Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2024

       Об авторе:

       Иван Ильич Коновалов (род. в 1988 г.) — поэт, автор книг ？Предвиденный огонь？ (Ярославль, 2018) и ？Белая мгла？ (М., 2022). Стихи печатались в журналах ？Звезда？, ？Знамя？, ？Москва？, ？Prosodia？ и др. Живет в С.-Петербурге.

       * * *

       Чему мы радуемся так,

       когда вдруг лучик первоцвета

       лесной подстилки полумрак

       проклюнул? Обещанью лета.

       Чему ж еще? Ну, лоскуток

       небесный посреди опада,

       на стебелечке ноготок,

       чему тут радоваться надо?

       А радостно, помилуй бог!

       И в мертвых веришь воскресенье,

       пробьются, как чертополох,

       под птичье карканье и пенье.

       * * *

       Мы катались на лодке по маковке лета,

       ну почти до заката, почти от рассвета,

       отдохнуть — не великая цель.

       Водяные, плечей не жалея осклизлых,

       в завихрениях мелких, в барочных мелизмах

       со стремнины толкали на мель.

       Мы, как жук-плавунец с жигуленок размером,

       возвращались обратно таким же манером

       без особого, впрочем, труда.

       Мы катались на лодке — подумаешь, дело!

       Принимала восторженно и неумело

       наши весла речная вода.

       Нависала черемуха в пышном уборе

       над затоном спокойным, до одури споря

       благовоньем тяжелым с водой.

       Мы катались на лодке — подумаешь, дело…

       День раззявил от радости клюв до предела

       и летал, как большой козодой.

       Но кого он ловил, над водой пролетая,

       зазевавшихся мошек лениво глотая,

       и не мы ли с тобой среди них?

       Вот и крылышек сумрак роится под вечер,

       затаенным трепещущим света предтечей

       на плече утомленно притих.

       * * *

       Как трудно, господи, немыслимо почти

       за этим римским мрамором колонны

       увидеть сноп живого тростника,

       который египтянина рука

       перевязала. Листья непокорны,

       плюмажем кучерявятся, ребристый

       колонны ствол весь в длинных желобках

       с расцветшим ордером, чьи свернутые листья

       напомнят нам о резчика руках,

       о стилусе гео？метра, но ту

       вязанку тростника, чью красоту

       увидел зодчий, сложно угадать нам —

       она уже из камня невозвратна.

       Но через это странное родство,

       преемственность взаимоотрицанья,

       видений череду, сквозь их мерцанье

       мы ловим то, иное естество,

       которое вмуровано в фасад

       передового сталинского дома.

       Зачем колонны? Много лет назад

       так украшали храм…

       * * *

       На тополь забрался, шершавой корою

       лодыжку ссадил,

       сидит капитаном, довольный игрою,

       древ-черно-мор сил.

       Вон в ропоте листьев ворчанье турбины,

       вон сук-перископ,

       стволу не хватает стекленной кабины

       и лестничных скоб.

       А тополю некогда, выпрыснул зелень

       своих батарей.

       Работает! План напряжен и пределен,

       свети, солнцегрей.

       Снабженье, поставки, товарообмена

       взаиморасчет —

       и по целлюлозным сосудам нетленным

       глюкоза течет.

       Куда ему знать, что он шумен и строен,

       тенист и красив?

       Что мальчик, вскарабкавшись, смотрит героем

       на свой жилмассив?

       Нет, он, серебристый, не знает об этом,

       он занят собой.

       Мальчишка в мазках прихотливого света

       и тени — рябой.

       * * *

       Переезд, шкафы зловеще сдвинуты,

       по коробкам книги, пыль в углах:

       скоро будут комнаты покинуты,

       в обжитое хлынет внешний страх.

       Или, может, новые хозяева

       привезут цветы и суету?

       Что случится? Будущего марево

       мреет и редеет на свету.

       Переедем — самому не верится,

       будем нянчить крохотный уют,

       холить апельсиновое деревце,

       слушать, что за окнами поют.

