Собственноручная пушкинская датировка своих произведений не всегда означала время его написания. Иногда дата имела отношение к описываемому событию. Ближе к концу октября в Болдине он написал диалог "Герой", на котором поставил дату — 29 сентября 1830 года. И место — Москва. К чему бы это? Зачем Пушкину было так шифроваться?

       Продолжение. Начало читайте здесь: "Болдинская осень 1.0"

       Это имеет отношение к примечательному историческому событию, прямо связанному с эпидемией.

       В двадцатых числах сентября холера начала свою смертельную жатву в Москве. Люди побежали в массовом порядке, пока город не оцепили, ежедневно его покидало по нескольку тысяч человек. На фоне общей паники прозвучало обращение императора Николая к московскому генерал-губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну: "Я приеду делить с вами опасности и труды".

       Императрица Александра Федоровна была в ужасе, пыталась отговорить, напоминала о детях.

       — Вы забываете, — ответил Николай, — что 300 000 моих детей страдают в Москве. В тот день, когда Господь призвал нас на Престол, я перед своей совестью дал торжественный обет исполнять мой долг и думать прежде всего о моей стране и о моем народе. Это мой безусловный долг, и вы с вашим добрым сердцем не можете не разделять моих чувств.

       Александра Федоровна, заливаясь слезами, произнесла:

       — Поезжайте.

       Утром 29 сентября Николай I появился в Москве и в Успенском соборе Кремля, где внимал слову митрополита Московского Филарета:

       — Цари обыкновенно любят являться царями славы, чтобы окружить себя блеском торжественности, чтобы принимать почести. Ты являешься ныне среди нас, как Царь подвигов, чтобы трудности побеждать.

       "Появление Царя в городе, где свирепствовала эпидемия, произвело огромное впечатление. Народ окружал коляску Царя, становился на его пути на колени".

       "Нельзя описать восторга, — сообщает Погодин, — с которым встретил его народ, тех чувствований, которые изображались на всех лицах: радость, благодарность, доверенность, преданность".

       Срочно вызванный из отпуска начальник III отделения собственной Е.И.В. канцелярии Александр Христофорович Бенкендорф оставил воспоминания об этом запоминающемся эпизоде царствования: "Холера... с каждым днем усиливалась, а с тем вместе увеличивалось и число ее жертв. Лакей, находившийся при собственной комнате Государя, умер в несколько часов; женщина, проживавшая во дворце, также умерла, несмотря на немедленно поданную ей помощь. Государь ежедневно посещал общественные учреждения, презирая опасность, потому что тогда никто не сомневался в прилипчивости холеры. Вдруг за обедом во дворце, на который было приглашено несколько особ, он почувствовал себя нехорошо, и принужден был выйти из-за стола... К счастью, сильная испарина и данные вовремя лекарства скоро ему пособили, и не далее как на другой день все наше беспокойство миновалось..."

       Николай провел в Москве восемь дней. "Государь лично наблюдал, как по его приказаниям устраивались больницы в разных частях города, отдавал повеления о снабжении Москвы жизненными потребностями, о денежных вспомоществованиях неимущим, об учреждении приютов для детей, у которых болезнь похитила родителей; беспрестанно показывался на улицах; посещал холерные палаты в госпиталях и только устроив и обеспечив все, что могла человеческая предусмотрительность, 7 октября выехал..."

       Возвращаясь в столицу, император подал еще и пример законопослушания. Он — вместе со всей свитой — провел 11 дней в Твери, в карантине. Двадцатого октября Николай прибыл в Царское Село, 25-го — в Петербург.

       Поступок Николая вызвал всеобщее восхищение. Всегда насмешливый Вяземский, которого трудно было причислить к его поклонникам, записал в дневнике: "Приезд Николая Павловича в Москву точно прекраснейшая черта. Тут есть не только небоязнь смерти, но есть и вдохновение, и преданность, и какое-то христианское и царское рыцарство".

