С Уральской поэтической школой непросто. В том смысле, что непросто объяснить далекому от поэзии человеку, в чем, собственно, суть явления1.
Начнем с того, что под термином ？Уральская поэтическая школа？ — или, как принято его сокращать, УПШ — понимаются очень разные вещи. В первую очередь следует вспомнить, конечно же, знаменитый СУП, точнее антологию ？Современная уральская поэзия？, созданную трудами В. Кальпиди и сочувствующих ему лиц. Первый том антологии вышел в далеком 1996 году, второй — в 2003-м, третий — в 2011 году, а четвертый — в 2018-м.
По всей видимости, грядет пятый. По крайней мере, до сих пор интервал в шесть — восемь лет выдерживался строго. Последовательность, с которой авторы антологии воплощают столь долгосрочную стратегию, не вызывает ничего, кроме уважения.
Каждый том антологии включает в себя попавших в поле зрения Кальпиди авторов, биографически связанных с Уралом и окрестностями2. Столь значительные временные разрывы между выходами различных томов позволили зафиксировать развитие уральской поэзии в динамике, отразив выход на сцену различных поэтических поколений.
А поскольку все авторы, которых принято относить к УПШ, включая самого Кальпиди, в разные годы публиковались в антологии, то возникла точка зрения, что круг включенных в антологию авторов — это и есть Уральская поэтическая школа. Но дело в том, что в антологии публиковались практически все более или менее заметные поэты Урала! То есть и содержание у этого термина оказывается чисто географическим. Как лаконично сформулировала одна из создателей антологии, культуртрегер М. Волкова, Уральская поэтическая школа — ？это поэзия, созданная поэтами, живущими или жившими на Урале последние 30–40 лет？ [Волкова 2015].
Данная логика имеет одно очевидно уязвимое место: поэтов слишком много. Согласно открытым данным, всего на настоящий момент в антологии опубликованы произведения 164 авторов. Изданная в 2012 году ？Энциклопедия. Уральская поэтическая школа？ — еще один проект Кальпиди — включает в себя биографии 132 авторов. Все они представляют самые различные поэтические направления — широта взглядов составителя оказалась общепризнанной ？фишкой？ антологии, что, безусловно, достойно всяческого уважения, но на ？школу？ это похоже мало. В результате даже сам Кальпиди все чаще употребляет другой придуманный им термин — ？уральское поэтическое движение？.
Не облегчает ситуацию и то, что в рамках УПШ постепенно стали выделять другие школы — озерскую и нижнетагильскую, — и то, что для широкого читателя главным уральским поэтом конца прошлого и начала нынешнего столетия был и остается Б. Рыжий. Можем ли мы причислить Рыжего к Уральской поэтической школе? Причислял ли он себя к ней сам? Вопросы, мягко говоря, дискуссионные.
В силу всего сказанного появилась вторая точка зрения — вообще не признавать УПШ как литературное явление, не исключая при этом ее существования как явления социального:
Единого манифестационного, эстетического, поэтологического поля на Урале, в моем представлении, нет: есть большая дружба поэтов, есть группировки и есть некоторые взаимные влияния, иногда становящиеся трендами, обязательными далеко не для всех [Подлубнова 2017].
Последний попавшийся мне на глаза пример — интервью, данное В. Коркунову критиками М. Дремовым и А. Масаловым в феврале 2022 года, в котором Дремов говорит следующее:
Сейчас, по прошествии лет, мы понимаем, что так называемая Уральская поэтическая школа — это во многом мифология, но за которой стоит множество замечательных индивидуальностей [Дремов, Масалов 2022].
Тем не менее, и это третья точка зрения, — все равно находятся упрямцы, которые выделяют УПШ как самостоятельное литературное явление, обладающее собственной природой, которая может быть чужеродна творчеству отдельных авторов, даже если они живут на Урале и печатаются в антологии.
