Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2024
б авторе | Владимир Эммануилович Рецептер родился в 1935 году. Поэт, прозаик, актер. С 1992 года — художественный руководитель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге. Автор многих книг стихов и прозы. Предыдущая публикация в ？Знамени？: ？Какая зимняя зима…？ (№ 5, 2023).
* * *
Это, хоть в маске, — Третья,
видимо, Мировая.
Смертью по миру, плетью,
вспухнув и нарывая.
Язвою моровою
поражены славяне:
свастикой чумовою
хлопцы больны и пане.
Польска шагает скользко,
шлёпнется, да и сгинет,
не посчитавши, сколько…
Каждый второй застынет.
Словно во дни Потопа,
ум потеряв без брега,
слепнущая Европа
не различит Ковчега…
Траки рвутся и башни.
Схожи пупы и рожи.
Смерды смердят, как башли.
Губит весь мир безбожье…
* * *
Не шастай во вчера.
Там нет тебе и метра.
И сантиметра нет.
И нету сентимента.
Нет ветра во вчера,
утих и — чур-чура.
Накрылось. Не воскресло.
Зовёшь царя Петра.
Но нет его с утра.
Замолкли все ？Ура？.
Ни ярости. Ни жезла.
Нет трона, трапа, кресла.
Завершена пора.
В ушко иголье влезла.
Ну да, была сестра.
В монастыре исчезла.
Как дама ни хитра,
не выйдет исхитриться.
Мол, вовсе не стара.
Мол, лишь чуток за тридцать.
Забудь её, забудь.
Всё прошлое — потеря.
Нога. Живот. И грудь.
Забудь, как зверь про зверя.
История — дыра.
Забить. Забыть пора,
как все свои вчера…
* * *
Кто набирает в театральный,
решается на жест сакральный,
ведя бескровную борьбу.
Он слышит спор ума и чувства;
и должен мерками Прокруста
промерить скрытную судьбу…
О ком-то, не стыдясь нахальства,
телефонирует начальство,
звонят знакомцы давних лет.
Вот громкие провинциалы,
им до провала дела мало,
упрямства тьма, таланта нет…
И вдруг — внезапное, бескожье…
Явленье… Дарованье Божье…
Всё — не как все!.. Всё — вопреки…
Тут, не прислушиваясь к вечу,
спеши своей судьбе навстречу,
бери дитя в ученики.
* * *
Как Божье созданье, люби и себя,
не больше других, а с другими на равных,
о свойствах своих никому не трубя,
а славя других, от тебя-то и славных.
Гордыни не ведает Божий слуга,
но держится прямо и дышит свободно.
живи и молись, вот и вся недолга,
сегодня Спаситель дарует сегодня.
* * *
Там, где мы живём, — столица мира,
потому что здесь мы и живём,
чтобы сотворить себе кумира,
без кумира мы не запоём.
Здесь в столице мира есть избранник,
выбранный, конечно, большинством,
он и выбирает лучший пряник,
мы, другие, тоже хлеб жуём.
Жизнь — большая местная удача,
длящаяся много ль, мало ль лет.
Главное, конечно, жить без плача;
но без плача нынче жизни нет…
* * *
Деревья за окном
хотят, чтоб я сквозь них
смотрел, не сломлен сном,
мир видя не из книг.
Но книги, сны и свет
на то мне и даны,
чтоб видел, как поэт,
писал, не шёл в чины;
чтоб одолел дурман
томительных стихий,
и брал стихи в роман,
боготворя стихи…
* * *
Несчастье то, что стыдно?.. Да и нет.
Несчастье больно… Страшно… Нестерпимо…
Тот, кто ушёл, во сне мне шлёт привет.
Кто близок был, спешит зачем-то мимо.
Несчастный мир не может без войны.
Несчастная война всё ищет счастья.
Во всех несчастьях есть моя вина.
Но в редком счастье и моё согласье.
Из письма П.К.
…Я люблю простые телефоны,
трезво семизначную цифирь,
а не те техничные препоны,
из которых сделаны смартфоны,
я бы гнал смартфонцев на пустырь.
？Смарт？ смердит, как смертный новобранец,
ни в карман не взять, ни в новый ранец.
На крутой конец ？мобилка？ есть,
старая простейшая мобилка
выручит, она же не дебилка,
с ней отвергну лесть, разбой и месть…
У тебя записан старый номер
в трёхэтажке Царского Села,
и, покуда я живу, не помер,
знай звони, мол, жив и как дела…
Дай тебе Господь здоровья, блага,
радость дружбы, стойкую любовь.
