Стихи

       Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2024

       Феликс Чечик — поэт. Родился в 1961 году в г. Пинск (Беларусь). Окончил Литературный институт имени А.М.Горького. Автор нескольких сборников стихов и многих публикаций в литературных журналах. Лауреат ？Русской премии？ (2011) и международной премии им. И.Ф.Анненского (2020). Живёт в г. Нетания (Израиль).

       * * *

       Дома и стены, тем более потолок, —

       не говоря уже о любимых книгах.

       На полке бюст: А.А.Блок,

       снявший крылья ангела, мечтающий о веригах.

       Лист А4, икеевский карандаш.

       Что ещё нужно для счастья? Две-три вещи:

       тридцать шесть лет брака — приличный стаж,

       взрослые дети — редкие встречи.

       В общем-то всё! Ну, может быть, самую малость:

       мрак кромешный и беспощадный стыд,

       жизнь, что была исправна и вдруг сломалась,

       Кремль, Дума, ВС, МВД, МИД.

       Малой родины белая сажа или

       млечной родины лажа и неглиже.

       Счастлив тот, кого уже разлюбили!

       Счастлив тот, кто разлюбил уже!

       Чёрт знает что — висят на гвозде рога.

       На потолке верёвка грустит о вые.

       Вместо стен: степи, поля, луга.

       А потолок — небеса голубые.

       * * *

       Выйду я из подъезда,

       закурю, как живой,

       и захлопнется бездна

       над моей головой.

       Будто не было этой

       пустоты навсегда

       над прекрасной планетой,

       что страшнее суда.

       Будто не облажалось

       человечество и

       не давило на жалость,

       не молило любви.

       Будто — снова и снова —

       ждёт и верит оно,

       что взойдёт в полшестого

       золотое руно.

       Не взойдёт — не надейся, —

       ни за что, никогда,

       опереньем индейца

       на рассвете звезда.

       Умолять бесполезно,

       дать мгновенье взаймы:

       не захлопнется бездна —

       бездна — мы.

       * * *

       Сутулясь и горбясь, мы жили с тобой.

       Мы пропили глобус и шарф голубой.

       Но хочется верить, что жили не зря,

       осенние листья куря.

       Мы ехали шагом — всегда на бровях —

       от города Ош и до станции Ах, —

       с фингалом под глазом, разбитая бровь.

       Но ставили вновь на любовь!

       Мы всё, что стояло, — спустили давно.

       И пенилось ало заката вино.

       И радовались, что живём однова,

       поставив опять на слова.

       Пора успокоиться бы наконец!

       Под звуки пальбы и разрывы сердец —

       поехать бы по небу — мать-перемать,

       чтоб травы небесные мять!

       Так нет же — никак не уймёмся… И мы:

       на фоне зимы и зловонья тюрьмы

       военно поём на манер снегиря,

       весенние листья куря.

       * * *

       Ты знаешь, как ни странно —

       душе необходим

       берлинского тумана

       иссиня-белый дым.

       Я им дышал — каких-то,

       быть может, полчаса,

       как на рассвете пихта

       вдыхает небеса.

       Так на закате птица

       поёт, совсем как ты,

       чтоб в бездну провалиться

       полночной немоты.

       Что ж, наша карта бита,

       и тишина в груди.

       Лишь призрак Моабита

       маячит впереди.

       Взошла на небо мама

       и светит, как звезда.

       Мы вышли из тумана,

       оставшись навсегда.

       * * *

       И разбитую — я

       скотчем склеивал чашку,

       понарошку живя,

       как ？Памир？ не взатяжку.

       Стыд кромешный без дна

       и Сенатская площадь,

       словно капля одна,

       не убившая лошадь.

       Два — навеки — в одном:

       меч картонный без ножен…

       Дивный сон о ночном,

       несмотря, что стреножен.

       * * *

       В.Г.

       Пусть не сейчас, но очень скоро

       увижу, подмигнув в ответ,

       единственного светофора

       в ночи потусторонний свет.

       Как мой неутолённый голод, —

       скорей снаружи, чем внутри:

       он был одним на целый город

       на фоне утренней зари.

       Ты помнишь? Помню. Не забуду, —

       с безумием накоротке,

       как и разбитую посуду

       в одноимённом кабаке.

