Материал из номера
Январь 2008
Скачать номер
в PDF формате
История взаимоотношений России с буддистским миром содержит весьма неожиданные и драматические сюжеты. Некоторые из них заставляют особо задуматься не только о том, как география России влияет на ее историю, но и об изменении восприятия иной религиозной традиции — и под воздействием внутренних культурных процессов, и благодаря геополитическим играм
Обычно при рассуждении о том, что русская цивилизация умеет находить формы сосуществования со всеми религиями, принято иметь в виду прежде всего мусульман. Это, учитывая многовековую историю такого сосуществования, а также близость мусульманских регионов к историческому центру России, вполне объяснимо. Еще в таких рассуждениях принято упоминать иудеев, но уже как-то скороговоркой и не особо заостряя внимание именно на этом примере. Буддизму же, законодательно отнесенному к числу "традиционных" религий, в этом случае отводится роль примера экзотичного и малопонятного. В том смысле, что "у нас и такое есть". Правда, где-то далеко, главным образом в "диких степях Забайкалья". Большинство российского населения вспоминает об этом по случаю. Например, когда летом, по причине отсутствия значительных и внятных информационных событий, в газетах и на телевидении появляются очередные материалы о нетленном теле Хамболамы Итигелова в Иволгинском дацане в Бурятии.
Мемориальная доска буддийскому ученому, религиозному деятелю и первому настоятелю храма Агвану Доржиеву на здании буддийского храма Калачакры в Санкт-Петербурге
"ЛАМАЙСКАЯ ВЕРА"
Россия столкнулась с исповедующими буддизм народами достаточно давно. В начале XVII века в Поволжье прикочевали из Джунгарии и перешли под российское подданство калмыки, придерживавшиеся буддистских верований. Впрочем, вопросы веры кочевых народов, проживавших на границах российского государства, в это время мало для кого представляли интерес. Уже в XVIII веке, после определения российско-китайской границы, в Забайкалье под российским подданством оказались также и буряты. Справедливости ради стоит отметить, что в начале XVIII века буряты фактически находились лишь в процессе принятия буддизма. В это время на их землях активно проповедовали монгольские и тибетские ламы. Так что в определенном смысле буряты стали буддистами, уже находясь в составе России.
Как бы то ни было, новыми российскими под данными необходимо было управлять. А это управление предполагало в том числе проведение религиозной политики. Особое значение имело то, что российские власти предпринимали меры по постепенному приведению бурят к оседлости. А вероисповедание оседлых народов было вопросом гораздо более важным, нежели верования кочевников. Здесь необходимо было принять четкое административное решение. В 1741 году под именем "ламайской веры" буддизм был официально разрешен на территории Российской империи — это означало, что его последователей не будут рас сматривать язычниками, которых необходимо все ми возможными мерами обращать в православие.
Буддийский храм Калачакры. Санкт-Петербург
Следующий шаг был предпринят уже при Екатерине II, когда в 1764 году было решено учредить пост Бандидо Хамбо-ламы — духовного главы бурятских буддистов. Решение это было во многом административным: российские власти, видимо, не слишком устраивала ситуация, когда все нити духовного окормления многочисленного народа утекали на никому не ведомый Тибет, к совсем уж малопонятному тогда европейцам Далай-ламе. Буря ты, как, впрочем, и монголы и калмыки, исповедуют буддизм северной традиции, и главным духовным авторитетом для них является Далай-лама. Иными словами, в России, "случись что", спросить было не с кого. Впрочем, само бурятское духовенство против появления нового главного бурятского ламы, назначаемого под российским контролем, не возражало. Более того, в 1766 году бурятские ламы объявили, что императрица Екатерина II есть воплощение Белой Тары. Таким образом, российская монархия получила буддистскую интерпретацию.
Белая Тара — женское воплощение Авалоки тешвары. Точнее, одно из проявлений этого воплощения, поскольку существуют также Зеленая, Красная и Черная Тара. Чем руководствовались ламы, когда объявляли Екатерину II Белой Тарой, сказать сложно. Но, возможно, свою роль сыграло и то, что российских монархов среди сибирских народов традиционно именовали "белыми царями". Екатерина, соответственно, называлась "белой царицей", что вызывает аналогии с Белой Тарой.
