнего положения Каржавин в 1772 году едко писал в сатирическом журнале "Живописец", скрывшись под псевдонимом Богодар Вражкани (Богодар — русская передача греческого имени Федор; Вражкани — анаграмма фамилии Каржавин. — Прим. авт.). Изображая ростовщика-скрягу Живодралова, Каржавин видел перед собой отца и протестовал против его деспотизма.

       "Какая бы вам радость, что за утеха, если бы вы узнали во мне рабской дух", — спустя несколько лет напишет он в письме отцу. В конце концов после острого конфликта, случившегося при отъезде сына за границу, причины которого не вполне ясны, отец отрекся от Федора и проклял его. "Ты мой не сын, — написал Василий Каржавин, — а буде ты б меня именем всемогущаго бога проклят на веки... и не даждь Господь Бох тебе никокова благополучия и шатайся как трава от ветра колеблема". Выхода, казалось, не было — в России он никогда не сможет жить как хочет, пора в путь, искать счастья за границей. Была, правда, и еще одна версия его стремительного отъезда. Почти детективная.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Мартиника. Форт-Рояль. Конец XVIII века

       Еще летом 1770 года Московская розыскная экспедиция расследовала дело об отравлении некоей 17-летней девицей Анной своего мужа — крепостного столяра Гаврилы Яковлева, принадлежавшего Баженову. По показаниям Баженова, тот внезапно "занемог и страдавши рвотою в три дни жалуяся при том великою в животе и сердце резью в 20-е число по утру умер, но как всему причину подавало сомневаться о его смерти тем особливо, что живущий при мне команды моей архитектурный помощник колежский актуариус Федор Каржавин мне объявил что оная женка Анна Андреева 16-го числа просила у него мышьяку для изводу в доме матери ее мышей от которого ей кусочек един для тоей надобности и дан и потому на спрашивание мое означенная его женка Анна повинилася, что она его Гаврилу Яковлева тем мышьяком отравила...".

       Дело было темное. Анна прожила с супругом в браке всего неделю, "а потом напала на нее тоска, и тот ея муж сделался ей постылым а по какой причине не знает, ибо тот муж не делал ей никакого озлобления. И будучи в тоске мужа она любить уже не стала и все плакала". "Утешителем" ее оказался Каржавин, который, по материалам следствия, пребывал с Анной в "блудном житии". Отравительницу приговорили к наказанию кнутом и отправили на каторгу, ее невольный или возможный соучастник остался в тени. Вполне возможно, впрочем, что Каржавин бежал за границу, скрываясь от уголовного преследования: "не положил [я] своей головы под поднятое уже над нею колесо". Возможно, роль молодого либертена и вызвала такую ярость раскольника-отца, проклинавшего совершенные сыном "самые дьявольские поступки".

       Перед отъездом Каржавин заручился помощью известного богача-филантропа Прокопия Акинфиевича Демидова, внука петровского горнозаводчика Никиты Демидова. Промышленник решил послать Федора в Париж вместе со своим внуком. Демидов также поручил Каржавину доставить в кунсткамеру принца Оранского подарки — "натуральные российские и сибирские редкости". Отплывая на чужбину, Каржавин словно отрезал себе все пути возвращения на родину. Едва добравшись до Амстердама, он написал отцу полное горечи письмо: "Лишился я места, жалованья, приятелей, благодетелей, сродников и отечества, чтобы вас уверить, что я вам не злодей, но сын, и желаю вас видеть спокойна". Для отца он навсегда остался "всезлобным, проклятым, неблагодарным сыном Федькой Каржавиным".

