Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2025
Об авторе | Геннадий Александрович Русаков (15.08.1938) воспитывался в Суворов-ском военном училище, учился в Литинституте, окончил 1-й Московский пединститут иностранных языков. Работал переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке, в Москве в Комитете за европейскую безопасность, в МИДе СССР, Секретариате ООН в Женеве. Автор двенадцати книг стихов. Премии: Аполлона Григорьева, ？Венец？, ？Поэт？ (2014), ？Русская премия？ (2016). Предыдущие публикации в ？Знамени？ — ？Был то толмач, то пишущий поэт…？ (№ 7, 2023); ？Кому кричит отчаянье моё?？ (№ 5, 2024). Живет в Нью-Йорке.
1. В ту пору кровь меня надёжно грела
и в сутках было семьдесят часов.
И лето беспрепятственно горело
над строевым качанием лесов.
Всё находило плотными пластами:
любовь, писанье, время и судьба…
(Я был в те дни удачлив на татами
и схватка с жизнью, в целом, не груба.)
Всё исполнялось, но порой со скрипом —
как будто шёл в инстанциях разлад:
дожди с каким-то непонятным всхлипом…
(Мне сверху точно кто-то был не рад.)
Но всё равно: так хорошо любилось,
такие были звонкие года!
И сердце по-особенному билось,
готовое так биться навсегда.
2. Конверты с адресами, ярлычки,
бумажки с бледными следами кружек,
и бабушкины милые очки
с завязочками вместо хилых дужек…
Тот добрый мир, ушедший в никуда:
бабусиных рассказов и уюта,
церковных книг, прочтённых навсегда
в горячке хворей, и предчувствий смута…
Они осуществляются теперь,
когда ты сам узнал себя получше.
Но нет, не надо: ты себе не верь
и лучше позабудь, на всякий случай:
мир зол и глух, он здесь не для сирот,
уже почти отмеривших столетье…
Там громыханье трёх кадетских рот.
Там всё живут неплачущие дети.
3. Когда деревья ходят по земле,
мотая кроной, где гнездится птица,
я вижу мир в единственном числе
(всё остальное мне Творцом простится).
Я долго помнил их могучий шаг,
потом забыл, занялся мелочами.
Но иногда он вдруг звучит в ушах…
И этот взмах, и птица за плечами.
…Я нагляделся на просторный мир.
И сам в нём рос, и часто без присмотра —
довольно безалаберно, врастыр…
И получился заурядный отрок.
…Порой, в моих раздумьях о земле,
о том, как в жизни проще разместиться,
мне кажется (когда навеселе),
что я та самая ночная птица.
4. Нас жизнь не очень, в общем-то, ласкала.
Да и с чего бы? В спешке, на бегу…
(У нас была отдельная ？ля-Скала？
и девки на ？Гламурном берегу？).
Ну, вот опять сбиваюсь на сравненья
и затеваю свару сам с собой…
За это жизнь нас учит без стесненья
уже который век наперебой.
У ней всегда в загашнике сюрпризы.
И мы, как дети, разеваем рот:
то время боли, то шенгенской визы…
А то, глядишь, совсем наоборот.
Все времена хотят прожить счастливо,
уча нас жить (чтоб легче умирать).
А для поэтов местного разлива —
опять стихом о чём-то проорать…
5. Не я России — мне нужна Россия,
чтоб лишь была и оставалась так…
И чтоб дожди негромко моросили,
и на границе не толпился враг.
…Я вряд ли до Никулино доеду —
пришли мои плохие времена.
И Тёма-внук не пишет писем деду…
Да и кому Америка нужна!
Я тут хвораю, свыкся с докторами
и с четырьмя уколами на дню,
с рецептами, пустыми вечерами
и с деревами, совершенно ню:
опять зима, а снегу просто горстка —
природы кратковременный разор…
Мне снятся сны с воронами Загорска
и нижняя дорога до Озёр.
6. …А я балдею от чужих стихов,
от воздуха, лежащего слоями,
от воробьёв, от собственных грехов,
от вторника в соседстве с муравьями…
Всё это есть, и всё сегодня мне:
внавал, без разблюдовки, без разбора…
Я нынче сам с собою наравне —
я прост, я молод и умру нескоро.
…Бывают дни свечения души —
когда ей что-то от Творца известно,
когда строка кричит тебе: ？Пиши!？…
(А ей вальяжно и в стихе не тесно.)