Россия оказалась первой европейской держа вой, официально признавшей буддизм в качестве одной из вер, существующих на ее территории, пусть и на самых далеких "задворках". Кроме того, религиозно-культурное наследие Тибета впервые стало обращаться в пределах христианского европейского государства.
До поры до времени единственным важным последствием подобного хода вещей стало то, что на Тибете вообще узнали о существовании такой страны, как Россия. Духовенство Бурятии сохраняло определенные связи с Тибетом. Бурятские и монгольские монахи, совершавшие паломничество в Тибет либо проходившие обучение в монастырях (хотя далеко не все области Тибета были открыты для паломников из России, да и русские власти не всегда разрешали подобные путешествия), давали о России весьма благоприятные сведения как о большой стране на севере, где не чинят притеснений буддизму и которая к тому же еще и связана с Белой Тарой.
Это, впрочем, можно считать примером использования "мягкой силы" и накапливания влияния без всякого сознательного умысла. Наконец при шел черед и тому, что благоприятное мнение о России в Тибете стало одним из фактором в весьма интересных политических комбинациях. Правда, произошло это уже в начале XX века, и эти события несут на себе особый отблеск тех исторических и культурных метаморфоз, которые происходили на пространстве от Балтики до Тихого океана в 1910–1920-х годах прошлого столетия.
Буддийский храм "Золотая обитель Будды Шакьямуни" в центре Элисты
"НИЧЕЙНАЯ" ЗЕМЛЯ
Тибет в определенном смысле оказался одной из последних "площадок", на которой "доигрывалась" Большая игра между Россией и Англией. Российско-британское противостояние в Азии, продолжавшееся почти весь XIX век, к началу XX начало себя исчерпывать. Стороны сделали почти все возможные ходы. Территории в Азии, на которых можно было вести "игру", уже оказались либо под российским, либо под британским правлением. Одной из последних таких "ничейных" земель (разумеется, с точки зрения России и Британии) оставался Тибет. Благодаря продвижению России на юг, а Англии — на север, он уже не был столь уж недосягаем. Рано или поздно соперники должны были разыграть эту карту.
Российская активность в Тибете в огромной мере зависела от деятельности одного человека — бурята Агвана Доржиева. Именно он попытался включить Тибет в орбиту русской политики. Агван Доржиев (1854–1938) был весьма неординарной личностью. В 18 лет он принял монашеские обе ты и отправился на обучение в Тибет, где показал столь блестящие способности и глубокие познания в буддийском учении, что постепенно сумел продвинуться в местной иерархии на весьма заметные посты. В 1889 году он, выдержав особый экзамен, был назначен одним из учителей юного Далай-ламы. Таким образом, русский подданный оказался наставником будущего светского правителя Тибета и духовного главы всех буддистов се верной традиции, в том числе калмыков, монголов и бурят. И надо отметить, что сам Доржиев использовал это обстоятельство вполне определенным образом. В одной из своих автобиографий он пишет о том, что в частных беседах с Далай-ламой (которому, заметим, в то время было 12 лет) "рассказывал ему, как мои сородичи, состоя в подданстве русского царя, свободно, без всяких притеснений исповедуют свою буддийскую религию и пользуются во всем защитой правительства".
Иволгинский дацан — главный храм буддистской традиционной сангхи России
Деятельность Доржиева, в принципе, вызывает подозрение в его сотрудничестве с российскими спецслужбами. Однако считать Доржиева российским агентом вряд ли справедливо. Хотя бы потому, что представить себе разработанную спецслужба ми операцию по подготовке агента, который бы восемнадцать лет внедрялся в тибетскую церковную иерархию и сумел поразить своей ученостью тамошних лам, значит, мягко говоря, преувеличивать способности спецслужб. Он был образованным буддийским монахом, уже погрузившимся в мир тибетской политики, и в гораздо большей степени смотрел на проблему с точки зрения интересов Тибета. В этом смысле его нельзя рассматривать как "слугу Российской империи".
