Доклад на Международная конференции "Долгосрочное прогнозирование международных отношений в интересах национальной безопасности России". Секция "Новые формы использования силы в международных отношениях и безопасность России".
В 2012 году в главе в монографию, посвященной революции в военном деле, я высказывал серьезные сомнения в возможности эффективного ведения той формы войны, которая была обозначена как ？комплексный конфликт？. Сегодня, когда мы столкнулись с целым пластом публикаций, посвященным т.н. ？гибридным войнам？, очевидно, что эта точка зрения требует нового критического пересмотра. В этом докладе я постараюсь описать эволюцию термина ？гибридная война？ и продемонстрировать, как происходит ее институализация на западе. Парадоксально при этом, что никакой новизны в этом явлении нет, что признается всеми ведущими специалистами, но влияние публичных заявлений оказывается куда более значимым, чем реальные теоретические разработки.
Качественные изменения в способах ведения войны следует связывать в первую очередь с разработкой новых методов управления войсками и, в итоге, с отработкой перспективных военных доктрин. При рассмотрении военных доктрин важно разделять понятие оборонной доктрины государства (как концепции национальной безопасности) и военных доктрин как принципов и правил, используемых для достижения поставленных задач[1]. В то же время положения военных доктрин напрямую вытекают из принципов, отмеченных в доктрине национальной обороны. Рассмотрим в качестве примера ключевые моменты эволюции оборонной доктрины США на протяжении второй половины XX в.
В годы президентства Л.Джонсона основная военная доктрина предусматривала возможность ведения США ？двух с половиной войн？ одновременно, что понималось как два полномасштабных военных конфликта в Европе и Азии (против СССР и КНР, соответственно) и одного локального конфликта невысокой интенсивности в третьем мире. При Р.Никсоне эта доктрина была изменена в пользу ？полутора войн？[2], а при Б.Клинтоне выродилась в парадигму ？win-hold-win？, которая предусматривала активное участие только в одном конфликте и пассивное сдерживание другого конфликта. Стратегическая доктрина США, сформулированная Д.Рамсфельдом, базируется на принципе ？1-4-2-1？, что подразумевает следующее:
1. способность в любых условиях эффективно оборонять территорию континентальных США (1);
2. способность осуществлять сдерживание в четырех ключевых регионах мира без непосредственного участия крупных сил в конфликтах (4);
3. способность к одновременному участию в двух локальных конфликтах низкой интенсивности (2);
4. …при способности одержать решающую победу в одном из этих конфликтов (1)[3].
Очевидно, что военные амбиции США постепенно и планомерно сокращались на фоне роста амбиций политических. Возможность ведения полномасштабной войны с примерно равным по силе противником перестала рассматриваться уже в 1970-е гг., а в настоящее время способности по военному вмешательству рассматриваются лишь на уровне локального конфликта с заведомо более слабым противником. При этом увеличивалась роль ？мягкого сдерживания？ и распространения влияния взамен прямого военного вмешательства. Военная машина США в ее современном состоянии, таким образом, является способной к эффективному и решительному проведению не более чем одной военной кампании. Поэтому демонстрируемая эффективность проведения такой операции становится очень важной для сохранения потенциала силового влияния – вооруженные силы США не могут позволить себе ？потерять лицо？ без существенного ущерба проводимым ？мягким？ операциям сдерживания. Одновременно возрастает роль прямого или опосредованного использования сил третьих сторон в собственных интересах. Эти факторы не могли не найти свое отражение в разработке новых военных доктрин.
Одной из таких доктрин, разработанной в конце 1990-х гг., стала широко известная и разрекламированная доктрина сетецентричной войны (network-centric warfare)[4]. Однако нас в контексте рассмотрения вопросов гибридной войны больше интересуют другие доктрины, возникшие примерно в то же время.
Термин ？война четвертого поколения？ был впервые введен в 1989 г. американским аналитиком У.Линдом[5]. Изначально определенный сравнительно размыто, в дальнейших работах он приобрел четкость и получил поддержку среди военных[6]. Характерными особенностями ？войны четвертого поколения？ являются:
1. противостояние негосударственных акторов государственным;
2. использование наднациональной структуры базирования;
3. активное использование террористической и партизанской тактики;
4. прямая агрессия против культуры противника;
5. широкое использование психологической борьбы, возможностей по оказанию экономического и политического давления на всех уровнях;
6. использование нонкомбатантов в тактических ситуациях (заложники, рабочая сила, живой щит);
7. отсутствие наблюдаемой иерархии командования и финансирования боевых действий;
8. опосредованное использование (в том числе ？слепое？) третьих сторон, негосударственных акторов, частных лиц и коммерческих организаций в своих интересах.