       "Родительское сердце не утерпело, — отдавал должное Николаю I Михаил Петрович Погодин. — Европа удивлялась Екатерине Второй, которая привила себе оспу, в ободрительный пример для наших отцов. Что скажет она теперь, услышав о готовности Николая делить такие труды и опасности наравне со всеми своими подданными?"

       Не зная о настроениях друзей и коллег по перу, Пушкин выразил в стихах очень схожие чувства. Пушкин написал диалог "Герой". Лояльность поэта императору "становилась предметом личностных нападок" еще со времени написания "Стансов" и "Друзьям", где Пушкин, напомню, писал:

       Его я просто полюбил:

       Он бодро, честно правит нами;

       Россию вдруг он оживил

       Войной, надеждами, трудами.

       Поэтому, чтобы не подвергать себя новому туру нападок за низкопоклонство, Пушкин в диалоге Друга и Поэта восхвалял Наполеона, посетившего чумной госпиталь в Яффе.

       Да, слава в прихотях вольна.

       Как огненный язык, она

       По избранным главам летает,

       С одной сегодня исчезает

       И на другой уже видна...

       Одров я вижу длинный строй,

       Лежит на каждом труп живой,

       Клейменный мощною чумою,

       Царицею болезней... он,

       Не бранной смертью окружен,

       Нахмурясь ходит меж одрами

       И хладно руку жмет чуме

       И в погибающем уме

       Рождает бодрость... Небесами

       Клянусь: кто жизнию своей

       Играл пред сумрачным недугом,

       Чтоб ободрить угасший взор,

       Клянусь, тот будет небу другом,

       Каков бы ни был приговор

       Земли слепой...

       Друг говорит, что посещение Наполеоном чумного госпиталя — легенда, опровергнутая историками (скорее всего, так оно и было). Но поэт не сдается:

       Да будет проклят правды свет,

       Когда посредственности хладной,

       Завистливой, к соблазну жадной,

       Он угождает праздно! — Нет!

       Тьмы низких истин мне дороже

       Нас возвышающий обман...

       Оставь герою сердце! Что же

       Он будет без него? Тиран...

       Известный пушкинист Леонид Матвеевич Аринштейн писал: "Имя Николая в стихотворении не названо. Но поставленная под стихотворением дата с уточнением "Москва" (сам поэт находился в то время в Болдине) не оставляет сомнения в том, кому оно адресовано.

       Можно сказать, что у Пушкина уже сложился определенный стереотип: не называя прямо царя, он создает стихотворения на библейскую или, как в данном случае, историческую тему и поставленной под стихотворением датой относит сказанное к событию, которое высвечивает истинного героя стихотворения.

       Вероятно, памятуя о приеме, оказанном в свое время "Стансам", Пушкин счел нужным скрыть и свое авторство".

       Посылая "Героя" Погодину для печати, поэт подчеркивал: "Прошу вас и требую именем нашей дружбы не объявлять никому моего имени". Погодин выполнил наказ Пушкина и только после его смерти, передавая стихотворение для публикации в "Современнике", сознался Вяземскому: "Вот вам еще стихотворение, которое Пушкин прислал мне в 1830 году из Нижегородской деревни, во время холеры. Кажется, никто не знает, что оно принадлежит ему... В этом стихотворении самая тонкая и великая похвала нашему славному Царю. Клеветники увидят, какие чувства питал к нему Пушкин, не хотевший однако продираться со льстецами... Я напечатал стихи тогда в "Телескопе" и свято хранил до сих пор тайну... Разумеется, никому не нужно припоминать, что число, выставленное Пушкиным под стихотворением... 29 сентября 1830 года — есть день прибытия Государя Императора в Москву во время холеры".

       Читайте продолжение: "Откуда ты, прекрасное дитя?"

       Послать

       ссылку письмом

       Распечатать

       страницу