В 1898 году Доржиев прибывает в Петербург с делегацией из Тибета. Его принимает лично Николай II. В 1900 году Доржиев появляется в Петербурге уже с более многочисленной и представитель ной миссией и привозит особое послание от тринадцатого Далай-ламы российскому императору. Послание и подарки Далай-ламы императором были приняты, а в ответ на Тибет отправлены российские дары.
Тибетские миссии Доржиева оставили определенный след в русской культуре. В 1898 году Доржиев посетил не только Петербург, но и Париж — по сланец Далай-ламы и выходец из России действительно преследовал цель популяризации буддизма и привлечения внимания всех сочувствующих к Тибету. Париж на изломе XIX века был во всех смыслах лабораторией новых культурных тенденций, а потому превратился и в центр европейского буддизма. Впрочем, приезд "посланника Далай-ламы" в Париж не только был интересен сочувствующим буддийскому делу, но и стал просто политическим и светским событием с оттенком экзотики. Одним из пунктов этой поездки стало проведение Доржиевым в парижском Музее восточных искусств "Молебна Будде Шакьямуни и другим Буддам о ниспослании всем людям любви и сострадания". Мероприятие помимо французских буддистов посетило много политиков, дипломатов и просто светских фигур, которые, очевидно, не слишком вдумывались в суть происходящего.
НА ВОСТОК
Благосклонную реакцию Николая II на послание с Тибетского нагорья можно объяснить разными факторами. Россия в конце XIX века сделала серьезную ставку на Дальний Восток и активно продвигала свои экономические и политические интересы в Китае. Косвенно, учитывая, что Тибет находился в зависимости от Китая, это сказывалось и на месте Тибета в российской внешней политике. Кроме того, не стоит забывать, что и логики Большой игры, согласно которой Англия и Россия старались "перетолкать" друг друга на всем пространстве между индийской и российской границами, еще никто не отменял. Например, Сергей Витте — один из наиболее успешных министров финансов России и сторонник продвижения империи на Дальний Восток — еще в 1896 году в докладе на имя Николая II писал, что Тибет важен для страны, и добавлял: "Россия, по моему глубокому убеждению, должна сделать все, от нее зависящее, чтобы противодействовать установлению в Тибете английского влияния".
Нельзя забывать и о существовании в российском истеблишменте того времени группировки, названной позднее "Безобразовской кликой", — объединения землевладельцев, высших чиновников, военачальников и предпринимателей во главе с А.М. Безобразовым, близких к царской семье и сделавших ставку на активную экспансию России в Центральную Азию и на Дальний Восток, раздел Китая и резкую конфронтацию с Великобританией и Японией. На рубеже XX века это была, если пользоваться современной терминологией, влиятельная олигархическая группа, имеющая прямые выходы на самые высокие эшелоны власти, ведущая бизнес на ссуды императорской семьи и считающая, что Россия должна использовать свое влияние для того, чтобы активно прибирать к рукам все в дышащем на ладан Китае. А на противодействие со стороны иностранных держав реагировать жестко, не ища компромиссов.
Вокруг подобных групп всегда оказываются разные темные фигуры. Одной из них был Петр Бадмаев — бурят, знаток тибетской медицины, пользовавшийся влиянием у Николая II, и активный участник различных авантюрных проектов, связанных с Дальним Востоком и Центральной Азией. В частности, в 1893 году он получил из казны ссуду в 2 млн рублей для организации в Забайкалье торгового дома "Петр Бадмаев и К", одной из целью деятельности которого должно было стать вовлечение Монголии и Тибета в орбиту России. На средства дома, в частности, нанимались и вооружались отряды бурятов, которые отправлялись в Монголию и Тибет. Правда, в 1896 году правительство отказалось выдать новую ссуду торговому дому — осторожный Сергей Витте не хотел поддерживать слишком уж авантюрный проект, грозивший навлечь на Россию серьезные международные неприятности. После чего торговый дом рухнул, а выделенные на него деньги исчезли.