Сочиняй статьи. На то бумага.
Я ведь старше, так не прекословь…
* * *
Снег выпал двадцать восьмого,
не ноября — октября.
Шлёт зима запасного,
нетерпеньем горя.
Снег совпал с листопадом,
вот и представь себе
белое с жёлтым рядом
вместе или в борьбе.
Здесь, под окном, под боком,
с целью расположить
и послужить уроком,
чтоб не спешить, а жить…
* * *
Бывшему другу
В двух временах, двух возрастах, двух странах,
сводя их вместе, как умел и мог,
я жил, ни поз не принимая странных,
ни искривляясь, как пустой сапог.
Менялись за картиною картина,
мелькали города и сцены в них,
но родина всю жизнь была едина,
един родной язык и честный стих.
Ты думал, друг предавший, что искупишь
измену мне и вечным именам,
но на прощанье вдруг увидел кукиш,
забыть тебе предательства не дам.
Глотай остаток дней без сна и веры,
прячь в тайнике свой подлый партбилет,
сиди в углу, не портя атмосферы,
тебе в России оправданья нет.
* * *
В этом, двадцать втором,
была такая диктовка,
которой не слышал прежде ещё никогда.
Хоть говорить об этом,
признаюсь себе неловко,
но часть стихов раздавалась
отсюда и навсегда.
С февраля в Украине пошла спецоперация,
названная военной,
открывшаяся в ответ
на обстрелы Донбасса.
И у друга Горацио
заскрипел, ссутулясь, прежде прямой хребет.
Цены стали расти,
как малина в малиннике;
встреченного ребёнка
голос велит кормить.
Вся допрежняя жизнь — очередь в поликлинике,
граждане рассуждают:
？Как и на что купить?..？
И я подумал о том,
зачем давались и нам лета?
Кому посвящались роли?..
К чему возникала прыть?
Зачем трагичной судьбе
двойника и бывшего Гамлета
столько стрельбы и боли,
что сцену можешь забыть…
* * *
Нужда в деньгах неистребима,
пожизненна, низка, как быт,
как женщина, неисправима
и камнем на душе лежит.
Как быть, скажи мне напрямую:
из Заповедей рос Завет…
Чужих зарплат не со-ревную,
а торговать — талантов нет.
Здесь остаётся лишь смиренье,
покорность матушке-судьбе,
да честное стихотворенье,
не подчинённое тебе…
* * *
Слишком краток балетный век.
Велик и могуч Балет.
Он всё менялся и не поблек.
Тайна, а не секрет.
О, эти бабочки! С них пыльца
не сыплется. Быт их прост.
О, эти правила без конца —
станок и станок без просьб!
О, эти ноченьки!.. О, любовь…
Объятья — ночной балет.
И встречи… Каждая — будто вновь:
и связь, и праздник, и свет…
* * *
Кому вы достанетесь, книги мои?
Ведь вы — мои тихие дети.
Вы — русские, Божьи, вы — члены семьи,
содетели мира на свете.
На Кирочной или же в Царском Селе,
в моём кабинете рабочем,
мои вы полвека на грешной земле,
отчасти знакомые прочим…
Что сбудется с полками, стенками, что
случится со всеми шкафами?..
Иль знать не хотите о том и про то?..
Иль верите в Господа сами?..
Простите мне этот ревнивый вопрос,
простите прощальную ноту,
но кажется мне, что никто не дорос
принять всю семью и заботу…
* * *
Не требуй сна, когда не спится,
не спорь с бессонницей, не смей;
уже проснулись зверь и птица
среди кустов, листвы, ветвей.
Всю ночь природа не дремала,
а бодрствовала и росла;
ей, Божьей, дня для жизни мало,
она не терпит ремесла.
А ты — её тетрадь и голос,
и твой застенчивый курсив —
её не утолённый голод,
когда ты жив или не жив…
* * *
У месяца последний день.
Уж не последний ли у жизни?..
Томит опаска, а не лень:
не подошёл ли к самой тризне?..
Неужто видеть буду я,
как подымаются стаканы
затем, чтоб помянуть меня,
в тот день неведомый и странный?
В кругу — мои ученики
и те, кого зовут родными;
и призван лёгкий бег строки,
и птица скорбь летит над ними.