И видится отсюда далеко:
через Варищи ажник до Коломны!
И так ходить по воздуху легко,
хоть в небе расстояния огромны…
7. Уже остервенели холода
Дни отощали, как совсем не надо.
И захрустела бывшая вода,
и безутешно одичанье сада…
Во вторник впали в спячку муравьи
и опустел соседний формикарий*.
(Мы с муравьями, в общем-то, свои,
хотя друг к другу долго привыкали.)
Но будем жить, дыханьем руки греть
и радоваться вспышке сигареты…
И фильмы про экзотику смотреть:
Анталия, Бермуды, минареты.
А скоро снег. За снегом новый счёт:
петарды, ёлки и подарков ворох.
Из капельницы время потечёт…
И сотворенье кончится в Озёрах.
* Формикарий (лат. Formicarium) — сооружение для содержания муравьев или искусственный муравейник.
8. Хорошие стихи необъяснимы.
В них нового ну просто ничего:
вот это знаем, то перенесли мы.
И стих не лих… Но как же без него?
…Вот в этом-то и странная загадка:
вон там — ？в тумане моря голубом？…
А повторил — и сердцу стало сладко,
и в горле снова непроглотный ком…
Родной язык богат не новизною:
он ведь родной и любит затрапез.
Он мой, поэтому всегда со мною
(в какие передряги я б ни лез).
Хорошие стихи пришли из детства.
Они дают душе, что нужно дать:
высокое врачующее средство —
над строчкой благодарно зарыдать.
9.Нам трудно жить, но всё же продолжаем,
от времени привычно сторонясь.
Растим детей и женщин обижаем…
Они ответно обижают нас.
А жизнь, похоже, не спешит кончаться:
всё тренькает, стрекочет, шебуршит,
пытается на рысь переключаться…
Хотя порою даже насмешит.
С ней связываться вроде неохота
(ведь жить полезно, чтоб не умереть).
И вот ишачишь до седьмого пота —
она, увы, не повторится впредь:
сезоны, хвори, холода, мокрети,
январь с мешком, а то и с кирпичом…
Вон сколько дел у нас на белом свете!
А я тут совершенно ни при чём.
10. Земля ещё дымилась от дождя
и облака устало уходили —
(при этом забывали, уходя,
где только что в потёмках наследили)…
Теперь пойдут бессолнечные дни,
просторные закаты над лесами.
И мы опять останемся одни…
Как хорошо-то! Мы забыли сами:
вон поле ничего не говорит.
Вон березняк нас ни о чём не просит.
Звезда Арктур над пашнями горит
и под простую от стесненья косит.
Звезда Арктур, созвездье Волопас…
Нам хорошо: до слёз, до чрезвычанья,
хотя им сверху явно не до нас…
А мы стоим и глохнем от молчанья.
11. Отжившие осенние цветы
как люди, перед смертью тяжелеют.
Тогда приходит время пустоты —
когда мужчины женщин не жалеют.
Моё пришло: я перестал жалеть.
Мир стал не нужен, потерял окраску.
Я тоже начинаю тяжелеть,
не отвечая на Господню ласку.
Всё поздно, Боже. Я передержал
себя в себе, перетерпел терпенье…
Переумнел. И просто пережал,
свои слова замучив до хрипенья.
Они меня взрывают по ночам
и матерятся трёхэтажным матом.
…Меня нельзя передавать врачам…
Прости меня, патологоанатом.
12. Чего-то в природе творится —
похоже, пора перемен:
теплынь, как на озере Рица,
дожди, как на острове Мэн…
Тут вся география сразу
и куча сезонов внавал:
то лето, что близко к экстазу,
то Рио и весь карнавал.
А хочется тихого часа,
улыбки просторных небес,
субботы простого окраса…
(И чтоб понедельник не лез.)
…Природа всё слушает чётко
и всё непременно вернёт.
Вон влюбчивый ветер-анчутка
за домом орешину мнёт.
13. Уже слегка смеркается в окне,
где веток осторожное качанье.
Писать стихи родительской стране,
вполслуха слушать позднее молчанье…
(Ведь от восторгов быстро устаёшь.
Да нас от них и возраст отучает).
Теперь ты реже сам с собой поёшь,
пускай фальшивя: вроде бы легчает.
У всех времён сезонные цвета…
Мне лето — рыже и с девчачьим смехом.