Иными словами, миссия Доржиева во всех смыслах этого слова пришлась в России "ко двору". Впрочем, необходимо учитывать и другое обстоятельство. На успехе миссии сказалось и то, что буддизм и страны, его исповедующие, начали сами по себе вызывать благосклонный интерес определенных кругов российского общества.
ПОГРУЗИТЬСЯ В НИРВАНУ
Буддизм на исходе XIX века действительно стал если не распространенным, то, во всяком случае, допустимым увлечением в аристократических и интеллектуальных кругах. В Россию он, впрочем, первоначально пришел не из тех бурятских и калмыцких источников, которые находились в ее пределах, а, как и многие другие интеллектуальные увлечения, из Европы. На тот момент говорить можно было только именно об увлечении, а не о серьезном религиозном чувстве большинства обратившихся к буддийской традиции. Обращение это во многом было связано с общим кризисом, переживаемым тогда классической европейской культурой вообще и христианством в частности. В колониальных державах, таких как Франция и Великобритания, взоры обращались к буддизму Южной Индии и Индокитая. Именно с этими формами и традициями буддизма русское общество и познакомилось, когда увлечение докатилось и до России.
Тибет же оставался достоянием ученых. Свою лепту в новые религиозно-культурные метания добавила и Елена Блаватская. Долгое время обращение к буддийскому учению и изыскания Блаватской многим казались не слишком противоречащими друг другу действиями, а потому вполне распространенным был термин "теософо-буддисты". Часто учение излагалось в популярной форме "Буддийских катехизисов". В них излагались правила, "соблюдением которых всего вернее и скорее можно погрузиться в нирвану". Иными словами, буддизм присутствовал в европейской культуре в довольно странной и причудливой форме. В каком-то смысле эта среда его европейских поклонников была "первичным бульоном", в котором сознательный выбор религиозного мировоззрения еще не был четко отделен от простого следования модному поветрию.
Буддийский монах и мальчик-послушник в монастыре. Республика Калмыкия
Тем не менее интерес к буддизму в России про являли достаточно влиятельные фигуры. В частности, благоволил буддистам князь Эспер Ухтомский1 , имевший личное влияние на последнего русского монарха. Именно он уговорил еще цесаревича Николая, когда тот путешествовал по России, посетить буддийский монастырь в Бурятии (за это Николая впоследствии упрекал обер-прокурор Синода Константин Победоносцев). Общая увлеченность мистикой, которая была свойственна Николаю, а соответственно, и его приближенным, также ока зала свое воздействие на интерес к посланцам из Тибета.
Впрочем, несмотря на этот интерес, а также на то, что Николай II проводил аудиенции с Доржиевым в 1898, 1900, а также в 1901 годах, отвечал на послания Далай-ламы и отсылал в Тибет ответные дары, усиления активности России в Тибете все же не наблюдалось. Личный интерес монарха не был решающим фактором для формирования внешней политики. Необходимость активно включаться в дела горной страны, находящейся к тому же под сюзеренитетом Китая, при ожидаемом резком недовольстве англичан, нужно было обосновывать более практическими соображениями. А их, помимо того, что Далай-лама может оказать воздействие на русских подданных-буддистов, не было.
В целом же видимый успех поездки Доржиева в Петербург в итоге обернулся самым роковым об разом для его планов относительно Тибета. Узнав из сообщений петербургской прессы в 1900 году о том, что Николай II получил послание от Далай-ламы, вице-король Индии лорд Керзон усмотрел в этом угрозу британским интересам. Объяснялось это среди прочего и тем, что англичане в конце XIX века сами неоднократно пытались снестись с Далай-ламой, однако всякий раз письма возвращались назад нераспечатанными. Очевидно, Доржиев действительно сумел настроить XIII Далай-ламу англофобски, однако внушенные им надежды на Рос сию оказались, мягко говоря, необоснованными. В 1903 году англичане решили действовать четко: в связи с подозрениями на российскую активность в Тибете туда была просто послана военная экспедиция. Английский отряд под командованием Фрэнсиса Янгхасбенда разбил вооруженное копьями и фитильными ружьями тибетское войско и вступил в Лхасу. Россия, втянутая в 1904 году в войну с Японией, отреагировать на действия англичан про сто не могла. А поражение в Русско-японской вой не ставило крест и на активной внешней политике России на Дальнем Востоке.