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Мартиника. Карта XVIII века

       ТОРГОВЫЕ ПРОЖЕКТЫ

       Начались скитания по Европе. Голландия, Германия, Фландрия, почти родная Франция. На несколько лет он осел в Париже, где летом 1774 года женился на бедной сироте, модистке Маргарите Шарлотте Рамбур, занимавшейся шитьем и учившейся "убирать и чесать волосы". Небольшие сбережения, полученные от Демидова, таяли. Молодожены жили в бедности, перебиваясь случайными заработками. Жена устроилась гувернанткой, сам Каржавин изготавливал мази и притирания, давал уроки, продолжал ходить на лекции по физике и медицине. Хотелось и переводить, и заниматься наукой — но денег нет. К тому же во Франции он — иностранец.

       Во время поездок по приморским городам Каржавин нащупал настоящее золотое дно — торговлю колониальными товарами: сахаром, вином, хлопком, кофе. Для европейца, разумеется, в этом не было ничего нового — в портах Атлантики крутились тогда колоссальные деньги. Русские же в океанической торговле были людьми новыми и несведущими. А не попытаться ли наладить торговые связи с новым континентом, а там, глядишь, и стать посредником в торговых связях России с Америкой?

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Англичане задерживают контрабандистов

       Трудно представить, что Каржавин ничего не знал о давних планах отца, который еще в 1750-х годах предлагал создать монопольную торговую компанию в Санкт-Петербурге. Предполагалось заниматься централизованными закупками пеньки, льна, воска, холста, железа, льняной пряжи, а затем через сеть филиалов в крупнейших европейских портах перепродавать их за границей. Иностранным же купцам — и старший Каржавин особо на этом настаивал — закупать названные товары запрещалось. Выходит, сын, хотел он того или нет, следовал все же по стопам отца. Но пошел он еще дальше. Его цель — американская торговля. "Имею намерение ехать прогуляться в Мартинику и Сан-Доминго, — писал он отцу в мае 1775 года. — От глаз далеко, и самому лутче побывать".

       Смущала его, правда, тревожная политическая обстановка в Америке — надвигалась война американских колоний против британской короны. Шаг предстоял нелегкий. Отчий дом был для него закрыт, но мысленно он нередко пересекал его порог, спрашивал родительского совета. Писем Каржавина сохранилось немного, но все они обращены к одному человеку — к отцу. Надеялся получить прощение? Или брался за перо, когда охватывала тоска по родине? Ответное письмо сохранилось только одно, других, может быть, и не было: отец распечатывал послания Федора, читал их, но, показывая характер, упорно не отвечал. Раздумывая, стоит ли рисковать начальным капиталом, Каржавин в одном из писем ему размышлял о возможных последствиях своей затеи: "Здесь начинаются битвы немаловажные, за которыми воспоследовать могут опасения и разорения, а может и война". На время он отложил свои американские планы. А затем, получив помощь от французских компаньонов, осенью 1776 года с разными паспортами, в том числе на имя Теодора Лами, отплыл в Вест-Индию.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Война за независимость США. Вооруженное столкновение

       ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОНТРАБАНДИСТА

       "Прогулка" началась удачно. С "великим числом картин, книг и редкостей" Каржавин за 36 дней преодолел Атлантику и прибыл на французскую Мартинику — центр контрабандной торговли с восставшими английскими колониями. "Вспомните, — отписывал он отцу, — сколько раз вы мне в ребячестве показывали на малом корпусном атласе остров Мартинику; думали ли вы, чтобы вашему сыну быть на оном когда-нибудь! — тако соизволил Бог". За несколько месяцев ему удалось выгодно продать привезенные товары и приобрести необходимые знакомства. "Господин Лами" быстро уловил особенности местной конъюнктуры — чтобы "удвоить свой капитал", недостаточно традиционных для местного товарооборота табака, водки, патоки, хлопка и кофе. Преуспев в торговле и выгодно продав "великое число картин, книг и редкостей", Каржавин тем не менее понял, что самой прибыльной коммерцией здесь являются военные поставки. Однако контрабандная торговля оружием и военным снаряжением была смертельно опасным делом — приходилось балансировать на грани закона, подставляя под удар не только капиталы, но и голову. Лондон объявил, что всякая торговля, идущая вразрез с британскими интересами, будет рассматриваться как вражеская и караться по законам военного времени. Особенно если в ней замешаны французы. Но нашлось немало рисковых людей, готовых поставить все на карту. Один из них нам сегодня прекрасно известен — француз Пьер-Огюстен Карон де Бомарше, прославленный создатель "Женитьбы Фигаро", в разгар военных действий основал торговый дом и несколько лет вел контрабандную торговлю с американскими колониями. Он поставлял восставшим колонистам ружья, порох, палатки и пушки и стал смертельным врагом англичан. Таким был этот век!

