Материал из номера

       Март 2011

       Скачать номер

       в PDF формате

       В России, где женщины еще жили почти по Домострою, их таких, кажется, и было всего две на огромную страну — Екатерина большая и Екатерина маленькая. Взрослая и несчастная жена наследника престола и совсем молоденькая княгиня Дашкова. Первая дала имя целой эпохе, вторая стала одной из ее главных героинь.

       Катя, одна из пятерых детей елизаветинского вельможи графа Романа Воронцова, самой судьбой была предназначена для блестящей придворной жизни. Дядя ее, Михаил Воронцов, был государственным канцлером при императрице Елизавете. Сама императрица стала крестной матерью девочки, а крестным отцом был будущий государь Петр III. ЗА КНИГОЙ Мать Кати умерла рано; старшие ее сестры стали фрейлинами при дворе, а Катю взял на воспитание дядя-канцлер: она была ровесницей его дочери. Девочки воспитывались вместе и получили блестящее по меркам середины XVIII века образование: обе говорили на четырех языках и прекрасно танцевали — больше от богатой дворянки ничего и не требовалось. Дашкова писала потом с горечью, что воспитание это ничего не дало развитию ума и души. С кузиной она была не очень дружна, светской жизнью интересовалась мало, отказывалась румяниться и белиться, как полагалось светской даме. Заболев корью, она была вынуждена покинуть Петербург, чтобы не заразить царскую семью; в имении под Петербургом, едва оправившись от болезни, она со страстью отдалась чтению на всех языках, которым была обучена, — и именно в книгах нашла пищу для ума и души. Читала до бессонницы, до изнеможения. Окружающие даже подозревали тайную влюбленность, а она если и была влюблена, то в Буало и Вольтера.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Михаил (Кондратий) Иванович Дашков (1736–1764), дипломат, муж Екатерины Романовны

       Наделенная живым умом, любознательностью и любопытством, она до конца жизни интересовалась всем — садоводством, экономикой, строительством; во все совала любопытный нос, всему искала практическое применение. Взрослой уже, приехав в Италию — страну, будто специально созданную для сладкого ничегонеделания, — она внимательно изучила, как там поставлено карантинное дело, и немедленно послала на родину отчет о его устройстве: ведь при Екатерине к России присоединились новые земли, а стало быть, придут и новые опасности, надо устраивать свою карантинную службу... К 15 годам она уже собрала личную библиотеку в 900 томов, тратя на книги все свои карманные деньги. Любила слушать рассказы канцлера, с удовольствием копалась в старых дипломатических бумагах и мучила расспросами гостей дома, побывавших в чужих странах. По воспитанию и образу жизни она скорее принадлежала Европе, чем России, — до замужества она и по-русски-то еле говорила, пришлось учить родной язык, чтобы изъясняться со свекровью, не разумевшей по-французски. Аристократка, петербурженка, ни по платью, ни по языку, ни по мышлению не русская, молодая графиня Воронцова, однако, искренне любила свою страну и верила в ее великое будущее. Кстати, русский язык она тоже освоила, к изумлению новых родных, очень быстро. Больше того — именно она впоследствии инициировала создание первого словаря русского языка и Российской академии "для усовершенствования русского языка".

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Алексей Антропов. Портрет графини Анны Карловны Воронцовой. 1763 год. (Графиня А.К. Воронцова (1722–1775), урожденная Скавронская, была женой государственного канцлера Михаила Илларионовича Воронцова)

       Девушка росла гордой, честолюбивой и решительной. Клод Рюльер, автор книги о дворе Екатерины II, пустил слух, что она сама на себе женила князя Дашкова: якобы в тот момент, когда он расточал ей комплименты, девушка позвала дядю и сказала: "Князь делает мне предложение", а князь растерялся, испугался канцлера и не стал возражать. Сама Дашкова и книгу Рюльера отказалась читать, и от знакомства с ним долго уклонялась. А в мемуарах ее знакомство описано совсем иначе: скромно и лирично. Своего мужа Михаила Дашкова молодая княгиня любила всей душой и даже на склоне лет с тоской писала: "Сорок грустных лет, которые я имела несчастье пережить после своего обожаемого супруга, прошло со времени его потери"...