Да, жизнь и в самом деле прожита —
мы переходим к дедовским утехам:
глядеть на ветки в меркнущем окне,
следить ворон в бессмысленном круженье.
И видеть там, в последней вышине,
осенних катаклизмов приближенье.
14. Ну что ж, такая ？се ля ви？!
И мне опять выходит боком,
когда так хочется любви
в существованьи одиноком…
Все разбежались кто куда.
А я устроился на лавке:
пишу стихи, пасу года,
готовлюсь (нехотя) к отправке.
Но с этим, в целом, не спешу:
вдруг переменится погода —
и я бойчее загрешу,
пойдёт совсем иная кода?
(Творец захочет — и велит,
хоть поздно и в любую пору!)
Всё стихнет, сникнет, отболит…
А я опять по жизни — дёру!
15. Конец времён уже не за горами.
Скупайте гречку и цейлонский чай!
Нам всем играть в последней мелодраме
(и помереть за чаем невзначай).
Чаёвничанье — важное занятье:
— Ах, как же ваши чашки хороши! —
— Но ваше сногсшибательное платье?!
— Вам нравится?… За сущие гроши!
Поговорить, посплетничать без спешки…
？Конец времён?？…Уже девятый раз.
(И знающие женские усмешки.)
А умирать? ？Успеем после вас？.
Нестрашный век чудовищных последствий,
угроз, что не вмещаются в испуг…
…Мы все успели испугаться в детстве.
Зачем бояться, если будет — ？вдруг？?
16. Белизна, прямизна, самый краешек сна…
Осторожные звёзды над нами.
И такая на тысячу вёрст тишина
чуть подрагивает временами!
Как в закуте — покой, межсезонье ушло
или просто берёт передышку…
Ангел с неба слетел (трепыхнулось крыло:
и, наверно, с отвычки — чуть лишку).
Пусть летит, набирает сезонный лимит —
и на небе бывают зачёты.
Вот уже за Бабурином что-то гремит…
Там готовят взрывные работы.
Куры ссорятся: видимо, из-за любви.
(Прочий повод встречается реже.)
…Ты хоть тысячу лет на земле проживи —
мы и куры останемся те же.
17. На сносях сливы, и тучнеет сад,
уже готовясь к Яблочному Спасу.
И дождики ночами моросят,
привычные по общему окрасу.
А тень Творца уже на нас легла
оттуда, из неназванного места…
(Всё это Божьи, важные дела,
мне ничего об этом не известно.)
Слова и сливы… Вот мой ареал.
Немного, но с меня вполне хватает.
…День отспешил, закат всё так же ал,
хотя и он уже на лицах тает.
Я всё-таки ещё плодоношу:
пригоршни слов под сливой собираю…
Потом хандрю, хвораю, но пишу:
хочу пристроиться к творенью с краю.
18. Опять с утра стеклянная роса
и рослый дождь готовится с востока.
Ему до нас каких-то полчаса —
уже идёт захлопыванье окон.
Вот-вот воздушно-капельным путём
он оросит в Озёрах огороды.
Придёт один, а то, глядишь, с дитём —
чтоб тот побрызгал на дары природы.
(Естественная надобность детей,
особенно без должного присмотра.)
Дожди, они в России без затей —
уходят вскоре, как земля намокла.
У нас вся осень — время для зануд.
Да вот ещё бессовестные зимы…
И вёсны, что так медленно ползут.
А лето просто невообразимо!
19. Со временем надо дружить:
уж больно оно сволочное…
(Мы в нём ещё учимся жить,
не очень дурея и ноя.)
Погоды привычно грубят,
взбухают апрельские реки.
Уже небеса голубят
и рвутся к воротам хавбеки:
футбол примиряет людей
любовью к чему-то простому…
(Ты тоже орёшь, как халдей,
на пару с соседом по дому…)
К чему на судьбу ворожить?
Все беды приходят гурьбою.
Но с временем надо дружить:
оно просто наше с тобою.
20. Мир сам в себе засел колом —
грядут немыслимые сдвиги:
то отступленья напролом,
то небывалые блицкриги.
Мир износился, поплошал,
стал неприветлив и несносен,
хоть раньше вроде не мешал,
порой блуждая меж трёх сосен…
Мы в нём, похоже, ни к чему:
б/у, потёртые обноски.
Мы разонравились ему
и наши шутки стали плоски.
Он не осилит новый блиц —
расшатана первооснова.
…Вон дождь пришёл из Лоховиц
и запузыривает снова.