       Русского негоцианта с французским паспортом ждала не менее авантюрная судьба. Весной 1777 года Каржавин снарядил "большое судно" и направился в первый рейс к берегам Северной Америки, рассчитывая вернуться через четыре месяца, "ежели, — как он впоследствии вспоминал, — к старым англичанам в плен не попадусь". Согласно официальным бумагам, господин Лами вез груз во французскую Канаду. Однако истинной его целью было побережье бунтующих американских штатов, блокированное британским флотом. Корабль Каржавина с оружием и порохом почти добрался до побережья восставшей Виргинии, но был перехвачен британским фрегатом и пленен. Англичане повели взятое судно в Галифакс, но в сгустившемся тумане Каржавин сумел бежать и привести свой корабль к американским повстанцам в порт Хэмптон.

       Два года Каржавин, меняя паспорта, странствовал по охваченным войной Американским штатам. Авантюрная жилка не давала ему сидеть на месте, он все время пускался в какие-то новые предприятия. Америка в буквальном смысле слова превратилась в самый настоящий полигон свободомыслия. Многие европейцы, впитав в себя просветительские идеи о свободе и равенстве, устремились в Новый Свет сражаться против британцев и освобождать колонии от "ига деспотизма". Будущий лидер Французской революции маркиз де Лафайет, предтеча коммунизма герцог де Сен-Симон, национальный герой Польши Тадеуш Костюшко сражались вместе с американскими колонистами за свободу. В сложных политических интригах оказался замешан и Каржавин. Находясь в тогдашней столице Штатов Вильямсбурге, он не раз слышал об английских проектах подавления восстания в Америке. Англия испытывала нехватку воинских контингентов. Король Георг III обратился к императрице Екатерине II — не может ли британская корона рассчитывать на использование русских солдат в далекой Америке? Американские газеты раздули дело и сообщили, что Георг III нанял 20 тысяч русских. Точно неизвестно, но не из-за возможного ли появления русских военнопленных Каржавин как раз в это время пытался стать переводчиком с русского языка при виргинском правительстве? Тогда же американский конгресс отправил в Париж дипломатическую миссию, которую возглавил известный ученый, физик Бенджамин Франклин. Легенда гласит, что виргинское правительство намеревалось отправить посольство и в Петербург. Эту миссию американцы собирались возложить на Каржавина. Плану не суждено было сбыться. Россия готовилась провозгласить вооруженный нейтралитет в англо-французской войне. Появление в российской столице представителя американских инсургентов, да к тому же русского, замешанного в уголовном скандале и проклятого семьей, могло только навредить американским дипломатам и нарушить политическую игру русской императрицы.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Вид Гаваны. Со старинной голландской гравюры

       ДОКТОР БАХ

       Политика, впрочем, не мешала торговле. В феврале 1779 года Каржавин "с богатым грузом" поднял якорь, но не успело его судно выйти в открытое море, как вновь был взято англичанами. Они выбросили экипаж прямо на лед неподалеку от берега, а корабль со всем грузом увели в Нью-Йорк. У многих после такой неудачи опустились бы руки — Каржавин не думал отчаиваться: "исполнен русским неунывающим духом, к удивлению всех знакомых, пустился я пеший в путь с сумой на плечах, питаясь солдатским казенным хлебом по билету, яко военно-пленник, пострадавший от англичан". Пройдя "сквозь Вашингтонову армию", боясь попасть в руки и англичанам, и американцам, он скрывался в лесах среди индейцев. Попади он тогда в руки британцев, его бы "пристрелили на дереве, словно белку".