В приведенных выше определениях ？войны четвертого поколения？, характерных для американских исследователей, отчетливо наблюдается образ противника – негосударственного актора[7], террористической или подпольной группировки. В работах, издаваемых в США, ？война четвертого поколения？ рассматривается чаще как данность, характерная черта современных и будущих конфликтов в ？войне с террором？ и асимметричных противостояний[8]. Однако не следует однозначно ассоциировать использование методов ？войн четвертого поколения？ только и исключительно с негосударственными акторами – при наличии определенной политической воли эти же методы вполне применимы и для государственных акторов. Такой подход продемонстрирован в работе китайских военных ？Неограниченная война[9]？.
Основной проблемой, которая поднята авторами этого труда, было умозрительное рассмотрение возможностей противостояния Китая технологически превосходящему противнику (им недвусмысленно выступают США). При этом основной стратегией обозначались невоенные методы воздействия на противника, из которых особо отмечены возможности террористических атак, экономическое давление, политические воздействия с использованием существующих неоднозначностей в международном праве (lawfare) и расширение пространства конфликта в область киберпространства (кибервойна, или iWar). Авторами отмечается, что представители европейской цивилизации в силу их менталитета, могут оказаться не способны вовремя и адекватно распознать угрозы, характерные для комплексного использования всех сил и средств агрессии, поскольку ассоциируют агрессию преимущественно с прямым использованием силы[10].
Отметим характерную черту этих исследований и разработок в области форм ведения войны в будущем: качественное расширение пространства конфликта. В противовес классическим представлениям о ведении войны формат столкновения смещается от вооруженного противостояния на поле боя в поле информационной борьбы, политических и экономических агрессий, а также в киберпространство. При этом роль непосредственного использования силы постепенно вырождается в служебную, ориентированную в первую очередь на поддержку масштабных операций ？несиловой агрессии？.
В западных публикациях часто указывается на то, что разработка концепции ？гибридной войны？ является российским ноу-хау – впрочем, Россию там ныне принято обвинять во всем. Но в данном случае эта отсылка отчасти справедлива – за модными ныне ярлычками ？гибридной войны？ и даже упомянутыми выше концептуальными разработками в области ？неограниченной войны？ стоит основополагающий труд российского военного теоретика Евгения Месснера. Этот офицер царской армии в эмиграции в Аргентине впервые сформулировал концепцию ？мятеж-войны？ в 1960 году, хотя тогда эта концепция не встретила понимания. Лишь в 2005 в военном сборнике, в серии ？Военная культура Русского зарубежья？ его труд был издан в России. В этой работе Месснер подробно разбирает такие ？ныне инновационные？ концепции, как безграничный террор, использование энергоносителей в качестве средства силового влияния, предсказывает возникновение сетецентрических организаций и четко выделяет ？горячие точки？ современности. Там же выделены проблемы отсутствия грани между противником и мирным населением – характерные для т.н. ？гибридных войн？, предложены некоторые тактики противопартизанских операций, а также выделены критерии технологического противостояния, характерные для ？революции в военном деле？.
В развитии своих концепций Месснер, в частности пишет:
В прежних войнах важным почиталось завоевание территории. Впредь важнейшим будет почитаться завоевание душ во враждующем государстве. Воевать будут не на двухмерной поверхности, как встарь, не в трехмерном пространстве, как было во времена нарождения военной авиации, а в четырехмерном, где психика воюющих народов является четвертым измерением…"; "Воевание повстанцами, диверсантами, террористами, саботажниками, пропагандистами примет в будущем огромные размеры…
Несложно увидеть, что данные определения в полной мере описывают форматы современных конфликтов, проходящих в различных регионах мира.
После этого исторического экскурса, который наглядно продемонстрировал нам то, что ？гибридная война？ не является чем-то новым в военной науке, вернемся, однако в современность и попробуем кратко проанализировать возникновение – а точнее возрождение – этой концепции в ВС США.
