стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2024
Об авторе | Павел Алексеевич Пономарев (27.08.1997, Лебедянь Липецкой области) — окончил факультет журналистики Воронежского государственного университета. Редактор информационно-аналитического отдела газеты ？Лебедянские вести？. Работал редактором отдела нон-фикшн сетевого журнала ？Лиterraтура？, главным редактором газеты ？Воронежский университет？. Участник форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, зимней Школы поэзии при Международном фестивале искусств под руководством Юрия Башмета в Сочи. Автор книги публицистики ？Со-бытие. Дневник молодого человека？ (2020). Стихи и эссе публиковались в журналах ？Юность？, ？Сибирские огни？, ？Подъём？ и др. Предыдущая публикация в ？Знамени？ — № 4, 2023.
Икона Павла
1. Когда я был маленький,
бабушка показывала
на самую большую и дорогую икону в своём доме
и говорила:
？Это Павел.
Тебя в честь него назвали.
Когда ты женишься, я тебе её подарю？.
Икона была в стиле реализма,
начала прошлого века,
совсем не похожая на икону.
Это, скорее, была картина:
молодой человек
со сложенными на груди руками,
с русыми вьющимися волосами
с пробором посередине
и с клинышком бородой
поднял к небу глаза, а на небе
стоят (слева направо)
Митрофан Воронежский, Николай Чудотворец,
Богородица (посередине) — в красно-синем, с покровом в руках,
Иоанн Богослов и Тихон Задонский.
За спиной у человека —
берег, лодка, река.
За рекой — белая церковь.
Икона написана маслом
на трёх досках, соединённых
грубо сделанной деревянной рамой,
внутри которой,
уже на самой иконе —
другая рама, искусственная,
из эмали и разноцветных камешков.
Как попала она в дом к моим дедушке и бабушке,
я не знаю.
Бабушка с дедушкой умерли.
Я не женился.
Икону
родители перевезли в наш дом,
когда продали дом бабушки и дедушки.
Я теперь сплю под ней:
огромная, как полотно Васнецова,
она висит в деревянном (килограммов десять) киоте,
который изготовил местный мастер.
2. В мастерскую к нему
я носил её на руках, как ребёнка.
？Сколько стоит?？ — спросил.
？Сколько дашь？, — он ответил.
Заплатил тогда тыщу рублей,
помню я как сейчас.
За такую работу — копейки.
До сих пор за них стыдно.
4. Когда мастер
высвободил икону из рамы,
которой весь прошлый век
зажата была
(правда, может, поэтому
и уцелела),
под ногами Павла
оказалась надпись
на церковнославянском
со ссылкой в западной нотации,
до этого скрытая рамой.
Умре отец его, умер отец его —
и аки не умре: и как будто не умирал,
подобна бо себе ибо оставил по себе
остави по себе подобного себе.
Во житии своем при жизни своей
виде и возвеселися о нем он смотрел на него и утешался
и при кончине своей и при смерти своей
не оскорбися не опечалился.
(Премудр. Сирах. 30, 4-5.) (Сир. 30: 4, 5.)
5. Она висит под стеклом над моей кроватью,
так что если во сне упадёт,
то придавит.
Я просыпаюсь от мысли,
что мы с ним похожи.
Встаю на кровать,
приближаюсь к иконе
и читаю
слева и справа от его нимба:
？Св. муч. Павел？.
Это — не Павел-апостол.
Это — святой мученик Павел Русский.
6. Он жил в семнадцатом веке
и юношей попал в плен к татарам
и был продан в рабство в Константинополь.
Кто-то выкупил его,
и он остался там жить.
Женился на русской
в память о том, где родился.
Как-то раз возле церкви
с ним случился припадок
(падучая, эпилепсия),
во время которого
он закричал проходившим вблизи янычарам:
？Я — мусульманин!？
Янычары подумали,
что христиане насильно ведут Павла в церковь,
и рассказали об этом визирю.
Он приказал его освободить.
Но когда янычары вернулись,
Павел уже был в сознании.
？Я — христианин？, —
стал он их уверять.
Но они в ответ пригрозили смертью.
Тогда жена Павла сказала:
？Не бойся — смерть тебя освободит, и ты
станешь святым. А я
буду счастлива стать женой мученика？.
Её привязали к столбу и высекли плетью.
А Павлу приказали отречься от своей веры.
И когда он
не стал этого делать,
ему отрубили голову.
Было это в пятницу,
третьего апреля
одна тысяча шестьсот
восемьдесят третьего года.
7. Бабушка, дедушка!
Вернитесь обратно,
в свой дом,
чтобы я
вышел из него
со своей невестой,
а вы
шли за нами
и несли икону святого Павла.
P.S. Дедушка дедушки
был в начале прошлого века
священником Свято-Покровской церкви.
Его расстреляли в тридцать седьмом, в Воронеже.
Говорят, я на него похож.
Смерть императора
Александр Данилович Меншиков —
взяточник и казнокрад.
И в последние годы Пётр
Александру Данилычу больше не рад.
А когда-то была пора:
？Алексашка — мой друг и брат？.
Никому никогда так рад
не был он (кроме Франца Лефорта).
Мы, потешная детвора,
в Преображенском вместе росли —
Алексашку, мин херц, прости!
Император в предсмертной агонии бьётся,
созывая полки под Полтавой в бреду:
я полки за тобою, светлейший, веду —
лучше Меншикова не найти полководца,
лучше Карла Свейского не отыскать врага.
А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога.
Императору жить остаются часы.
Так останьтесь же, мысли, светлы, чисты:
не зови, Алексеич, к себе Алексашку —
не достоин он, пёс, твоей кормчей руки.
Сыну конюха и пирожнику
ни с лотка, государь, ни с руки
вместе с нами, склонившими парики
над одром твоим, в лоб тебя поцеловать.
Император пером по бумаге цара-
пает
и слова
завещанья
выводит.
Вот стоите все здесь вы,
генералы и графы,
а фельдмаршала стоите,
Третьего Рима сенатские стоики?
Вам не в Питере, не в Москве сидеть —
Вам по-волчьи выть, по-медвежьи петь.
Вам ли флот и армию? Вам народ?
Вам державу со скипетром в рот!
Правый ус венценосного эпилептика начеку —
прошивает судорогой щеку,
и немеет плетью спадающая рука —
отложи завещание, Пётр, пока.
Император силится всё сказать —
но опять Полтава стоит в глазах.
Инородцем, предателем, братоубийцей
запорожский казак слывёт.
Император спит. Императору снится,
что к нему по Неве из весны плывёт
братец Иван,
брат Фёдор,
отец.
Вот и, кажется, всё — конец.
Киев, Рига, Баку, Дербент…
Где военной коллегии президент?
Где Шереметев?
Брюс,
Боур,
Репнин?
Где генерал
Иван Бутурлин?
Но стоит у постели только,
опершись безнадёжной рукою на трость,
лейб-медик Лаврентий Блюментрост.
А тех, кто не умеет лечить,
остаётся в царском сортире мочить
по делу лекарей —
поделом лекарям!
И когда будут флаги все в гости к нам,
заори, прокричи,
пророкочи,
по Питерсбурху от боли великой рык.
Это Преображенской роты
бомбардир Пётр Михайлов —
генерал-поручик,
от красного флага адмирал —
помирал.
А Божией милостью
государь Пётр I Алексеевич Великий —
император и самодержец всероссийский,
Отец Отечества —
отныне и навсегда молчит:
от уретрита умре.
Отныне в Кронштадте не
увидеть ни одного
иноземного флага,
а тот, что свой —
и тот приспущен.
Да и какой он, по правде, свой?
Александр Сергеевич Пушкин
пишет поэму
про Ивана Степановича Мазепу,
но получается о другом.
Потом пишет про Медного всадника,
а получается про наводнение.
Так и я
хотел написать про Меншикова,
а получилось — о Петре.
И всё это только
чтобы в конце написать:
？Отдайте всё？.