Несколько лет назад на литературном портале ？Мегалит？ была размещена заметка поэтов А. Санникова и А. Петрушкина под длинным и витиеватым названием ？Уральская поэтическая школа: да твою маман! Типа круглый стол. Часть 1: Вводная？. В той короткой, но очень насыщенной статье был затронут целый ряд проблем. В частности, Петрушкин отказался по умолчанию причислять любого из поэтов антологии, в том числе Бориса Рыжего, к УПШ.
Критериев, по которым проводилось такое разграничение, равно как и природу собственно УПШ, Петрушкин не обозначил, оставив этот вопрос для дальнейших исследований. Разве что упомянул, что сущностной чертой школы является ？существование за пределами собственно магистрального литературного процесса？ [Петрушкин, Санников 2018].
А вот Санников дал если не определение, то описание, пусть и не научное, а больше поэтическое:
Когда 20 (25? 30?) лет назад как гоблин (крылатый, с заплаканным лицом) явился громоздкий и нежный ？Уральский стиль？ — все было нормально. Ну, т. е. как раз — ненормально, чрезмерно, драматично, трагично, религиозно и т. д. [Петрушкин, Санников 2018].
То есть понятно, что речь шла о некоей экзальтированности, повышенной эмоциональности. Но хотелось бы большей определенности.
Попробуем зайти с другой стороны.
В другой своей работе — ？Тыдымский дневник？ (2018) — в записи от 26 июня 2015 года Петрушкин приводит список из тридцати двух имен поэтов, которых он относит именно к Уральской поэтической школе, разделив их на пять (!) поколений [Петрушкин 2018].
И — что важно! — помимо них Петрушкин называет еще шестьдесят четыре имени, которые, по его мнению, к Уральской поэтической школе не относятся, но должны быть включены в ？уральское поэтическое движение？. Последние выделены по тому принципу, что у них, с точки зрения Петрушкина, ？присутствуют равноценные прививки иных литературных школ и направлений？. Впрочем, как мы увидим далее, сам он в применении данного принципа был не вполне последователен. Кроме того, за пределы и ？школы？, и ？движения？ Петрушкин выводит ряд покинувших Урал авторов, таким образом, видимо, не исключая из своего понимания ？школы？ и географического принципа.
По всей вероятности, даже для самого Петрушкина этот список носил характер скорее рабочей гипотезы, чем раз и навсегда установленной истины. Возвращался он к этому вопросу не раз. Некоторых поэтов, в основном из ？третьего？ поколения, он причисляет к ？школе？ с существенными оговорками, усматривая у них пресловутое чужеродное влияние; поэта Д. Кондрашова в одной из своих заметок относит к ？школе？, в другой — к ？движению？… Но в целом круг авторов ？школы？ определен Петрушкиным довольно четко.
Перечитаем этот список. Если в поэтике данных авторов действительно есть нечто общее, то неуловимая природа Уральской поэтической школы получит более-менее объективное объяснение.
К первому поколению Петрушкин относит всего два имени. Это замечательные уральские поэты М. Никулина и А. Решетов. В рамках настоящей статьи нет возможности анализировать творчество каждого их них. О Решетове некогда очень интересно высказался поэт О. Дозморов в статье ？От всех в сторонке: Алексей Решетов？ [Дозморов 2015], представив читателю ряд наблюдений, внешне противоречащих друг другу. Так, с одной стороны, Дозморов горько сетует, что Решетов до сих пор не вписан в общероссийский контекст, с другой — убедительно доказывает, что подобное включение было принципиально невозможно; с одной стороны, пишет, что ？нет в этих стихах ничего ？регионального？, ничего специфически уральского？, с другой — что ？влияние его на уральских поэтов абсолютно？ [Дозморов 2015: 52].
То есть речь шла о появлении какой-то новой традиции, с одной стороны, специфически уральской, с другой — новой и для Урала. Но в чем состоит традиция?
Ради ответа на этот вопрос Дозморов перечисляет многие черты поэтики Решетова, в особенности — позднего, пост-советского Решетова. Тут и религиозность, и внутренний, неочевидный модернизм при внешней простоте поэтики, и ？взаимопроникновение？ природы и культуры, и принятие безвестности, несчастливости, смертности.