б авторе | Владимир Эммануилович Рецептер родился в 1935 году. Поэт, прозаик, актер. С 1992 года — художественный руководитель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге. Автор многих книг стихов и прозы. Предыдущая публикация в ？Знамени？: ？Какая зимняя зима…？ (№ 5, 2023).
* * *
Это, хоть в маске, — Третья,
видимо, Мировая.
Смертью по миру, плетью,
вспухнув и нарывая.
Язвою моровою
поражены славяне:
свастикой чумовою
хлопцы больны и пане.
Польска шагает скользко,
шлёпнется, да и сгинет,
не посчитавши, сколько…
Каждый второй застынет.
Словно во дни Потопа,
ум потеряв без брега,
слепнущая Европа
не различит Ковчега…
Траки рвутся и башни.
Схожи пупы и рожи.
Смерды смердят, как башли.
Губит весь мир безбожье…
* * *
Не шастай во вчера.
Там нет тебе и метра.
И сантиметра нет.
И нету сентимента.
Нет ветра во вчера,
утих и — чур-чура.
Накрылось. Не воскресло.
Зовёшь царя Петра.
Но нет его с утра.
Замолкли все ？Ура？.
Ни ярости. Ни жезла.
Нет трона, трапа, кресла.
Завершена пора.
В ушко иголье влезла.
Ну да, была сестра.
В монастыре исчезла.
Как дама ни хитра,
не выйдет исхитриться.
Мол, вовсе не стара.
Мол, лишь чуток за тридцать.
Забудь её, забудь.
Всё прошлое — потеря.
Нога. Живот. И грудь.
Забудь, как зверь про зверя.
История — дыра.
Забить. Забыть пора,
как все свои вчера…
* * *
Кто набирает в театральный,
решается на жест сакральный,
ведя бескровную борьбу.
Он слышит спор ума и чувства;
и должен мерками Прокруста
промерить скрытную судьбу…
О ком-то, не стыдясь нахальства,
телефонирует начальство,
звонят знакомцы давних лет.
Вот громкие провинциалы,
им до провала дела мало,
упрямства тьма, таланта нет…
И вдруг — внезапное, бескожье…
Явленье… Дарованье Божье…
Всё — не как все!.. Всё — вопреки…
Тут, не прислушиваясь к вечу,
спеши своей судьбе навстречу,
бери дитя в ученики.
* * *
Как Божье созданье, люби и себя,
не больше других, а с другими на равных,
о свойствах своих никому не трубя,
а славя других, от тебя-то и славных.
Гордыни не ведает Божий слуга,
но держится прямо и дышит свободно.
живи и молись, вот и вся недолга,
сегодня Спаситель дарует сегодня.
* * *
Там, где мы живём, — столица мира,
потому что здесь мы и живём,
чтобы сотворить себе кумира,
без кумира мы не запоём.
Здесь в столице мира есть избранник,
выбранный, конечно, большинством,
он и выбирает лучший пряник,
мы, другие, тоже хлеб жуём.
Жизнь — большая местная удача,
длящаяся много ль, мало ль лет.
Главное, конечно, жить без плача;
но без плача нынче жизни нет…
* * *
Деревья за окном
хотят, чтоб я сквозь них
смотрел, не сломлен сном,
мир видя не из книг.
Но книги, сны и свет
на то мне и даны,
чтоб видел, как поэт,
писал, не шёл в чины;
чтоб одолел дурман
томительных стихий,
и брал стихи в роман,
боготворя стихи…
* * *
Несчастье то, что стыдно?.. Да и нет.
Несчастье больно… Страшно… Нестерпимо…
Тот, кто ушёл, во сне мне шлёт привет.
Кто близок был, спешит зачем-то мимо.
Несчастный мир не может без войны.
Несчастная война всё ищет счастья.
Во всех несчастьях есть моя вина.
Но в редком счастье и моё согласье.
Из письма П.К.
…Я люблю простые телефоны,
трезво семизначную цифирь,
а не те техничные препоны,
из которых сделаны смартфоны,
я бы гнал смартфонцев на пустырь.
？Смарт？ смердит, как смертный новобранец,
ни в карман не взять, ни в новый ранец.
На крутой конец ？мобилка？ есть,
старая простейшая мобилка
выручит, она же не дебилка,
с ней отвергну лесть, разбой и месть…
У тебя записан старый номер
в трёхэтажке Царского Села,
и, покуда я живу, не помер,
знай звони, мол, жив и как дела…
Дай тебе Господь здоровья, блага,
радость дружбы, стойкую любовь.