Основные работы по теме ？гибридных конфликтов？ принадлежат подполковнику Френку Хоффману (являющимся одновременно одним из ведущих критиков концепции ？революции в военном деле？), который впервые использовал термин в 2004. Позднее, характерные признаки гибридного конфликта описал Рассел Гленн в следующей формулировке применимо к гибридной угрозе:
Противник, который одновременно использует некоторую комбинацию политических, военных, экономических, социальных и информационных технологий, а также конвенциональные, иррегулярные, катастрофические, террористические и криминальные методы ведения войны. Может включать в себя комбинацию государственных и негосударственных акторов.
Несложно заметить, что данное определение не выходит за рамки ？неограниченной войны？, или ？войны четвертого поколения？ в трактовках китайских специалистов или Линда соответственно.
Гленн приводит в качестве примера гибридного конфликта серию столкновений между Хизбаллой и АОИ, ссылаясь на опыт второй ливанской войны. Хоффман резко, не стесняясь в выражениях, критикует опыт этого конфликта, утверждая, что АОИ проявила полное непонимание изложенных концепций, пытаясь противостоять гибридной угрозе с использованием совсем не предназначенных для этого концепций. Что же произошло на практике?
Во время Войны в Заливе в рядах американских военных теоретиков родилась ？инновационная？ концепция ？Эффекторных Операций？. Полное определение таких операций звучало как ？процесс достижения желаемого стратегического результата или влияния на противника путем синергетического и кумулятивного использования военных и невоенных возможностей на всех уровнях конфликта？. Такое туманное определение, разумеется, не могло иметь какого-либо практического применения, но израильтяне попытались адаптировать его в том виде, в котором они его понимали, в 2006 г, а американцы пробовали использовать в ходе военной кампании в Афганистане. При этом ставились цели ？способствования создания (путем военных операций) такой среды, которая делает возможным восстановление страны в целом？.
Продемонстрированная некомпетентность вооруженных сил Израиля и США в применении туманной концепции ？Эффекторных операций？ совершенно неудивительна. По сути дела перед армейскими формированиями ставились политические задачи, которые они не способны и не должны решать. Концепция комплексной военно-политической операции только создавала путаницу в попытках ее трактовок, а параллельно предпринимались попытки некритически использовать основные постулаты ？революции в военном деле？. Образовавшийся коктейль не мог дать никакого позитивного результата.
Итоги Второй ливанской войны, несмотря на заявления обеих сторон о своей победе в конфликте, могут рассматриваться как сокрушительное поражение Израиля в информационной сфере, сопряженное с серьезным внутриполитическим кризисом и последовавшим за ним расследованием комиссии Элияху Винограда [9]. Ответственность за провал была, в частности, связана с отсутствием анализа внутриполитической ситуации в Ливане и четко определенных политических целей войны. Как отмечает подполковник ВС США Майкл Д. Снайдер [10], анализируя действия Израиля во Второй ливанской войне, одним из важнейших ее выводов является требование к наличию ？культурной компетенции？ у любых сил, пытающихся провести подобную операцию. К областям ？культурной компетенции？ он относит:
· Осведомленность о культурном мировосприятии оппонента;
· Внимание к культурным различиям;
· Знание различных культурных практик и мировоззрений;
· Кросс-культурные умения, способность к пониманию, коммуникации и взаимодействию с представителями различных культур.
Очевидно, что АОИ не продемонстрировала данную компетенцию, в связи с чем достижение военной цели привело к усилению враждебности населения, утрате легитимности военной операции в глазах мирового сообщества, что в свою очередь может быть рассмотрено как поражение в войне, связанное с невозможностью достигнуть ее политических целей[11]. Точно такой же точки зрения придерживается и главный практик ？гибридных войн？, Майкл Хоффман, отмечая что экспериментальные концепции вроде ？эффекторной операции？ вообще не следовало применять в реальном конфликте без глубокого и всестороннего понимания. Он также подчеркивает тот факт, что Хизбалла явно продемонстрировала способность негосударственных акторов изучать и выявлять уязвимость армий, построенных по западному образцу и вырабатывать эффективные меры противодействия[12].