Об авторе | Геннадий Александрович Русаков (15.08.1938) воспитывался в Суворов-ском военном училище, учился в Литинституте, окончил 1-й Московский пединститут иностранных языков. Работал переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке, в Москве в Комитете за европейскую безопасность, в МИДе СССР, Секретариате ООН в Женеве. Автор двенадцати книг стихов. Премии: Аполлона Григорьева, ？Венец？, ？Поэт？ (2014), ？Русская премия？ (2016). Предыдущие публикации в ？Знамени？ — ？Был то толмач, то пишущий поэт…？ (№ 7, 2023); ？Кому кричит отчаянье моё?？ (№ 5, 2024). Живет в Нью-Йорке.
1. В ту пору кровь меня надёжно грела
и в сутках было семьдесят часов.
И лето беспрепятственно горело
над строевым качанием лесов.
Всё находило плотными пластами:
любовь, писанье, время и судьба…
(Я был в те дни удачлив на татами
и схватка с жизнью, в целом, не груба.)
Всё исполнялось, но порой со скрипом —
как будто шёл в инстанциях разлад:
дожди с каким-то непонятным всхлипом…
(Мне сверху точно кто-то был не рад.)
Но всё равно: так хорошо любилось,
такие были звонкие года!
И сердце по-особенному билось,
готовое так биться навсегда.
2. Конверты с адресами, ярлычки,
бумажки с бледными следами кружек,
и бабушкины милые очки
с завязочками вместо хилых дужек…
Тот добрый мир, ушедший в никуда:
бабусиных рассказов и уюта,
церковных книг, прочтённых навсегда
в горячке хворей, и предчувствий смута…
Они осуществляются теперь,
когда ты сам узнал себя получше.
Но нет, не надо: ты себе не верь
и лучше позабудь, на всякий случай:
мир зол и глух, он здесь не для сирот,
уже почти отмеривших столетье…
Там громыханье трёх кадетских рот.
Там всё живут неплачущие дети.
3. Когда деревья ходят по земле,
мотая кроной, где гнездится птица,
я вижу мир в единственном числе
(всё остальное мне Творцом простится).
Я долго помнил их могучий шаг,
потом забыл, занялся мелочами.
Но иногда он вдруг звучит в ушах…
И этот взмах, и птица за плечами.
…Я нагляделся на просторный мир.
И сам в нём рос, и часто без присмотра —
довольно безалаберно, врастыр…
И получился заурядный отрок.
…Порой, в моих раздумьях о земле,
о том, как в жизни проще разместиться,
мне кажется (когда навеселе),
что я та самая ночная птица.
4. Нас жизнь не очень, в общем-то, ласкала.
Да и с чего бы? В спешке, на бегу…
(У нас была отдельная ？ля-Скала？
и девки на ？Гламурном берегу？).
Ну, вот опять сбиваюсь на сравненья
и затеваю свару сам с собой…
За это жизнь нас учит без стесненья
уже который век наперебой.
У ней всегда в загашнике сюрпризы.
И мы, как дети, разеваем рот:
то время боли, то шенгенской визы…
А то, глядишь, совсем наоборот.
Все времена хотят прожить счастливо,
уча нас жить (чтоб легче умирать).
А для поэтов местного разлива —
опять стихом о чём-то проорать…
5. Не я России — мне нужна Россия,
чтоб лишь была и оставалась так…
И чтоб дожди негромко моросили,
и на границе не толпился враг.
…Я вряд ли до Никулино доеду —
пришли мои плохие времена.
И Тёма-внук не пишет писем деду…
Да и кому Америка нужна!
Я тут хвораю, свыкся с докторами
и с четырьмя уколами на дню,
с рецептами, пустыми вечерами
и с деревами, совершенно ню:
опять зима, а снегу просто горстка —
природы кратковременный разор…
Мне снятся сны с воронами Загорска
и нижняя дорога до Озёр.
6. …А я балдею от чужих стихов,
от воздуха, лежащего слоями,
от воробьёв, от собственных грехов,
от вторника в соседстве с муравьями…
Всё это есть, и всё сегодня мне:
внавал, без разблюдовки, без разбора…
Я нынче сам с собою наравне —
я прост, я молод и умру нескоро.
…Бывают дни свечения души —
когда ей что-то от Творца известно,
когда строка кричит тебе: ？Пиши!？…
(А ей вальяжно и в стихе не тесно.)