Но самое главное — поэтика, в которую все это претворилось:
Поздний Решетов — уникальный поэт, выломившийся из собственной поэтики 1960–1970-х. Когда язык изменился вместе с эпохой, ？поплыл？, он не стал ？пушкинианцем？, классиком, не законсервировался, что случилось со многими поэтами 1960-х в 1990-е. Он пишет импровизационные, шальные и безоглядные стихи с примитивистским оттенком. Серьезная веселость перед лицом приближающейся смерти — и от любви к жизни [Дозморов 2015: 54].
Запомним эту последнюю фразу Дозморова — она нам еще понадобится.
Схожие слова можно было бы сказать и о поэзии Никулиной: радостной, гармоничной и при этом немного хулиганской. Однако все же, как мне кажется, эти два старших поэта являются несомненными предшественниками УПШ, но еще не составляют ее основу. Вот и Петрушкин — в разных работах он то включает их в свои списки, то не включает.
Зато следующее, второе, а если быть точным, так и первое поколение — это уже она, Уральская поэтическая школа, в своем расцвете. А. Застырец, Ю. Казарин, В. Кальпиди, Е. Туренко, А. Санников, В. Дрожащих, Е. Ройзман, Р. Тягунов — классики уральской, а иные уже — и российской поэзии. И, что самое важное, — именно те поэты, чья принадлежность к Уральской поэтической школе практически общепризнана. Так что если и искать разгадку ее специфики, то именно в их творчестве.
Что бросается в глаза? Во-первых, конечно же, то, что модернизм в их лирике уже не скрытый, как у Решетова, а наоборот — нарочитый. Характер этого модернизма тоже понятен: именно на данном этапе уральская поэзия попадает под сильное влияние метареализма.
Напомним на всякий случай, что само течение метареализма ненамного старше УПШ и ведет свой отчет с 1979 года, с легендарного уже выступления в Центральном Доме работников искусств поэтов А. Парщикова, И. Жданова и А. Еременко. Через пять лет появилось и принадлежащее их учителю, поэту К. Кедрову, понятие метаметафоры, ставшее центральным в теории и практике нового движения.
Приводить его определение смысла нет. В статьях теоретиков движения оно, как правило, объясняется через другие метафоры, громкие и туманные, так что понять, в чем тут суть, весьма непросто. Если говорить предельно упрощенно, то мир внешний сопоставляется, а точнее, оказывается неразрывно связанным с миром внутренним, микрокосмос сопоставляется с макрокосмосом и так далее.
Метафоры в метареализме предпочитали смелые до абсурдности, буквально сталкивая друг с другом максимально далекие предметы, в частности живую природу и неживые механизмы, как, например, в том же классическом ？Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема…？ Еременко.
Тем же путем пошли и поэты УПШ. Самое забавное — хронология Уральской поэтической школы велась столь скрупулезно, что мы можем даже назвать год, когда произошло первое знакомство. На сайте marginaly.ru в разделе ？хроника событий？ среди литературных событий 1981 года в Екатеринбурге указано следующее:
Евгений Касимов поступает в Литературный институт, откуда привозит стихи Александра Еременко, Алексея Парщикова, Александра Волохова, перепечатки книг Виктора Сосноры ？37？ и Иосифа Бродского ？Конец прекрасной эпохи？. Все тексты немедленно перепечатываются под копирку и расходятся по друзьям литераторам [Уральская… 2014: 561].
И в дальнейшем уральская поэзия начинает все больше и больше уходить в сторону метареализма, огромное влияние которого на УПШ признают все исследователи. В лирике уральских поэтов также появляется сопоставление живого и неживого, что позволяет выйти как к ？оптимистическому？ финалу, ？оживляя？ неживую материю, так и к финалу ？пессимистическому？, шокировав читателя картиной ？омертвления？ жизни.