Тибетские монахи на церемонии Лосар (тибетский Новый год). Тибет
ПЕРВЫЙ МОНАСТЫРЬ
Несмотря на то, что Далай-лама бежал от английских войск в Монголию, находившуюся в сфере влияния России, с 1904 по 1906 год жил в Урге и рас считывал на какую-то помощь от России, влезать в тибетские дела империя была уже не в состоянии. Фактически заботой официальной русской дипломатии в то время было одно: как бы наиболее деликатным образом, не оскорбляя достоинства тибетского правителя и первосвященника, отправить его куда-нибудь за пределы Монголии. В 1907 году Россия и Англия подписали соглашение, в котором Россия признавала преимущественные экономические интересы Великобритании в Тибете, однако со статусом самой страны решено было оставить все "как есть", то есть и Петербург, и Лондон признавали над Тибетом сюзеренитет Китая.
Впрочем, хотя расположенность Николая II к Доржиеву и не принесла ожидаемых последним внешнеполитических последствий для Тибета, она тем не менее сделала возможным другое: постройку в российской столице буддийского храма.
Появление в Петербурге храма, а фактически буддийского монастыря с общежитием и различны ми службами, действительно беспрецедентное событие, поскольку Россия стала первой европейской столицей, где построили подобное сооружение.
Такой храм, по мысли Доржиева, должен был стать неким представительством Далай-ламы в Петербурге, не имеющим официального статуса. Доржиев всеми силами старался притянуть Тибет к России, одновременно не забывая о миссии распространения буддизма.
В каком-то смысле это был уникальный проект культурно-религиозной дипломатии. Николай вроде бы дал согласие на стройку, однако Синод резко воспротивился подобным планам. А настаивать российский император, само собой, не стал.
В 1905 году после издания указа о веротерпимости к идее постройки вернулись вновь. К тому же находящийся в Монголии Далай-лама также обращался к российским властям с просьбой устроить в Петербурге "молельню".
Фактически главным сторонником строительства храма было Министерство иностранных дел, которое считало, что такую любезность Далайламе оказать стоит. Тем более что надежды на деятельную помощь России, которые он питал, при шлось развеять.
Впрочем, поддержка Николая II и его сочувствие делу отнюдь не решали всех проблем. Прямого решения о строительстве храма еще никто не принял, и его необходимо было добиваться, учитывая все законы российской бюрократии. Было же это далеко не просто. Особенно с учетом того, что "паствы" для храма в Питере было не так уж много. В конце 1907 года питерские калмыки, предположительно по подсказке Доржиева, направили прошение о разрешении строительства в Департамент духовных дел иностранных исповеданий, которое начиналось со строк: "Нас, калмыков, проживающих здесь, в С.-Петербурге, насчитывается до двух десятков". Сложно сказать, насколько убедительной могла показаться подобная аргументация.
Впрочем, это прошение отклонили, используя вполне формальный предлог: "За неуказанием просителями ни места жительства, ни представителя, с кем можно было бы всегда объясниться по делу". Впрочем, в конце-концов ходатайство МИДа и личное обещание Николая Далай-ламе сыграли свою роль. В 1909 году в Старой Деревне началось строительство "буддийской молельни".