И видится отсюда далеко:
через Варищи ажник до Коломны!
И так ходить по воздуху легко,
хоть в небе расстояния огромны…
7. Уже остервенели холода
Дни отощали, как совсем не надо.
И захрустела бывшая вода,
и безутешно одичанье сада…
Во вторник впали в спячку муравьи
и опустел соседний формикарий*.
(Мы с муравьями, в общем-то, свои,
хотя друг к другу долго привыкали.)
Но будем жить, дыханьем руки греть
и радоваться вспышке сигареты…
И фильмы про экзотику смотреть:
Анталия, Бермуды, минареты.
А скоро снег. За снегом новый счёт:
петарды, ёлки и подарков ворох.
Из капельницы время потечёт…
И сотворенье кончится в Озёрах.
* Формикарий (лат. Formicarium) — сооружение для содержания муравьев или искусственный муравейник.
8. Хорошие стихи необъяснимы.
В них нового ну просто ничего:
вот это знаем, то перенесли мы.
И стих не лих… Но как же без него?
…Вот в этом-то и странная загадка:
вон там — ？в тумане моря голубом？…
А повторил — и сердцу стало сладко,
и в горле снова непроглотный ком…
Родной язык богат не новизною:
он ведь родной и любит затрапез.
Он мой, поэтому всегда со мною
(в какие передряги я б ни лез).
Хорошие стихи пришли из детства.
Они дают душе, что нужно дать:
высокое врачующее средство —
над строчкой благодарно зарыдать.
9.Нам трудно жить, но всё же продолжаем,
от времени привычно сторонясь.
Растим детей и женщин обижаем…
Они ответно обижают нас.
А жизнь, похоже, не спешит кончаться:
всё тренькает, стрекочет, шебуршит,
пытается на рысь переключаться…
Хотя порою даже насмешит.
С ней связываться вроде неохота
(ведь жить полезно, чтоб не умереть).
И вот ишачишь до седьмого пота —
она, увы, не повторится впредь:
сезоны, хвори, холода, мокрети,
январь с мешком, а то и с кирпичом…
Вон сколько дел у нас на белом свете!
А я тут совершенно ни при чём.
10. Земля ещё дымилась от дождя
и облака устало уходили —
(при этом забывали, уходя,
где только что в потёмках наследили)…
Теперь пойдут бессолнечные дни,
просторные закаты над лесами.
И мы опять останемся одни…
Как хорошо-то! Мы забыли сами:
вон поле ничего не говорит.
Вон березняк нас ни о чём не просит.
Звезда Арктур над пашнями горит
и под простую от стесненья косит.
Звезда Арктур, созвездье Волопас…
Нам хорошо: до слёз, до чрезвычанья,
хотя им сверху явно не до нас…
А мы стоим и глохнем от молчанья.
11. Отжившие осенние цветы
как люди, перед смертью тяжелеют.
Тогда приходит время пустоты —
когда мужчины женщин не жалеют.
Моё пришло: я перестал жалеть.
Мир стал не нужен, потерял окраску.
Я тоже начинаю тяжелеть,
не отвечая на Господню ласку.
Всё поздно, Боже. Я передержал
себя в себе, перетерпел терпенье…
Переумнел. И просто пережал,
свои слова замучив до хрипенья.
Они меня взрывают по ночам
и матерятся трёхэтажным матом.
…Меня нельзя передавать врачам…
Прости меня, патологоанатом.
12. Чего-то в природе творится —
похоже, пора перемен:
теплынь, как на озере Рица,
дожди, как на острове Мэн…
Тут вся география сразу
и куча сезонов внавал:
то лето, что близко к экстазу,
то Рио и весь карнавал.
А хочется тихого часа,
улыбки просторных небес,
субботы простого окраса…
(И чтоб понедельник не лез.)
…Природа всё слушает чётко
и всё непременно вернёт.
Вон влюбчивый ветер-анчутка
за домом орешину мнёт.
13. Уже слегка смеркается в окне,
где веток осторожное качанье.
Писать стихи родительской стране,
вполслуха слушать позднее молчанье…
(Ведь от восторгов быстро устаёшь.
Да нас от них и возраст отучает).
Теперь ты реже сам с собой поёшь,
пускай фальшивя: вроде бы легчает.
У всех времён сезонные цвета…
Мне лето — рыже и с девчачьим смехом.