Вот, например, встречные процессы умирания человека и оживления неживой материи у Санникова:
Окостеневшие веревки,
остекленевшее белье.
Мир в заморозки так подробен —
как небогатое жилье.
Как будто кошки на деревья,
балконы влезут на дома.
Простой замок на нашей двери
копейкой отопрет зима.
И через силу, еле-еле,
мы, сидя в кухне, говорим.
И на черствеющую землю
намазан тощий маргарин.
А вот небесный пейзаж у Кальпиди:
и звезды шумят, как небесные травы,
и вброд переходят свое молоко
кормящие матери слева — направо,
и детям за ними плывется легко.
(？Допустим, ты только что умер в прихожей…？)
Прочитав ряд подобных стихотворений, мы легко заметим, что в поэзии авторов УПШ окружающий человека мир часто показан как царство смерти. Но на самом деле важна и обратная тенденция — воскресение, оживление неживого. Поэты школы приходят подчас к стихийному пантеизму, оживляя все вокруг:
Табарен говорил: ？Нафталин — это смерть;
погостил и пропал, и никто не заметил？.
Франсуа закричал Табарену: ？Не сметь!
Нафталин — это Бог, нафталин — это ветер!？
(？Нафталин？)
Кстати, именно про это стихотворение 1986 года Петрушкин в одной их своих заметок писал, что ？вот этот самый текст Аркадия Застырца и сотворил уральскую поэтическую школу в том изводе, который близок лично мне？ [Петрушкин 2018].
В этой связи стоит отметить, насколько у поэтов школы сильна религиозная образность. Бог и ангелы постоянно присутствуют в их стихах. Разумеется, перед нами не религиозная поэзия, по крайней мере совершенно не то, что обычно понимается под этим именем. Но взгляд поэтов Уральской поэтической школы направлен всегда вверх. Это всегда — богоискательство.
Как написал поэт и критик К. Комаров, анализируя взаимоотношения екатеринбургских поэтов с родным городом, их стихи ？демонстрируют непростую завязь жизни и смерти в одном отдельно взятом городе — с побеждающей — через память, веру, иронию — вроде бы жизнью？ [Комаров 2019: 54]. Соседство веры в сочетании с иронией в приведенной цитате укреп-ляет меня в мысли, что богоискательство поэтов УПШ есть богоискательство скорее скоморохов и юродивых, чем монахов, но тем не менее — это оно.
Сочетание ？жесткоговорения？, цинизма и религиозной картины мира в творчестве уральских авторов отмечает в своей ранее процитированной книге Подлубнова, хотя и считает, что это ？не является ноу-хау УПШ, а характерно для современной поэзии вообще？ [Подлубнова 2017]. Рискну не согласиться с критиком. Может быть, в силу того, что, в отличие от Подлубновой, я смотрю на феномен УПШ извне, а не изнутри, мне видится абсолютно ясно: это не характерно для русской поэзии. Это черта именно УПШ.
Подобное отношение к миру, разумеется выраженное через определенные особенности поэтики, как раз и является корневым признаком поэтического Урала. Проявляется этот признак и в творчестве — по Петрушкину — третьего, а по-настоящему — второго поколения УПШ.
К этому поколению Петрушкин относит Д. Банникова, Д. Долматова, Е. Изварину, А. Колобянина, А. Сальникова, Е. Симонову, Н. Стародубцеву, В. Тхоржевскую и себя самого. К четвертому — В. Балабана, Р. Комадея, М. Кротову, Д. Машарыгина, Е. Оболикшту, В. Семенцула, М. Чешеву. Повторюсь, он делает это с определенными оговорками, отмечая — и несколько противореча сам себе, — что многие из названных поэтов близки к тенденциям иных регионов и направлений.
Санников же объединяет всех перечисленных в одно — второе — поколение и в продолжении приведенной цитаты говорит о нем буквально следующее:
Я испытывал эйфорическую благодарность к этому поколению, невероятным чудом, как-то ？генетически？, врожденно получившему — и УПэШашную мускулатуру на тяжелых костях, и эти крылья ангельские, и эту заплаканность [Петрушкин, Санников 2018].