Петербургский буддийский храм действительно стал особым проектом, имевшим и религиозное, и культурное, и дипломатическое значение. В состав его строительного комитета входили не только и не столько верующие буддисты, но также и ученые-востоковеды — в частности, известный санскритолог Федор Щербатский, директор музея антропологии Василий Радлов. В каком-то смысле строительство велось исключительно на российские деньги. Если быть точным, главный вклад в размере пятидесяти тысяч рублей должен был поступить от Далай-ламы. Однако фактически Далай-лама, переживший изгнание из Тибета и несколько лет пребывавший в Монголии, такими средствами не располагал, а потому их предполагалось выдать из ссуд, которыми снабдило первосвященника российское правительство при отъезде последнего из Урги. Деньги должны были перевести либо через Русско-Китайский банк, который возглавлял князь Ухтомский, либо через Волжско-Камский банк в Петербурге, однако в итоге Доржиев получил их лично от Далай-ламы только при поездке в Тибет в 1912 году. До этого стройка велась на пожертвования, собираемые среди калмыков и бурят.
Внешнеполитическое значение, которое придавалось строительству храма, имело, впрочем, и оборотную сторону. В 1909 году в связи с планами строительства общежития при храме для монгольских и бурятских студентов объект попал под подозрение как возможный рассадник японского влияния. После Русско-японской войны баланс сил в Азии изменился, и идею расчленения Китая, объединения Монголии, Тибета и, возможно, Бурятии в одно государство подхватила набиравшая силы Япония. Однако в итоге, благодаря посредничеству МИДа, трудности, связанные с этими подозрения ми, удалось преодолеть.
Примечательно, что строительство буддийского храма вызвало массу статей об оскорблении православия в националистической прессе Петербурга. Часть православного духовенства считала буддизм формой язычества, а потому власти обвинялись в потворстве идолопоклонничеству. В частности, архимандрит Варлаам писал: "Наступает власть тьмы и время антихриста, ибо открытое идолослужение в центре России, в столице при соизволении властей и молчании полуторамиллионного христианского населения — что это как не восстание древнего змия — дракона на Христа". С осуждением строительства успел выступить и Иоанн Кронштадтский.
Стоит, впрочем, отметить, что осуждения были вызваны не столько самими планами постройки храма, сколько фактическим отсутствием в Петербурге традиционных буддистов и тем, что к храму проявляют интерес представители русского общества. "Оно (языческое капище), — по словам архимандрита Варлаама, — понадобилось новым буддистам, из христиан, отрекшихся от искупившего их Господа и пошедших вслед богомерзких идолов".
Первая служба в храме состоялась в 1913 году в рамках торжеств, связанных с 300-летием дома Романовых. В это время в Петербурге можно было найти книжку некоего ламы, в которой говори лось о том, что Романовы — потомки царя Шамбалы Сукандры. Сложно сказать, как относиться к этим убеждениям ламы. А в 1926 году Рерих расскажет о встрече со странником, который передал ему послание из Шамбалы для одного из махатм — Влади мира Ленина.
Революционные потрясения отразились на судьбе храма парадоксальным образом. Он не попал под антирелигиозную кампанию и даже приобрел новое значение. Что, впрочем, также объяснялось особыми геополитическими соображениями, поя вившимися у Народного комиссариата иностранных дел. Чичерину, увлекавшемуся антианглийскими играми в Азии ("поддержка национально-освободительной борьбы", по сути, возобновила Большую игру), показалось, что объект в Петрограде, связанный с Тибетом, может в этом деле пригодиться. А это было куда важнее антирелигиозной пропаганды. Доржиев после серьезных неприятностей с ЧК в 1918 году обрел союзника в лице внешнеполитического ведомства и в новой России. В 1920 году он даже получил официальный статус "представителя Тибета в РСФСР" — что именно означал этот статус с дипломатической точки зрения, сказать сложно. Самому же Доржиеву для осуществления своих планов — добиться признания Тибета — союзников выбирать не приходилось. Революционная Россия, поставившая цель освобождения народов, казалась столь же подходящей для них, сколь и царская Россия с мистически настроенными монархами и интересами на Дальнем Востоке. При храме в 1922 году были учреждены неофициальные тибетская и монгольская миссия, при этом для демонстрации внимательного отношения советского правительства к нуждам исповедующих буддизм народов богослужения в храме официально не прекращались (какое-то время они не велись вынужденно — в революционные годы все бурятские и калмыцкие ламы покинули голодный Петроград).