Да, жизнь и в самом деле прожита —
мы переходим к дедовским утехам:
глядеть на ветки в меркнущем окне,
следить ворон в бессмысленном круженье.
И видеть там, в последней вышине,
осенних катаклизмов приближенье.
14. Ну что ж, такая ？се ля ви？!
И мне опять выходит боком,
когда так хочется любви
в существованьи одиноком…
Все разбежались кто куда.
А я устроился на лавке:
пишу стихи, пасу года,
готовлюсь (нехотя) к отправке.
Но с этим, в целом, не спешу:
вдруг переменится погода —
и я бойчее загрешу,
пойдёт совсем иная кода?
(Творец захочет — и велит,
хоть поздно и в любую пору!)
Всё стихнет, сникнет, отболит…
А я опять по жизни — дёру!
15. Конец времён уже не за горами.
Скупайте гречку и цейлонский чай!
Нам всем играть в последней мелодраме
(и помереть за чаем невзначай).
Чаёвничанье — важное занятье:
— Ах, как же ваши чашки хороши! —
— Но ваше сногсшибательное платье?!
— Вам нравится?… За сущие гроши!
Поговорить, посплетничать без спешки…
？Конец времён?？…Уже девятый раз.
(И знающие женские усмешки.)
А умирать? ？Успеем после вас？.
Нестрашный век чудовищных последствий,
угроз, что не вмещаются в испуг…
…Мы все успели испугаться в детстве.
Зачем бояться, если будет — ？вдруг？?
16. Белизна, прямизна, самый краешек сна…
Осторожные звёзды над нами.
И такая на тысячу вёрст тишина
чуть подрагивает временами!
Как в закуте — покой, межсезонье ушло
или просто берёт передышку…
Ангел с неба слетел (трепыхнулось крыло:
и, наверно, с отвычки — чуть лишку).
Пусть летит, набирает сезонный лимит —
и на небе бывают зачёты.
Вот уже за Бабурином что-то гремит…
Там готовят взрывные работы.
Куры ссорятся: видимо, из-за любви.
(Прочий повод встречается реже.)
…Ты хоть тысячу лет на земле проживи —
мы и куры останемся те же.
17. На сносях сливы, и тучнеет сад,
уже готовясь к Яблочному Спасу.
И дождики ночами моросят,
привычные по общему окрасу.
А тень Творца уже на нас легла
оттуда, из неназванного места…
(Всё это Божьи, важные дела,
мне ничего об этом не известно.)
Слова и сливы… Вот мой ареал.
Немного, но с меня вполне хватает.
…День отспешил, закат всё так же ал,
хотя и он уже на лицах тает.
Я всё-таки ещё плодоношу:
пригоршни слов под сливой собираю…
Потом хандрю, хвораю, но пишу:
хочу пристроиться к творенью с краю.
18. Опять с утра стеклянная роса
и рослый дождь готовится с востока.
Ему до нас каких-то полчаса —
уже идёт захлопыванье окон.
Вот-вот воздушно-капельным путём
он оросит в Озёрах огороды.
Придёт один, а то, глядишь, с дитём —
чтоб тот побрызгал на дары природы.
(Естественная надобность детей,
особенно без должного присмотра.)
Дожди, они в России без затей —
уходят вскоре, как земля намокла.
У нас вся осень — время для зануд.
Да вот ещё бессовестные зимы…
И вёсны, что так медленно ползут.
А лето просто невообразимо!
19. Со временем надо дружить:
уж больно оно сволочное…
(Мы в нём ещё учимся жить,
не очень дурея и ноя.)
Погоды привычно грубят,
взбухают апрельские реки.
Уже небеса голубят
и рвутся к воротам хавбеки:
футбол примиряет людей
любовью к чему-то простому…
(Ты тоже орёшь, как халдей,
на пару с соседом по дому…)
К чему на судьбу ворожить?
Все беды приходят гурьбою.
Но с временем надо дружить:
оно просто наше с тобою.
20. Мир сам в себе засел колом —
грядут немыслимые сдвиги:
то отступленья напролом,
то небывалые блицкриги.
Мир износился, поплошал,
стал неприветлив и несносен,
хоть раньше вроде не мешал,
порой блуждая меж трёх сосен…
Мы в нём, похоже, ни к чему:
б/у, потёртые обноски.
Мы разонравились ему
и наши шутки стали плоски.
Он не осилит новый блиц —
расшатана первооснова.
…Вон дождь пришёл из Лоховиц
и запузыривает снова.