Сочиняй статьи. На то бумага.
Я ведь старше, так не прекословь…
* * *
Снег выпал двадцать восьмого,
не ноября — октября.
Шлёт зима запасного,
нетерпеньем горя.
Снег совпал с листопадом,
вот и представь себе
белое с жёлтым рядом
вместе или в борьбе.
Здесь, под окном, под боком,
с целью расположить
и послужить уроком,
чтоб не спешить, а жить…
* * *
Бывшему другу
В двух временах, двух возрастах, двух странах,
сводя их вместе, как умел и мог,
я жил, ни поз не принимая странных,
ни искривляясь, как пустой сапог.
Менялись за картиною картина,
мелькали города и сцены в них,
но родина всю жизнь была едина,
един родной язык и честный стих.
Ты думал, друг предавший, что искупишь
измену мне и вечным именам,
но на прощанье вдруг увидел кукиш,
забыть тебе предательства не дам.
Глотай остаток дней без сна и веры,
прячь в тайнике свой подлый партбилет,
сиди в углу, не портя атмосферы,
тебе в России оправданья нет.
* * *
В этом, двадцать втором,
была такая диктовка,
которой не слышал прежде ещё никогда.
Хоть говорить об этом,
признаюсь себе неловко,
но часть стихов раздавалась
отсюда и навсегда.
С февраля в Украине пошла спецоперация,
названная военной,
открывшаяся в ответ
на обстрелы Донбасса.
И у друга Горацио
заскрипел, ссутулясь, прежде прямой хребет.
Цены стали расти,
как малина в малиннике;
встреченного ребёнка
голос велит кормить.
Вся допрежняя жизнь — очередь в поликлинике,
граждане рассуждают:
？Как и на что купить?..？
И я подумал о том,
зачем давались и нам лета?
Кому посвящались роли?..
К чему возникала прыть?
Зачем трагичной судьбе
двойника и бывшего Гамлета
столько стрельбы и боли,
что сцену можешь забыть…
* * *
Нужда в деньгах неистребима,
пожизненна, низка, как быт,
как женщина, неисправима
и камнем на душе лежит.
Как быть, скажи мне напрямую:
из Заповедей рос Завет…
Чужих зарплат не со-ревную,
а торговать — талантов нет.
Здесь остаётся лишь смиренье,
покорность матушке-судьбе,
да честное стихотворенье,
не подчинённое тебе…
* * *
Слишком краток балетный век.
Велик и могуч Балет.
Он всё менялся и не поблек.
Тайна, а не секрет.
О, эти бабочки! С них пыльца
не сыплется. Быт их прост.
О, эти правила без конца —
станок и станок без просьб!
О, эти ноченьки!.. О, любовь…
Объятья — ночной балет.
И встречи… Каждая — будто вновь:
и связь, и праздник, и свет…
* * *
Кому вы достанетесь, книги мои?
Ведь вы — мои тихие дети.
Вы — русские, Божьи, вы — члены семьи,
содетели мира на свете.
На Кирочной или же в Царском Селе,
в моём кабинете рабочем,
мои вы полвека на грешной земле,
отчасти знакомые прочим…
Что сбудется с полками, стенками, что
случится со всеми шкафами?..
Иль знать не хотите о том и про то?..
Иль верите в Господа сами?..
Простите мне этот ревнивый вопрос,
простите прощальную ноту,
но кажется мне, что никто не дорос
принять всю семью и заботу…
* * *
Не требуй сна, когда не спится,
не спорь с бессонницей, не смей;
уже проснулись зверь и птица
среди кустов, листвы, ветвей.
Всю ночь природа не дремала,
а бодрствовала и росла;
ей, Божьей, дня для жизни мало,
она не терпит ремесла.
А ты — её тетрадь и голос,
и твой застенчивый курсив —
её не утолённый голод,
когда ты жив или не жив…
* * *
У месяца последний день.
Уж не последний ли у жизни?..
Томит опаска, а не лень:
не подошёл ли к самой тризне?..
Неужто видеть буду я,
как подымаются стаканы
затем, чтоб помянуть меня,
в тот день неведомый и странный?
В кругу — мои ученики
и те, кого зовут родными;
и призван лёгкий бег строки,
и птица скорбь летит над ними.