       Весь год прошел в переездах, Каржавин "разносил мелочный товар по лесам", торговал в лавке знакомого французского торговца. Наконец в середине февраля 1780 года Каржавину удалось возвратиться на Мартинику — без денег и, казалось, без будущего. Перебиваясь случайными заработками, он находился на грани нищеты, едва не умер от малярии, отравился на табачной фабрике и "пять месяцев походил более на мертвеца, вставшаго из гроба". В ту пору Каржавин не брезговал никакой работой — подрабатывал фармацевтом, служил доктором, переводчиком, учил то французскому, то русскому языкам. На Мартинике 12 октября 1780 года Каржавин пережил катастрофу, равной которой русским людям видеть еще не приходилось — чудовищный тропический циклон, вошедший в историю под названием "Ураган Сан-Каликсто" или "Великий ураган 1780 года", считающийся самым смертоносным ураганом в истории североамериканского региона. Бушующий ветер, доходивший до 320 километров в час, сеял смерть на своем пути. Было затоплено множество кораблей, в том числе военные корабли французского и британского флотов, массивные артиллерийские орудия сдвигались с места как детские игрушки. Очевидцы рассказывали, что дождь под воздействием мощного ветра сдирал кору с деревьев, прежде чем они валились на землю. Каржавина ураган застиг в городе Сен-Пьер, где он тогда держал аптеку. "Море поднялось горою", — записал он в дневнике. На остров обрушился ужасающий водяной вал, который смыл почти все дома, уничтожив и аптеку Каржавина. В стихии погибло более 9 тысяч человек.

       Прожив на острове еще полтора года, Каржавин вновь отправился в путь. Он собственноручно выправил себе паспорт, сам поставил "архиерейскую" печать — теперь он назывался российским доктором Иваном Бахом, — сел на американский корабль и направился в США. В водах близ Пуэрто-Рико "доктор Бах" в третий раз попал в плен к англичанам — те продержали его на острове Антигуа три недели, а затем, выдав английский паспорт, отпустили на все четыре стороны. В очередной раз лишившись всего имущества, Каржавин — у него остались только две книги, лекарства, ланцет и пластыри — устроился на испанский корабль, направлявшийся в Нью-Йорк, а затем на остров Сан-Доминго. Следующие два года своей жизни Каржавин провел на Кубе, жил в Гаване, "лечил больных, составлял медикаменты для аптекарей, делал различные водки для питейных лавок и домов и учил по-французски".

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Великий ураган 1780 года. Гравюра, опубликованная в 1784 году

       ПУТЬ ДОМОЙ

       Заканчивался 1783 год, Война за независимость в Америке подходила к концу. Неутомимому искателю приключений было уже под 40, в Новом Свете его жизнь так и не устроилась. Каржавин, претерпев немало невзгод и лишений, потерял все до нитки и опять находился на грани нищеты. Его американская эпопея обернулась полным крахом. Вконец измученный, он вынужден был это признать и засобирался обратно. Но сперва надо было раздобыть денег у родных. Отец его в 1786 году умер, так и не простив непутевого сына, хотя тот все эти годы не терял надежды на примирение. В своих письмах он жаловался на "пропасти морские", которые препятствуют ему "всю фамилию увидеть", и, словно раскаиваясь в своих прегрешениях, подчеркивал, что становится "стар и слаб", "страстей время прошло" и единственное его желание — "спокойно умереть". Но на полную "капитуляцию" гордец Каржавин не шел. В чем его вина? В том, что он спас отца от суда Всевышнего, "не подверг себя отцовскому свирепству и допустил бы его быть сыноубийцей?" Он напоминал "милостивому родителю" библейскую историю об Аврааме: "Прости бедного Исаака, что он шею свою от вашего ножа скрыл по воле и по определению Божьему, а не по своей непокорности, ибо его покорность была бы и вам самому вредна и бесчестна". Но встретиться и простить друг друга им не привелось.