       Знаменитая сцена из ее "Записок" ясно рассказывает и о любви, и о силе характера этой барышни, выскочившей замуж в 16 лет и ставшей матерью в 17. Она была на сносях и ожидала родов в присутствии повивальной бабки. Девчонка-служанка шепнула ей по глупости, что муж ее вернулся из отлучки, сильно болен и потому лежит в доме тетки. Екатерина, у которой уже начались схватки, решила повидать мужа и известила повивальную бабку, что намерена идти в любом случае, с ней или без нее; доковыляв до дома мужниной тетки, она явилась у постели мужа, как привидение, и тут же лишилась чувств, а через час родила сына Михаила, который умер годовалым.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Вигилиус Эриксен. Портрет Екатерины II в трауре по императрице Елизавете Петровне. 1762 год. ГТГ

       ЗАГОВОРЩИЦА

       Надо сказать, что к 20 годам жизненный опыт Дашковой обогатился не только счастливым браком и материнством, но и участием в государственном перевороте. С Екатериной Алексеевной, женой наследника престола, 15-летняя Катя познакомилась еще в доме дяди, у которого великий князь с женой ужинали. Екатерина-старшая и Екатерина-младшая сразу понравились друг другу: читающие, мыслящие, интересующиеся науками женщины в те времена встречались не так уж часто. Родство душ стало очевидно для них еще при первой встрече; эта женская дружба пережила дни охлаждения и дни горячей взаимной привязанности, но держалась всю жизнь. Пожалуй, именно этим родством душ и определялся выбор, который Екатерине Дашковой пришлось делать в 1762 году. Императрица Елизавета умерла, трон унаследовал Петр III, чья политика — в первую очередь мир с Пруссией, который свел на нет завоевания Семилетней войны, — не устраивала многие аристократические семьи. Дашковой Петр Федорович не нравился и как государь, и как человек, в ее "Записках" о нем сказано много неприятных слов. Однажды она резко одернула будущего царя за обедом, когда он, уже пьяный, стал говорить, что следовало бы казнить некоего гвардейца; Дашкова напомнила великому князю, что смертная казнь в России отменена, а он еще не царствует. Слух о ее смелом ответе пронесся по всей столице и снискал ей симпатии в гвардии. В другой раз уже получивший трон Петр III опять же за обедом прилюдно назвал свою жену дурой. К этому времени разлад в монаршей семье зашел так далеко, что Петр III готов был развестись с женой (которая за несколько дней до этой сцены родила сына Алексея от Григория Орлова), арестовать ее и жениться на фаворитке Елизавете Воронцовой, старшей сестре Екатерины Дашковой. Казалось бы, Дашкова должна была держаться за сестру и крестного. Но она была предана Екатерине, которой даже посвящала стихи. Узнав в декабре 1761 года о тяжелой болезни императрицы Елизаветы, Дашкова решила, что та может скоро умереть, и тогда обожаемой великой княгине грозит опасность. Сильно простуженная, по морозу, она пешком пришла среди ночи к Екатерине и взволнованно изложила ей свою идею привлечь на ее сторону влиятельных людей. Клялась в верности — до эшафота. Императрица умерла в Рождество. Дашкова взяла на себя переговоры со знакомыми из высшего света и армии и втянула в заговор многих — в том числе воспитателя великого князя графа Панина и маршала Разумовского, начальника Измайловской гвардии. Чтобы обезопасить мужа, который успел чем-то навлечь на себя недовольство императора, она выхлопотала ему поручение в Константинополе — князь уехал туда в феврале 1762 года. Екатерине Романовне казалось, что заговор двигался вперед исключительно ее усилиями, она ничего не знала тогда о роли, которую сыграл в перевороте Григорий Орлов. Да и характер его отношений со своей старшей подругой тоже уяснила уже после переворота.

       Всю роковую ночь, когда войска присягали новой императрице, Дашкова прострадала дома в постели, томясь неизвестностью. Она собиралась выехать к Екатерине в мужском костюме, но портной опоздал и страшно заузил его. А утро принесло вести о том, что все свершилось: измайловцы провозгласили Екатерину новой императрицей. В "Записках" подробно рассказано об этом дне, счастливом для обеих Екатерин, об их объятиях, триумфе, походе в Петергоф во главе войска — обе в гвардейских мундирах, о ночевке в Красном Кабачке под Петербургом в одной постели, об общих мечтах... Может быть, этот день, 28 июня, когда она — тоненькая, молоденькая, похожая в офицерском платье на юношу, — упивалась победой вместе со своей государыней, ей и в старости вспоминался как самый счастливый.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Неизвестный художник конца XVIII века. Дени Дидро, французский писатель, философ-просветитель, почетный член Петербургской АН

       ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

       Дворцовая интрига расколола семью Воронцовых. Мало того что она свергала своего крестного, собиравшегося жениться на ее сестре. Еще и один из братьев Дашковой, Семен Воронцов, служил в Преображенском полку, который отказался присягать новой императрице. После переворота, который привел Семена Романовича в "невыразимую ярость", этот брат заговорщицы был арестован; ареста опасалась и Елизавета Воронцова; возле дома их отца, куда Елизавета примчалась после падения возлюбленного, был выставлен караул. Дашкова в "Записках" много пишет о своей любви к брату Александру, но Семен и Елизавета появляются в повествовании лишь в тех случаях, когда без них вовсе нельзя обойтись, и говорится о них чрезвычайно кратко.

       Плодов победы княгине Дашковой не досталось: никакого места при дворе она не заняла, а от денежной награды отказалась (впрочем, впоследствии была вынуждена пойти на "бесчестие", как сама выразилась, и договориться о том, что долги мужа выплатит казна). Дашкова откровенно высказывала императрице все, что думала о ее фаворитах, об их манере вмешиваться в государственные дела, об убийстве свергнутого императора... Словом, отношения вчерашних подруг заметно охладились. Императрица стала делать Екатерине резкие замечания и прислушиваться к кривотолкам, коих при любом дворе предостаточно. Однако княгиня и ее красавец-муж, которого Екатерина вернула в Петербург из Константинополя, были обязаны присутствовать при дворе, фривольные нравы и интриги которого были не по душе Дашковой. Анастасия Щербинина, ее дочь, рассказывала потом Пушкину, что князь Дашков был влюблен в императрицу; сама княгиня об этом не обмолвилась ни словом. Как она перенесла двойной удар — и мужа, и императрицу она только что не боготворила, — остается лишь догадываться. Она писала потом своей английской подруге миссис Гамильтон: "Я знаю только два предмета, которые были способны воспламенить мои бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна светлой короны Екатерины II".

       "Оттого-то, между прочим, что она верила и хотела верить в идеальную Екатерину, она и не могла удержаться в милости. А она была бы славным министром", — писал Герцен.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Алексей Осипов. Портрет Е.Р. Дашковой в ссылке. 1796 год. По оригиналу С. Тончи

       ПУТЕШЕСТВИЯ

       Придворная жизнь длилась недолго. В 1764 году князь, находясь в дальней командировке, заболел и умер от тяжелой ангины, оставив жене и детям огромные долги. Безутешная вдова подсчитала, сколько должна разным кредиторам, продала все свои драгоценности, взяла детей — Анастасию и Павла — и уехала в деревню. Среди многочисленных талантов Дашковой одним из самых ярко выраженных был талант организационный, и здесь он проявился в полной мере: несколько лет она тихо сидела в деревне, воспитывая детей, экономя на всем, налаживая хозяйство и расплачиваясь с долгами, затем стала проситься за границу, чтобы подлечить детей и дать им хорошее образование.

       В 1769 году она получила разрешение уехать из России и отправилась в путь. Она воспрянула духом — к ней вернулся и оптимизм, и неиссякаемое любопытство. Три года она с детьми ездила по Европе (Англия, Франция, Швейцария, Германия), ее благожелательно принимали при европейских королевских дворах, она подружилась с Вольтером и Дидро, встречалась с Адамом Смитом и другими учеными — и везде чему-то училась, запоминала, расспрашивала. "Несмотря на погоду ноябрьскую, Дашкова каждое утро выезжала около девяти часов и никогда не возвращалась домой раньше вечера, к обеду, — записывал Дидро. — Все это время она отдавала осмотру замечательных вещей, картин, статуй, зданий и мануфактур. Вечером я приходил к ней толковать о предметах, которых глаз ее не мог понять и с которыми она могла вполне ознакомиться только с помощью долгого опыта, — с законами, обычаями, правлением, финансами, политикой, образом жизни, искусствами, науками, литературой; все это я объяснял ей, насколько сам знал". Они много спорили о политическом устройстве стран, о свободе и законе — и позднее еще много писали друг другу. Дидро, кстати, замечал, что Дашкова не особенно красива и в 27 лет выглядит сорокалетней.