       Где наши Маши, Раи, Ани?

       Да, там же, где и мы с тобой:

       мы стали ？убылью？ по пьяни

       и проиграли смертный бой.

       И нам положенная фора —

       растаяла за столько лет.

       И мы стоим у светофора

       и молимся на красный свет.

       * * *

       Было дело до войны —

       grosso без concerto.

       Было дело до вины

       нашей, а не чьей-то.

       Невесёлые дела,

       и почище бреда.

       Не поверишь — жизнь была

       музыкой Альфреда.

       Ты уверен, что она

       в тишине звучала

       и пьянила без вина

       с самого начала?

       Я уверен, что сердца,

       музыке внимая,

       собирались без конца

       жить победой мая.

       И жилось и пелось нам,

       как в иголке нитке:

       возвращением к корням

       и любовью Шнитке.

       Птицы певчие слышны

       в небесах зачем-то…

       Было дело до войны —

       grosso без concerto.

       Что ж, у Баха попроси,

       млечная Россия:

       ноту ？до？ и ноту ？си？,

       и прощенье сына.

       * * *

       Подозревая, что лету

       нет и не будет конца,

       я призываю к ответу:

       память, надежду, Отца.

       Сделайте, хоть на мгновенье,

       не культивируя зло,

       чтобы моё подозренье

       семенем не проросло.

       Чтоб, как от ？выдоха-вдоха？,

       крови меняя состав,

       облако вышло из дока,

       тучей беременной став.

       Чтобы пролился, как песня,

       утренний дождь наконец…

       — До смерти жаром упейся, –

       рек триедино Отец.

       Что ж, значит — снова и снова,

       значит — опять и опять,

       счастья не зная иного:

       жить-умирать.

       * * *

       Не подписывался на такое.

       Опускаясь на самое дно,

       я мечтаю уже о покое,

       не мечтая о воле давно.

       Я мечтаю, мечтаю, мечтаю…

       И за это я был награждён

       не смотреть на осеннюю стаю,

       проливаясь счастливым дождём.

       Повезло, наконец-то, пролиться

       и сподобиться жизни такой,

       омывая родимые лица,

       обретая покой.

       Феликс Чечик — поэт. Родился в 1961 году в г. Пинск (Беларусь). Окончил Литературный институт имени А.М.Горького. Автор нескольких сборников стихов и многих публикаций в литературных журналах. Лауреат ？Русской премии？ (2011) и международной премии им. И.Ф.Анненского (2020). Живёт в г. Нетания (Израиль).

       * * *

       Дома и стены, тем более потолок, —

       не говоря уже о любимых книгах.

       На полке бюст: А.А.Блок,

       снявший крылья ангела, мечтающий о веригах.

       Лист А4, икеевский карандаш.

       Что ещё нужно для счастья? Две-три вещи:

       тридцать шесть лет брака — приличный стаж,

       взрослые дети — редкие встречи.

       В общем-то всё! Ну, может быть, самую малость:

       мрак кромешный и беспощадный стыд,

       жизнь, что была исправна и вдруг сломалась,

       Кремль, Дума, ВС, МВД, МИД.

       Малой родины белая сажа или

       млечной родины лажа и неглиже.

       Счастлив тот, кого уже разлюбили!

       Счастлив тот, кто разлюбил уже!

       Чёрт знает что — висят на гвозде рога.

       На потолке верёвка грустит о вые.

       Вместо стен: степи, поля, луга.

       А потолок — небеса голубые.

       * * *

       Выйду я из подъезда,

       закурю, как живой,

       и захлопнется бездна

       над моей головой.

       Будто не было этой

       пустоты навсегда

       над прекрасной планетой,

       что страшнее суда.

       Будто не облажалось

       человечество и

       не давило на жалость,

       не молило любви.

       Будто — снова и снова —

       ждёт и верит оно,

       что взойдёт в полшестого

       золотое руно.

       Не взойдёт — не надейся, —

       ни за что, никогда,

       опереньем индейца

       на рассвете звезда.

       Умолять бесполезно,

       дать мгновенье взаймы:

       не захлопнется бездна —

       бездна — мы.

       * * *

       Сутулясь и горбясь, мы жили с тобой.

       Мы пропили глобус и шарф голубой.