       Мать Каржавина поначалу и слышать не хотела о том, чтобы послать "Федьке" денег на обратную дорогу. Затем, уступив его настойчивым просьбам, она-таки отправила ему необходимую сумму, оговорив, впрочем, что вычтет все сполна из положенной ему доли наследства.

       В 1787 году при помощи русского консула в Кадисе Иоганна Фридриха Бранденбурга Каржавину удалось получить от родственников деньги на обратную дорогу и добраться до Парижа. Он разыскал жену, какое-то время прожил с ней, но желание увидеть родные берега не покидало его. Супруга ехать с ним в Россию не собиралась, и, кое-как разобравшись со своими парижскими делами, Каржавин в 1788 году отправился в Петербург.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Дж. Кваренги. Адмиралтейство и Зимний дворец. Рисунок 1790-х годов

       Родина встретила его неприветливо. При дележе наследства мать, ставшая главной в семье, решила отписать львиную долю младшему сыну, Матвею. Федору и сестрам, по ее словам, и так получившим богатое приданое, оставались жалкие крохи. Начались бесконечные судебные тяжбы. В августе 1791 года грянула новая беда — мать была убита в собственном доме своими же дворовыми, которые утверждали, что сделали это по наущению ее младшего сына. Последовали его арест, следствие, получение наследства затягивалось. Каржавин остался без средств и крова. Устроиться на службу ему также не удалось — Баженов, на помощь которого он рассчитывал, пребывал в немилости у императрицы, и все, что он мог сделать для друга, это приютить его у себя. Обретя наконец крышу над головой, несостоявшийся американский посланник поселился затворником в каморке, набитой книгами и всевозможными заморскими диковинами. Этот утративший иллюзии и разочарованный жизнью человек предпочитал сидеть дома у камелька, не показываясь на улице, да и с людьми он старался встречаться только при крайней необходимости. Дни проходили в чтении, переводах, сочинительстве собственных писаний.

       Просвет как будто наметился с воцарением Павла I, который благоволил Баженову и поручил ему масштабную работу в столице — возвести императорскую резиденцию, Михайловский замок. По протекции Баженова Каржавина приняли "англо-американским переводчиком" в Адмиралтейств-коллегию, и там он, занимая мелкую чиновничью должность, дослужился до чина надворного советника. 1 июля 1810 года он женился на Надежде Никитичне Барановой, дочери служителя при Дирекции императорских театров, но его жизненные силы были на исходе, и счастье оказалось недолгим. 28 марта 1812 года Каржавин скончался, завещав все свое имущество вдове. Существует, правда, версия, согласно которой Каржавин покончил жизнь самоубийством...

       Стремительно пронеслась изобиловавшая событиями жизнь "русского американца". Он был типичным сыном своего века, торопился жить, спешил чувствовать, хотел все увидеть и успеть и не замечал, как бежит время. В одном из своих писем Каржавин словно подводит итог пережитому и говорит отчасти горькие, но исполненные внутреннего достоинства слова: "прошел сквозь огонь, воду <...> видел разныя народы, знаю их обычаи, их промыслы, я измерял пучины и глубины, иногда с риском для жизни, но все то для кого и для чего? Лучше я бы был башматчик, нежели терять мою жизнь напрасно <...> Я себя щитаю не менше Кристофора Колумбуса, различие толко то, что он имел милость от своего государя, я же не имею от отца своего: и не стараюсь искать, пусть ищут милость те, кто того не достойны, а я заслужил своим достоинством, своими трудами и своею наукою". Так писал он в одном из своих писем.

       Послать

       ссылку письмом

       Распечатать

       страницу