       В Европе о ней пошла слава как об исключительно образованной женщине — и слава эта вернулась в Россию впереди самой княгини.

       Императрица прислала вернувшейся из путешествия Дашковой денег на покупку имения; имением и детьми Екатерина Романовна занималась еще несколько лет. 15-летнюю дочь (говорят, она была горбата и дурного нрава) выдала замуж за некоего Щербинина, затем повезла молодых и сына за границу: Павлу Дашкову предстояло учиться в Эдинбургском университете.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Ворота усадьбы Троицкое. Калужская область. Фотография конца XX века

       МАТЬ И ДЕТИ

       Она сама составила план обучения для 14-летнего сына в Эдинбурге, включавший алгебру, военную и гражданскую архитектуру, "логику и философию мышления", "опытную физику", "несколько химии", "философию и натуральную историю", "естественное право, народное право, публичное и частное право в приложении к законодательству европейских народов, этику, политику". Все это юный князь должен был изучить за 2,5 года; он преуспел и получил магистерскую степень в том возрасте, в котором нынешние подростки только поступают в вузы. Дальше княгиня собиралась везти сына на родину, чтобы он послужил отечеству. Встреченный ею в Голландии Орлов, уже потерявший милость царицы, прямым текстом сказал ей, что молодой Дашков очень красив и сделает хорошую карьеру при дворе: из него выйдет новый фаворит. Дашкова, разумеется, вовсе не такой карьеры желала своему сыну. Карьеры он, впрочем, не сделал и в истории страны остался только сыном Дашковой, хотя был адъютантом Потемкина, дослужился до генерал-лейтенанта и стал предводителем московского дворянства. Герцен пишет: "Говорят, она его замучила, из него действительно ничего не вышло; к тому же он и умер очень молод, но виновато ли в этом ученье — мудрено сказать".

       Говорили, что молодой князь был еще и пьяница; общеизвестно, что он женился тайком от матери на неродовитой дочери купца. Дашкова не то чтобы разделяла сословные предрассудки, но была глубоко обижена недоверием сына и недовольна его выбором. Она долго не прощала сына и не виделась с ним до самой его смерти — только переписывалась. С дочерью тоже получилось скверно: на склоне лет мать настолько устала улаживать ее проблемы, заминать скандалы (Анастасия однажды даже угодила под надзор полиции) и расплачиваться с ее кредиторами, что в конце жизни отказала непутевой дочери в наследстве, назначив только ежегодные выплаты, и запретила пускать ее для последнего прощания. Отказ в наследстве она, кстати, объясняла в завещании тем, что не может "обременять совесть свою оставить кого-либо в ее (Анастасии. — Прим. авт.) зависимости и принадлежности": Дашкова, гордившаяся тем, что смогла организовать образцовое хозяйство и обеспечить своим крепостным сносную жизнь и малый оброк, не могла доверить управление живыми людьми и имуществом своей безрассудной дочери.

       Есть какая-то печальная ирония судьбы в том, что воспитательные усилия Дашковой, больше всех своих современниц задумывавшейся о воспитании и образовании детей, оказались несостоятельными. Поговаривали, что властная, сильная, все умеющая мать просто задавила их авторитетом и требованиями. Вложив в детей всю свою душу, всю свою требовательную и мощную любовь, оно была раздавлена семейными раздорами. "Все было черно в будущем и в настоящем, — писала Дашкова. — Я так исстрадалась, что иной раз приходила мне в голову мысль о самоуничтожении".

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Павел Михайлович Дашков (1763–1807), сын Екатерины Романовны

       ВО ГЛАВЕ АКАДЕМИИ

       Странно, что она всю жизнь кого-то спасала, вытягивала, оплачивала долги. Ровно тем же — кризисным менеджментом, как сейчас говорят, — она занялась и на посту директора Академии наук. Сначала это назначение ее смутило, она отказалась: даже Европа еще практически не знала таких случаев, чтобы женщина возглавляла важное госучреждение. Екатерина, зная ум, эрудицию и хватку княгини Дашковой, тем не менее настояла на своем. Джакомо Казанова, посетивший Россию уже во время директорства Дашковой, писал в мемуарах: "Кажется, Россия есть страна, где отношения обоих полов поставлены совершенно навыворот: женщины тут стоят во главе правления, председательствуют в ученых учреждениях, заведывают государственной администрацией и высшею политикой. