Из Нижнего Новгорода Пушкин едет по Большому Московскому тракту — вдоль правого берега Волги через Чугуны, Васильсурск, Чебоксары, Тюрлему, Свияжск, Васильево. Проехав за двое суток 383 c половиной версты, вечером 5 сентября Пушкин почти в темноте въезжал в Казань. 8 сентября он писал Наталье в Петербург: "Я в Казани с пятого и до сих пор не имел время тебе написать слова. Сейчас еду в Симбирск, где надеюсь найти от тебя письмо. Здесь я возился со стариками, современниками моего героя; объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону. Погода стоит прекрасная, чтоб не сглазить только. Надеюсь до дождей объехать все, что предполагал видеть, и в конце сентября быть в деревне".

       Продолжение. Читайте начало: "Болдинская осень 2.0".

       На фото: Болдино. Беседка у Нижнего пруда

       В субботу 9 сентября Пушкин засветло приехал в Симбирск, остановился в гостинице и в тот же вечер нанес визит гражданскому губернатору Александру Михайловичу Загряжскому, дальнему родственнику Гончаровых. Поэт был приглашен к губернатору на вечер и на следующий день к обеду. Решив повидаться с Николаем Михайловичем Языковым, Пушкин поехал в одноименное село Языково, расположенное в 65 верстах от Симбирска. Приехал туда под вечер, но застал там только старшего брата своего друга, Петра Михайловича.

       12 сентября Наталье: "Пишу тебе из деревни поэта Языкова, к которому заехал и не нашел дома. Третьего дня прибыл я в Симбирск и от Загряжского принял от тебя письмо... Я путешествую, кажется, с пользою, но еще не на месте и ничего не написал. Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться... Сегодня еду в Симбирск, отобедаю у губернатора и к вечеру отправлюсь в Оренбург, последняя цель моего путешествия.

       Здесь я нашел старшего брата Языкова, человека чрезвычайно замечательного и которого готов я полюбить, как люблю Плетнева или Нащокина... Пиши мне в Болдино".

       Вырваться из Симбирска оказалось не так просто. 14 сентября Пушкин оттуда сообщал жене: "Опять я в Симбирске. Третьего дня, выехав ночью, отправился я к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт его побери, дорого бы дал я, чтоб его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей — гляжу, нет ямщиков — один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой..."

       Добрался Пушкин до Оренбурга только 18 сентября. Остановился на загородной даче военного губернатора, генерал-адъютанта графа Василия Алексеевича Перовского, старого своего петербургского знакомого, в версте от северных Сакмарских ворот города. Письмо супруге 19 сентября: "Я здесь со вчерашнего дня. Насилу доехал, дорога прескучная, погода холодная, завтра еду к яицким казакам, пробуду у них дни три — и отправляюсь в деревню через Саратов и Пензу...

       Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж — то есть: уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит — я и в коляске сочиняю, что же будет в постеле?"

       Пушкин уже предвкушал, как он будет возлежать и творить в Болдине.

       У Перовского произошла встреча Пушкина с чиновником особых поручений при губернаторе Владимиром Ивановичем Далем, уже успевшим вступить и на литературную стезю. Даль и вызвался ознакомить Пушкина со всеми "пугачевскими" достопримечательностями. "В Оренбурге они сдружились, — рассказывала Тыркова. — Оба внимательно прислушивались к голосам сказительниц, которые в устном предании хранили и подлинную историю, и творимые легенды. Даль уже собирал материалы для своего знаменитого словаря... Они вместе объезжали окрестности, осматривали места, связанные с осадой Оренбурга Пугачевым, ездили в пригородный поселок Бреды, где был главный штаб Пугачева, откуда он командовал своей ордой, где пьянствовал, бесчинствовал, зверствовал. Даль разыскал современников Пугачева. Некоторые из них очень чтили память самозванца. Пушкин в примечаниях передает: "Грех сказать, — говорила мне 80-летняя казачка, — на него мы не жалуемся, он нам зла не сделал".

       Пушкин спросил казака, Дмитрия Пьянова, отец которого был сподвижником мятежника: "Расскажи, как Пугачев был у тебя посаженым отцом. — Он для тебя Пугач, — сердито ответил мне старик, — а для меня он был Великий Государь Петр Федорович. — Когда я упомянул об его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: не его воля была, наши пьяницы его мутили".

       В Бредах старая казачка Бунтова водила Пушкина в избу — "золотые палаты" Пугачева, рассказывала о взятии им крепости Нижне-Озерной и пела песни о Пугачеве.

       Интересным собеседником был и сам Даль. Энергичный собиратель народного творчества, он год тому назад издал под псевдонимом Казак Луганский сборник русских сказок, от которых Пушкин был в восхищении. Целый вечер 19 сентября Пушкин провел в его кабинете. Даль делился с ним накопленными наблюдениями о народном и поэтическом эпосе, о местных говорах, передавал любопытные сюжеты сказок.