       Но хочется верить, что жили не зря,

       осенние листья куря.

       Мы ехали шагом — всегда на бровях —

       от города Ош и до станции Ах, —

       с фингалом под глазом, разбитая бровь.

       Но ставили вновь на любовь!

       Мы всё, что стояло, — спустили давно.

       И пенилось ало заката вино.

       И радовались, что живём однова,

       поставив опять на слова.

       Пора успокоиться бы наконец!

       Под звуки пальбы и разрывы сердец —

       поехать бы по небу — мать-перемать,

       чтоб травы небесные мять!

       Так нет же — никак не уймёмся… И мы:

       на фоне зимы и зловонья тюрьмы

       военно поём на манер снегиря,

       весенние листья куря.

       * * *

       Ты знаешь, как ни странно —

       душе необходим

       берлинского тумана

       иссиня-белый дым.

       Я им дышал — каких-то,

       быть может, полчаса,

       как на рассвете пихта

       вдыхает небеса.

       Так на закате птица

       поёт, совсем как ты,

       чтоб в бездну провалиться

       полночной немоты.

       Что ж, наша карта бита,

       и тишина в груди.

       Лишь призрак Моабита

       маячит впереди.

       Взошла на небо мама

       и светит, как звезда.

       Мы вышли из тумана,

       оставшись навсегда.

       * * *

       И разбитую — я

       скотчем склеивал чашку,

       понарошку живя,

       как ？Памир？ не взатяжку.

       Стыд кромешный без дна

       и Сенатская площадь,

       словно капля одна,

       не убившая лошадь.

       Два — навеки — в одном:

       меч картонный без ножен…

       Дивный сон о ночном,

       несмотря, что стреножен.

       * * *

       В.Г.

       Пусть не сейчас, но очень скоро

       увижу, подмигнув в ответ,

       единственного светофора

       в ночи потусторонний свет.

       Как мой неутолённый голод, —

       скорей снаружи, чем внутри:

       он был одним на целый город

       на фоне утренней зари.

       Ты помнишь? Помню. Не забуду, —

       с безумием накоротке,

       как и разбитую посуду

       в одноимённом кабаке.

       Где наши Маши, Раи, Ани?

       Да, там же, где и мы с тобой:

       мы стали ？убылью？ по пьяни

       и проиграли смертный бой.

       И нам положенная фора —

       растаяла за столько лет.

       И мы стоим у светофора

       и молимся на красный свет.

       * * *

       Было дело до войны —

       grosso без concerto.

       Было дело до вины

       нашей, а не чьей-то.

       Невесёлые дела,

       и почище бреда.

       Не поверишь — жизнь была

       музыкой Альфреда.

       Ты уверен, что она

       в тишине звучала

       и пьянила без вина

       с самого начала?

       Я уверен, что сердца,

       музыке внимая,

       собирались без конца

       жить победой мая.

       И жилось и пелось нам,

       как в иголке нитке:

       возвращением к корням

       и любовью Шнитке.

       Птицы певчие слышны

       в небесах зачем-то…

       Было дело до войны —

       grosso без concerto.

       Что ж, у Баха попроси,

       млечная Россия:

       ноту ？до？ и ноту ？си？,

       и прощенье сына.

       * * *

       Подозревая, что лету

       нет и не будет конца,

       я призываю к ответу:

       память, надежду, Отца.

       Сделайте, хоть на мгновенье,

       не культивируя зло,

       чтобы моё подозренье

       семенем не проросло.

       Чтоб, как от ？выдоха-вдоха？,

       крови меняя состав,

       облако вышло из дока,

       тучей беременной став.

       Чтобы пролился, как песня,

       утренний дождь наконец…

       — До смерти жаром упейся, –

       рек триедино Отец.

       Что ж, значит — снова и снова,

       значит — опять и опять,

       счастья не зная иного:

       жить-умирать.

       * * *

       Не подписывался на такое.

       Опускаясь на самое дно,

       я мечтаю уже о покое,

       не мечтая о воле давно.

       Я мечтаю, мечтаю, мечтаю…

       И за это я был награждён

       не смотреть на осеннюю стаю,

       проливаясь счастливым дождём.

       Повезло, наконец-то, пролиться

       и сподобиться жизни такой,

       омывая родимые лица,

       обретая покой.