Именно этот фактор, многократно повторенный Хоффманом в своих работах, привлек самое пристальное внимание к феномену, названному ？гибридной войной？. Под угрозу ставилась сама способность США и союзников противостоять новым вызовам, которые прочно вошли в повседневную практику операций в Афганистане и на Ближнем Востоке. Едва лишь закрепившийся в умах концепт ？революции в военном деле на фоне тотального технологического превосходства？ был скомпрометирован. Была показана неспособность армий Запада адаптироваться к новым угрозам, был брошен вызов самому образу мысли американского командования, и этот вызов требовал ответа. Дошло даже до того, что именно концепция гибридного конфликта – также проходящая под названием ？Новые войны？, учитывавшая работы по войне 4-го поколения и неограниченной войне – была объявлена истинной революцией в военном деле взамен раскритикованной концепции сетецентрических операций.
Практически без задержки, в 2008 г. корпус морской пехоты США представил экспериментальную 5-дневную программу подготовки офицеров для участия в ？гибридных боевых ситуациях？. Фактически, эта программа фокусировалась на развитии коммуникативных и психологических навыков, а к тренировкам привлекалось большое число актеров, которые должны были имитировать массовую панику, враждебность местного населения и другие ролевые ситуации. Актеры подбирались из жителей Ирака, а в ходе учений активно использовались подлинно голливудские спецэффекты для имитации крупных взрывов, обширных травм и развития навыков адекватного поведения в условиях стресса. В число задач офицерского состава входило также пресечение онлайн-трансляций и контроль использования населением мобильных устройств для предотвращения негативного освещения операций.
В последующих работах концепция гибридного конфликта начала приобретать комплексные очертания – в нее добавились политические и экономические факторы, включая также требования по проведению масштабных психологических операций, информационных кампаний, мероприятий в области публичной дипломатии. Иными словами, концепция перестала быть чисто военной доктриной, превратившись в комплексную военно-политическую парадигму, где собственно военные операции постепенно теряли в весе. Эти разработки не привлекали серьезного общественного внимания, держась в тени, но ситуация резко изменилась в 2013 г.
Наставление для сил специальных операций США ？Гибридные боевые действия？ было опубликовано в августе 2013 г., незадолго до начала волнений на Украине. В качестве основных примеров гибридной войны рассматривалось партизанское движение в СССР во время Великой отечественной, Вьетнамская война, Вторая ливанская война и вторая иракская кампания. При этом советская партизанская организация рассматривалась как исторически первый пример организованной гибридной войны (такой подход можно оспаривать). Рассмотрение партизанского движения в этой работе было как минимум поверхностным, но в умах военных теоретиков создало прочную связь в части приоритета СССР в области гибридных операций. С обострением ситуации на юго-востоке Украины термин ？гибридная война？, вновь вернувшийся в тренд в связи с недавней публикацией, немедленно был активно растиражирован.
Так что же такое эта ？гибридная война？? Ни что иное, как конфликт, выходящий за рамки типичных боевых ситуаций, игнорирующий обычаи и способы ведения войн, принятые в начале 20-го века, неограниченно использующий весь ресурс государства или негосударственного актора для достижения поставленной политической цели. Было бы вполне правомерно использовать наравне с этим термином и обозначенные выше: неограниченная война, война 4-го поколения и т.п. В своей работе в 2012 г. я предпочитал термин ？комплексный конфликт？.
Однако ？гибридная война？ отличается от других описанных сценариев акцентом на стратегическую неопределенность, необъявленность, активные психологические и дезинформационные операции на глобальном уровне, которые обычно доступны только глобальным акторам. Такие поддерживающие кампании имеют значительно больший масштаб, чем собственно войсковые операции, и должны быть точно скоординированы во времени и пространстве, привлекать экспертов, воздействовать на СМИ, учитывать культурный, религиозный, политический и другие факторы. Основная цель таких операций – дезориентация не только и не столько противника, сколько общественности. Таким образом, гибридная война всегда ведется еще и против своего же народа.
В 2012 г. я писал, что подобного рода комплексный конфликт едва ли реалистичен, поскольку требует высочайшего уровня координации самых различных армейских, политических, информационных, неформальных и других структур, и потребует радикальной трансформации способов управления, выходом их на уровень выше военной организации, где целый пласт специалистов работает как единое целое на различных уровнях. Эту точку зрения, вроде бы, доказывали неудачи АОИ на Ближнем Востоке, позиционные тупики, в которые зашла армия США в Ираке и Афганистане, развитие международных террористических организаций и т.п. В то же время я отмечал, что соблазн использовать теоретические наработки по комплексным конфликтам слишком велик, чтобы его не использовать, и такие конфликты неизбежно возникнут в ближайшем будущем, но в короткий срок перестанут быть управляемыми, несмотря на поддерживаемую во властных кругах иллюзию контроля.