Поколение это появилось неслучайно. В Уральской поэтической школе была еще одна особенность, которая, собственно, и делала ее именно школой, а не абстрактным поэтическим движением: в ней были учителя и ученики. Педагогическая и культуртрегерская деятельность Казарина, Туренко, Санникова, да и самого Кальпиди, а затем уже и их учеников привела к тому, что традиция ？отцов-основателей？ получила столь масштабное продолжение3.
Но действительно ли это была традиция? Сочетание сентиментальности и брутальности — а в цитате Санникова речь идет именно об этом — свойственно многим поэтам, тому же Рыжему. Для того чтобы лучше понять особенности УПШ, сравним творчество поэтов ？школы？ с творчеством Рыжего. Заодно попробуем понять, можно ли относить к УПШ и по сей день самого известного поэта Урала?
У Рыжего максимально подробно описан уральский топос, а именно екатеринбургский район Вторчермета. Из стихов мы знаем названия улиц, знаковые места, имена друзей и знакомых поэта. А вот в поэзии УПШ окружающее пространство, как это на первый взгляд ни странно, показано весьма условно. Очень редко мелькают какие-то конкретные детали, но, по большому счету, в стихах Уральской поэтической школы нет Урала. Зато, например, в стихотворении ？Екатеринбург？ Банников пишет о чувстве неуловимости города, о том, как он моментально ускользает из стихов и из памяти:
А мне Свердловск уже казался Свером,
А Екатеринбург сливался в Еку.
Я вспоминал углы его и сферы,
Проспект, мостом заброшенный за реку,
А золото блестело над домами,
На людях, на земле. Вне всяких правил,
Не правило практичными умами.
А я, практичный, что же я оставил?
Далее в стихотворении Банников вспоминает уже не город, а свой частный, домашний быт, который можно найти в любом российском, да и не только в российском городе. То есть поэт вспоминает не город, а дом. Тоже довольно типично для УПШ.
Всему этому есть очень простое объяснение. Для Рыжего внешний мир, город — это ？сказочный Свердловск？, воплощение жестокого земного рая, вечного и неизменного мира, ？голубиной страны？. Напротив, мир ？внутренний？, мир дома — это то, о чем он молчит, то, что вызывает у него ？отвращенье？:
Я родился — доселе не верится —
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
(？Так гранит покрывается наледью…？)
Для поэтов же УПШ внешний мир, город — это, наоборот, царство смерти, то есть пространство, глубоко им чуждое. Подлинная жизнь выносится внутрь — в дом, в пространство культуры, в символическую библиотеку:
В библиотеке имени меня
Несовершенство прогибает доски.
Кариатиды города Свердловска
Свободным членом делают наброски
На злобу дня: по улицам Свердловска
Гомер ведет Троянского коня
В библиотеку имени меня.
(？В библиотеке имени меня…？)
В стихотворении Тягунова, близкого друга Рыжего, город оборачивается вражеской Троей, а поэт — ахейским лазутчиком внутри нее. Ну, лазутчиком — не лазутчиком, а тема внутренней эмиграции у Тягунова звучит весьма отчетливо. Причем эмиграции– именно в пространство библиотеки, которая, таким образом, оказывается символом как дома, так и культуры.
Иными словами, поэзия Рыжего — это трагедия утраты земного рая, а поэзия прочих ？уральцев？ — отказ от него, сознательный эскапизм, уход в свою внутреннюю ？библиотеку？. Это веселое ерничество перед лицом неизбежной земной гибели и мечта о рае небесном. Лирическому герою Рыжего нет никакого смысла прорываться к небу — небо у него есть земное. И совершенно невозможно не прорываться к нему — для ？уральцев？.
Вообще, если предельно сжато сформулировать основные черты или, если угодно, основные принципы Уральской поэтической школы, то вот они: богоискательство, взгляд на окружающее пространство как на царство смерти и ？ерничество？ как единственный достойный способ разговора о ней. В той или иной степени эти черты присутствуют у всех поэтов УПШ.