       Утром 20 сентября Пушкина разбудил смех хозяина. Это Перовский получил письмо от нижегородского губернатора Бутурлина и хохотал, читая его: "У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами об Пугачевском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях".

       Пушкин тоже повеселился, когда Перовский показал ему письмо Бутурлина. Он расскажет эту историю Гоголю, который ее использует для "Ревизора". По словам Анненкова, "Пушкин не совсем охотно уступал ему свое достояние". В кругу домашних Пушкин говорил, смеясь: "С этим хохлом надо быть осторожным; он обирает меня так, что и кричать нельзя". Гроссман писал: "Так возник замысел веселой комедии о растерянной провинциальной администрации, введенной вскоре Гоголем в мировой репертуар". Идея "Ревизора", как выясняется, тоже имеет почти прямое отношение к Нижнему Новгороду.

       Перовский написал Бутурлину ответ: "Пушкин останавливался в моем доме. Я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий".

       Ну а Пушкин в 10 утра вместе с Далем отправился Большой Уральской дорогой в не запланированное первоначально путешествие в Уральск, как Екатерина Великая переименовала Яицкий городок, откуда пошло пугачевское восстание. В Уральске все прошло как нельзя лучше. Как сообщит Пушкин жене, "тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моем (23 сентября) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха и что Бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях".

       Из Уральска Пушкин двинулся в Болдино 23 сентября и пробыл в пути больше недели. Маршрут до Симбирска точно неизвестен. Скорее всего, из-за испортившейся погоды Пушкин избрал самый короткий путь, отказавшись от первоначального плана ехать через Саратов в Пензу, чтобы посетить и другие места, которые были охвачены пугачевским мятежом. Наиболее вероятным считается маршрут по Большому Сызранскому проселочному тракту на Переметный Умет, Овсяный Гай, затем на Сызрань, Симбирск, Карлинскую, Ардатов и Абрамово — всего 690 верст.

       Два дня — 29 и 30 сентября — поэт провел у Языковых. "Проезжая мимо Языкова, я к нему заехал, застал всех трех братьев, отобедал с ними очень весело, ночевал и отправился сюда", — поведает Пушкин Наталье. Николай Языков напишет 3 сентября Погодину: "У нас был Пушкин — с Яика — собирал-де сказания о Пугачеве... собирается сбирать плоды с поля, на коем он ни зерна не посеял — писать историю Петра, Екатерины I-ой и далее вплоть до Павла первого (между нами)". А вот из письма Александра Языкова сестрам: "Пушкин заезжал к В. (Весселем называли в семье Николая Языкова. — В.Н.) из Оренбурга и Уральска, прожил у нас два дня почти, рассказывал много литературных новостей; в обществе он очень забавен, и время с ним мы провели весело; зимой обещал быть в Симбирске, он просидит до января в Нижегородской деревне близ Абрамова". В Языково-Богородском Ульяновской области и сейчас растет посаженная им ель, прозванная "Пушкинской".

       А Пушкин уже летел в Болдино, где до января он не высидит.

       Вторая Болдинская осень началась в воскресенье 1 октября 1833 года, когда Пушкин неожиданно появился в своем имении. Михайло Калашников информировал Сергея Львовича Пушкина: "При сем уведомляю Вашу Милость, что Александр Сергеевич изволил приехать 1-го октября нечаянно".

       Пушкин 2 октября писал супруге: "Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня — думал здесь найти от тебя письма и не нашел ни одного. Что с вами? здорова ли ты? здоровы ли дети? Сердце замирает, как подумаешь. Подъезжая к Болдину, у меня были самые мрачные предчувствия, так что, не нашед о тебе никакого известия, я почти обрадовался — так боялся я недоброй вести. Нет, мой друг: плохо путешествовать женатому; то ли дело холостому! ни о чем не думаешь, ни о какой смерти не печалишься. Последнее письмо мое должна ты была получить из Оренбурга...

       Въехав в границы болдинские, встретил я попов и так же озлился на них, как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи. Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня — искокетничаешься. Одна надежда на Бога да на тетку. Авось сохранят тебя от искушений рассеянности. Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70- или 80-летними старухами — а на молоденьких < - - > шестидесятилетних и не глядел... Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и потом к тебе с добычею".

       Насколько откровенен был поэт? Уже в Болдине он напишет стихотворение, которое пометит в беловом автографе: "1833, дорога, сентябрь".

       Когда б не смутное влеченье

       Чего-то жаждущей души,

       Я здесь остался б — наслажденье

       Вкушать в неведомой тиши:

       Забыл бы всех желаний трепет,

       Мечтою б целый мир назвал —

       И все бы слушал этот лепет,

       Все б эти ножки целовал.

       Счастливую обладательницу ножек поколения пушкинистов идентифицировать так и не смогли.

       Читайте продолжение: "Русский бунт. Бессмысленный и беспощадный".

       Послать

       ссылку письмом

       Распечатать

       страницу