       Об авторе:

       Иван Ильич Коновалов (род. в 1988 г.) — поэт, автор книг ？Предвиденный огонь？ (Ярославль, 2018) и ？Белая мгла？ (М., 2022). Стихи печатались в журналах ？Звезда？, ？Знамя？, ？Москва？, ？Prosodia？ и др. Живет в С.-Петербурге.

       * * *

       Чему мы радуемся так,

       когда вдруг лучик первоцвета

       лесной подстилки полумрак

       проклюнул? Обещанью лета.

       Чему ж еще? Ну, лоскуток

       небесный посреди опада,

       на стебелечке ноготок,

       чему тут радоваться надо?

       А радостно, помилуй бог!

       И в мертвых веришь воскресенье,

       пробьются, как чертополох,

       под птичье карканье и пенье.

       * * *

       Мы катались на лодке по маковке лета,

       ну почти до заката, почти от рассвета,

       отдохнуть — не великая цель.

       Водяные, плечей не жалея осклизлых,

       в завихрениях мелких, в барочных мелизмах

       со стремнины толкали на мель.

       Мы, как жук-плавунец с жигуленок размером,

       возвращались обратно таким же манером

       без особого, впрочем, труда.

       Мы катались на лодке — подумаешь, дело!

       Принимала восторженно и неумело

       наши весла речная вода.

       Нависала черемуха в пышном уборе

       над затоном спокойным, до одури споря

       благовоньем тяжелым с водой.

       Мы катались на лодке — подумаешь, дело…

       День раззявил от радости клюв до предела

       и летал, как большой козодой.

       Но кого он ловил, над водой пролетая,

       зазевавшихся мошек лениво глотая,

       и не мы ли с тобой среди них?

       Вот и крылышек сумрак роится под вечер,

       затаенным трепещущим света предтечей

       на плече утомленно притих.

       * * *

       Как трудно, господи, немыслимо почти

       за этим римским мрамором колонны

       увидеть сноп живого тростника,

       который египтянина рука

       перевязала. Листья непокорны,

       плюмажем кучерявятся, ребристый

       колонны ствол весь в длинных желобках

       с расцветшим ордером, чьи свернутые листья

       напомнят нам о резчика руках,

       о стилусе гео？метра, но ту

       вязанку тростника, чью красоту

       увидел зодчий, сложно угадать нам —

       она уже из камня невозвратна.

       Но через это странное родство,

       преемственность взаимоотрицанья,

       видений череду, сквозь их мерцанье

       мы ловим то, иное естество,

       которое вмуровано в фасад

       передового сталинского дома.

       Зачем колонны? Много лет назад

       так украшали храм…

       * * *

       На тополь забрался, шершавой корою

       лодыжку ссадил,

       сидит капитаном, довольный игрою,

       древ-черно-мор сил.

       Вон в ропоте листьев ворчанье турбины,

       вон сук-перископ,

       стволу не хватает стекленной кабины

       и лестничных скоб.

       А тополю некогда, выпрыснул зелень

       своих батарей.

       Работает! План напряжен и пределен,

       свети, солнцегрей.

       Снабженье, поставки, товарообмена

       взаиморасчет —

       и по целлюлозным сосудам нетленным

       глюкоза течет.

       Куда ему знать, что он шумен и строен,

       тенист и красив?

       Что мальчик, вскарабкавшись, смотрит героем

       на свой жилмассив?

       Нет, он, серебристый, не знает об этом,

       он занят собой.

       Мальчишка в мазках прихотливого света

       и тени — рябой.

       * * *

       Переезд, шкафы зловеще сдвинуты,

       по коробкам книги, пыль в углах:

       скоро будут комнаты покинуты,

       в обжитое хлынет внешний страх.

       Или, может, новые хозяева

       привезут цветы и суету?

       Что случится? Будущего марево

       мреет и редеет на свету.

       Переедем — самому не верится,

       будем нянчить крохотный уют,

       холить апельсиновое деревце,

       слушать, что за окнами поют.