Учитывая сказанное, кстати, можно согласиться с Петрушкиным, который вполне справедливо причислил Рыжего к поэтам ？московского времени？, а не к УПШ. Более того, учитывая некие поэтические высказывания Рыжего, можно предположить, что свою поэтику он — и не он один — строил в значительной степени в противостоянии с поэтикой УПШ, не только не следуя, а, скорее, оппонируя последней. Но, думаю, это тема для отдельного разговора.
Кстати, из этих двух уральских поэтических школ в плане глобального влияния на русскую поэзию победила скорее ？школа Рыжего？. Потому что именно поэтика Рыжего и его соратников сегодня стала своего рода мейнстримом, и на настоящий момент в различных регионах России творит сразу несколько сильных поэтов, во многом ориентированных на его наследие. Как правило, их поэзия мягче, чем у Рыжего, драматизм содержится у них в более умеренной дозе, но родство не заметить невозможно.
А есть ли перспективы развития у Уральской поэтической школы? Придут ли за названными выше поколениями новые?
Петрушкин считал, что да, — и даже выделял пятое поколение: молодых авторов, развивающих традиции УПШ, — к которому он отнес А. Букасева, А. Смирнова, У. Чиняеву, Я. Широкову. Определенные основания у него были. Вот, например, строки Букасева, в которых просвечивают знакомые черты:
Ты сына просила, я помню,
И город сложила в подол,
Снеся его на колокольню,
Ты пела, ты стала водой.
(？Ты со мню во сне говорила…？)
А вот Широкова. У нее тоже — взаимное обращение живого в неживое и наоборот:
…воздух календарный пропотел,
без работы умер стройотряд.
Говорят, Гагарин пролетел,
здесь и не такое говорят.
(？Апрельские тезисы？)
Но — не слишком ли мало — пять имен? Да и мнение Петрушкина по поводу конкретных авторов было, видимо, не единственным. Так, в последнем по счету томе антологии из названных имен есть подборка только Широковой. Может быть, это случайность, но задуматься она заставляет.
Так что с пятым поколением пока непонятно. Да и сохранится ли у них эта самобытность? Не случайно же Петрушкин выделял у многих поэтов последнего поколения УПШ влияние иных поэтических школ и направлений…
Уральская поэтическая школа в ？чистом？ виде была порождена сочетанием уникальных факторов. И прежде всего — открывшихся в 1990-е возможностей для свободного творчества и объективной отгороженности от метрополии, от внешнего — в том числе литературного — мира. Кажется, что в настоящий момент эпоха подобных региональных поэтических школ подходит к концу. Молодые поколения поэтов — это дети скорее интернета и форума в Липках, а также всевозможных фестивалей, а не кухонных посиделок в родном городе. В этом смысле уже не так важно, в какой именно локации они творят — где бы они ни находились, они будут ориентироваться на одни и те же тенденции. Так, например, — и это пример не единственный! — Н. Александрова в последнее время отошла от поэтики УПШ и все чаще пишет ？европейские？ верлибры с подчеркнуто социальной повесткой.
Все это объяснимо, но жаль. Потому что с исчезновением УПШ останется нереализованной целая ветвь возможного развития русской поэзии. Но я все-таки надеюсь, что этого не произойдет. Потому что в нашей поэзии очень не хватает того драйва, иронии, надрыва, который подарили нам уральцы. Словно на какое-то время вместо советской эстрады зазвучал рок-н-ролл. А потом опять — эстрада. Она тоже хороша. Просто иногда хочется рока.
Мы будем ждать его!
Этой проблемы касается чуть ли не каждая статья, посвященная Уральской поэтической школе. См., например: [Пермяков 2014; Подлубнова 2018] и др.[？] Много материалов об антологии размещено на сайте https://www.marginaly.ru/[？] Подробнее см.: [Подлубнова 2019].[？]