В середине 1920-х годов вокруг статуса храма развивалась довольно забавная коллизия. В 1925 году, стараясь застраховаться от различных неприятностей, Доржиев предложил руководству Монгольской Народной Республики сделать храм общей собственностью Тибета и МНР. В Монголии, где местные коммунисты еще не мог ли открыто противостоять ламам, идею приняли. НКИД вроде бы тоже не возражал. В отличие от малопонятного Тибета МНР была признана СССР, и, таким образом, храм мог получить надежную дипломатическую защиту. Договор этот был даже заключен. Однако в дело совершенно неожиданно вмешались власти Калмыкии и Бурятии, которые решили официально отстоять права на храм в Ленинграде — случай в истории СССР, по-видимому, уникальный. Представительство Бурят-Монгольской АССР при Президиуме ВЦИК и президиум облисполкома Калмыцкой АО направили в центр протест, в котором сообщили, что пере давать храм Монголии нельзя. При этом оба про теста аргументировались в том числе и тем, что в свое время храм строился на пожертвования бурятов и калмыков. В дальнейшем к делу подключилось ОГПУ, которое по своим соображениям также решило поддержать руководства советских автономий, поэтому в результате договор НКИДом утвержден не был. Впрочем, жизнь в храме и при храме продолжалась в конце 1920-х, и в начале 1930-х годов буддийский храм превратился в довольно странный реликт Серебряного века и революционной эпохи одновременно. Сохранился весьма живописный очерк С.Н. Маркова о храме в Старой Деревне, помещенный в журнале "Красная Нива" в 1930 году: "Кого тут только нет, в этой пестрой толпе посетителей храма. Здесь китайцы-рабочие, торговцы и бродячие фокусники, темнолицые буряты и монголы, приземистые калмыки, замшевые японцы и, наконец, самый странный люд всех цветов кожи... Говорят, что среди ленинградских буддистов есть одна русская, уже пожилая женщина, живущая вблизи храма. Она приняла буддизм давно, поставив целью своей жизни обратить в новую религию никого другого, как расстрелянного последнего русского императора. Она говорит, что Николай II благосклонно выслушивал ее проповеди, но буддистом делаться упорно не хотел, предпочитая, очевидно, христианство в распутинском понимании".
Впрочем, время парадоксов в СССР близилось к концу, и избавлялись от них достаточно суровым способом. К началу 1930-х годов после ухо да Чичерина из НКИДа внешнеполитическое ведомство СССР окончательно потеряло интерес к играм вокруг Тибета. В 1935–1937 годах практически все сотрудники тибето-монгольской миссии были арестованы и в большинстве своем рас стреляны. Сам Доржиев в 1936 году передал дела миссии своему родственнику С.Д. Дылыкову — аспиранту Института востоковедения АН СССР. В конце октября 1937 года Доржиев уехал из Ленинграда в Забайкалье — доживать свой век. Однако 13 ноября 83-летнего Доржиева арестовали и отправили в тюрьму Улан-Удэ. Вскоре на допросе он подписал признание в том, что возглавлял прояпонскую шпионскую организацию. 29 января Доржиев скончался в тюремной больнице. Таким оказался финал его многолетней полуофициальной дипломатии.
С.В. Дылыков, понимая, к чему идет дело, передал в 1938 году храм вместе с остальным имуществом миссии Ленсовету. Возвращен верующим он был в 1990 году — уже совсем в другую эпоху.
История российско-тибетских связей, как можно видеть, полна разнообразных неожиданностей и парадоксов. Возможно, это просто отражение того необычайного времени слома эпох, на которые пришлось их развитие. Но все же нельзя не признать, что это накладывает свой отпечаток и на место буддизма в российской истории и культуре. Ка кое — каждый может решить сам, исходя из своих убеждений.
1. Князь Эспер Эсперович Ухтомский (1861–1921) — русский ученый, путешественник, писатель, коллекционер.
Послать
ссылку письмом
Распечатать
страницу