Об авторе | Павел Алексеевич Пономарев (27.08.1997, Лебедянь Липецкой области) — окончил факультет журналистики Воронежского государственного университета. Редактор информационно-аналитического отдела газеты ？Лебедянские вести？. Работал редактором отдела нон-фикшн сетевого журнала ？Лиterraтура？, главным редактором газеты ？Воронежский университет？. Участник форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, зимней Школы поэзии при Международном фестивале искусств под руководством Юрия Башмета в Сочи. Автор книги публицистики ？Со-бытие. Дневник молодого человека？ (2020). Стихи и эссе публиковались в журналах ？Юность？, ？Сибирские огни？, ？Подъём？ и др. Предыдущая публикация в ？Знамени？ — № 4, 2023.
Икона Павла
1. Когда я был маленький,
бабушка показывала
на самую большую и дорогую икону в своём доме
и говорила:
？Это Павел.
Тебя в честь него назвали.
Когда ты женишься, я тебе её подарю？.
Икона была в стиле реализма,
начала прошлого века,
совсем не похожая на икону.
Это, скорее, была картина:
молодой человек
со сложенными на груди руками,
с русыми вьющимися волосами
с пробором посередине
и с клинышком бородой
поднял к небу глаза, а на небе
стоят (слева направо)
Митрофан Воронежский, Николай Чудотворец,
Богородица (посередине) — в красно-синем, с покровом в руках,
Иоанн Богослов и Тихон Задонский.
За спиной у человека —
берег, лодка, река.
За рекой — белая церковь.
Икона написана маслом
на трёх досках, соединённых
грубо сделанной деревянной рамой,
внутри которой,
уже на самой иконе —
другая рама, искусственная,
из эмали и разноцветных камешков.
Как попала она в дом к моим дедушке и бабушке,
я не знаю.
Бабушка с дедушкой умерли.
Я не женился.
Икону
родители перевезли в наш дом,
когда продали дом бабушки и дедушки.
Я теперь сплю под ней:
огромная, как полотно Васнецова,
она висит в деревянном (килограммов десять) киоте,
который изготовил местный мастер.
2. В мастерскую к нему
я носил её на руках, как ребёнка.
？Сколько стоит?？ — спросил.
？Сколько дашь？, — он ответил.
Заплатил тогда тыщу рублей,
помню я как сейчас.
За такую работу — копейки.
До сих пор за них стыдно.
4. Когда мастер
высвободил икону из рамы,
которой весь прошлый век
зажата была
(правда, может, поэтому
и уцелела),
под ногами Павла
оказалась надпись
на церковнославянском
со ссылкой в западной нотации,
до этого скрытая рамой.
Умре отец его, умер отец его —
и аки не умре: и как будто не умирал,
подобна бо себе ибо оставил по себе
остави по себе подобного себе.
Во житии своем при жизни своей
виде и возвеселися о нем он смотрел на него и утешался
и при кончине своей и при смерти своей
не оскорбися не опечалился.
(Премудр. Сирах. 30, 4-5.) (Сир. 30: 4, 5.)
5. Она висит под стеклом над моей кроватью,
так что если во сне упадёт,
то придавит.
Я просыпаюсь от мысли,
что мы с ним похожи.
Встаю на кровать,
приближаюсь к иконе
и читаю
слева и справа от его нимба:
？Св. муч. Павел？.
Это — не Павел-апостол.
Это — святой мученик Павел Русский.
6. Он жил в семнадцатом веке
и юношей попал в плен к татарам
и был продан в рабство в Константинополь.
Кто-то выкупил его,
и он остался там жить.
Женился на русской
в память о том, где родился.
Как-то раз возле церкви
с ним случился припадок
(падучая, эпилепсия),
во время которого
он закричал проходившим вблизи янычарам:
？Я — мусульманин!？
Янычары подумали,
что христиане насильно ведут Павла в церковь,
и рассказали об этом визирю.
Он приказал его освободить.
Но когда янычары вернулись,
Павел уже был в сознании.