К сожалению, это предсказание полностью сбылось. События ？арабской весны？, Украина и Сирия – все эти кризисы развивались в полном соответствии с концепциями комплексных конфликтов, и во всех случаях, несмотря на вмешательство на самых высших уровнях и с привлечением всех доступных ресурсов управляемость была очень быстро потеряна. Вновь и вновь продемонстрировано различие в уровне координации комплексных операций, когда одни их части (включая информационные кампании) проводятся безупречно, в то время как параллельные операции становятся полностью неуправляемыми. Массированные дезинформационные кампании, поддерживающие такие операции дезориентируют не только мировое сообщество, но и собственные дипломатические службы и неправительственные организации, привлекаемые для осуществления поддерживающих мероприятий в области публичной дипломатии. Потеря контроля приобретает высокую вероятность, которая только растет со временем.
Тем не менее, данная точка зрения разделяется далеко не всеми, и это само по себе увеличивает риски в обеспечении международной стабильности. Ряд безответственных политических режимов, приняв на вооружение теоретические положения доктрин, постоянно предпринимают попытки ведения комплексного конфликта, которым не могут в полной мере управлять. Такое начало комплексного конфликта сравнимо с распечатыванием ？ящика Пандоры？: само инициирующее действие может казаться управляемым и логичным, но лавинообразный рост взаимозависимых последствий в короткий срок становится неуправляемым.
Теоретические основы понимания ？гибридных войн？ не могут не оказать влияния на будущие разработки в военных доктринах. Основной проблемой противостояния подобным операциям является преодоление дезориентации, вызываемой синхронным применением конвенциональных и неконвенциональных сил на фоне проводимых психологических операций. Эта проблема легко преодолима в условиях военного положения, но сама суть гибридного конфликта подразумевает пограничное состояние ？ни мира ни войны？, когда меры по контролю вражеской пропаганды не применимы в полной мере. В этом контексте особую роль приобретает развитие аналитических служб, действующих на разных уровнях в тесной координации друг с другом с целью предельно быстрого выявления факта агрессий и выработки решений по противодействию им с использованием всего ресурса государства.
Автор: Каберник В.В., начальник отдела перспективных научно-образовательных разработок Управления инновационного развития МГИМО (У) МИД России
[1] В русскоязычных источниках понятия государственной оборонной доктрины и частных военных доктрин часто смешиваются.
[2] Одной полномасштабной войны – предположительно, в Европе, и одной малой войны или локального конфликта в другом регионе.
[3] Нормативные документы доступны в электронном виде в Joint Electronic Library. – (http://www.dtic.mil/doctrine/doctrine/doctrine.htm.
[4]Раннее определение термина дано в работе David S. Alberts, John J. Garstka, and Frederick P. Stein, Network Centric Warfare: Developing and Leveraging Information Superiority, 2nd ed., revised,
(Washington, DC: C4ISR Cooperative Research Program, 1999). Современный пересмотр доктрины представлен в документе The Implementation of Network-Centric Warfare / Department of Defense. – Washington, D.C., 2005.
[5] The Changing Face of War: Into the Fourth Generation // Marine Corps Gazette. – October 1989.
[6] Наиболее подробно принципы ？войны четвертого поколения？ описаны в работе:. Hammes Th.X. The Sling and The Stone (Four Generations of Warfare) / On War in the 21st Century. – St. Paul, MN, 2006. – P. 293.
[7] Подробнее см.: http://www.sipri.org/contents/conflict/nonstateactors.html.
[8] Такое рассмотрение конфликта позволяет критикам доктрины утверждать, что концепция войны четвертого поколения всего лишь описывает мятежи или партизанские действия: Echevarria J.A. Fourth Generation War and Other Myths / Strategies Studies Institute. – November 2005.
[9] Qiao Liang and Wang Xiangsui. Unrestricted Warfare. – Beijing: PLA Literature and Arts Publishing House: 1999.
[10] Перевод фрагментов книги на английский язык доступен в интернете по адресу: http://cryptome.org/cuw.htm.
[11] Эта точка зрения обосновывается в работе “The Truth Is Out There: Responding to Insurgent Disinformation and Deception Operations” [23]
[12] Conflict in the 21st Century: The Rise of Hybrid Wars, Frank G. Hoffman, Potomac Institute for Policy Studies, Arlington, Virginia, 2007
10.10.2016