？Я — христианин？, —
стал он их уверять.
Но они в ответ пригрозили смертью.
Тогда жена Павла сказала:
？Не бойся — смерть тебя освободит, и ты
станешь святым. А я
буду счастлива стать женой мученика？.
Её привязали к столбу и высекли плетью.
А Павлу приказали отречься от своей веры.
И когда он
не стал этого делать,
ему отрубили голову.
Было это в пятницу,
третьего апреля
одна тысяча шестьсот
восемьдесят третьего года.
7. Бабушка, дедушка!
Вернитесь обратно,
в свой дом,
чтобы я
вышел из него
со своей невестой,
а вы
шли за нами
и несли икону святого Павла.
P.S. Дедушка дедушки
был в начале прошлого века
священником Свято-Покровской церкви.
Его расстреляли в тридцать седьмом, в Воронеже.
Говорят, я на него похож.
Смерть императора
Александр Данилович Меншиков —
взяточник и казнокрад.
И в последние годы Пётр
Александру Данилычу больше не рад.
А когда-то была пора:
？Алексашка — мой друг и брат？.
Никому никогда так рад
не был он (кроме Франца Лефорта).
Мы, потешная детвора,
в Преображенском вместе росли —
Алексашку, мин херц, прости!
Император в предсмертной агонии бьётся,
созывая полки под Полтавой в бреду:
я полки за тобою, светлейший, веду —
лучше Меншикова не найти полководца,
лучше Карла Свейского не отыскать врага.
А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога.
Императору жить остаются часы.
Так останьтесь же, мысли, светлы, чисты:
не зови, Алексеич, к себе Алексашку —
не достоин он, пёс, твоей кормчей руки.
Сыну конюха и пирожнику
ни с лотка, государь, ни с руки
вместе с нами, склонившими парики
над одром твоим, в лоб тебя поцеловать.
Император пером по бумаге цара-
пает
и слова
завещанья
выводит.
Вот стоите все здесь вы,
генералы и графы,
а фельдмаршала стоите,
Третьего Рима сенатские стоики?
Вам не в Питере, не в Москве сидеть —
Вам по-волчьи выть, по-медвежьи петь.
Вам ли флот и армию? Вам народ?
Вам державу со скипетром в рот!
Правый ус венценосного эпилептика начеку —
прошивает судорогой щеку,
и немеет плетью спадающая рука —
отложи завещание, Пётр, пока.
Император силится всё сказать —
но опять Полтава стоит в глазах.
Инородцем, предателем, братоубийцей
запорожский казак слывёт.
Император спит. Императору снится,
что к нему по Неве из весны плывёт
братец Иван,
брат Фёдор,
отец.
Вот и, кажется, всё — конец.
Киев, Рига, Баку, Дербент…
Где военной коллегии президент?
Где Шереметев?
Брюс,
Боур,
Репнин?
Где генерал
Иван Бутурлин?
Но стоит у постели только,
опершись безнадёжной рукою на трость,
лейб-медик Лаврентий Блюментрост.
А тех, кто не умеет лечить,
остаётся в царском сортире мочить
по делу лекарей —
поделом лекарям!
И когда будут флаги все в гости к нам,
заори, прокричи,
пророкочи,
по Питерсбурху от боли великой рык.
Это Преображенской роты
бомбардир Пётр Михайлов —
генерал-поручик,
от красного флага адмирал —
помирал.
А Божией милостью
государь Пётр I Алексеевич Великий —
император и самодержец всероссийский,
Отец Отечества —
отныне и навсегда молчит:
от уретрита умре.
Отныне в Кронштадте не
увидеть ни одного
иноземного флага,
а тот, что свой —
и тот приспущен.
Да и какой он, по правде, свой?
Александр Сергеевич Пушкин
пишет поэму
про Ивана Степановича Мазепу,
но получается о другом.
Потом пишет про Медного всадника,
а получается про наводнение.
Так и я
хотел написать про Меншикова,
а получилось — о Петре.
И всё это только
чтобы в конце написать:
？Отдайте всё？.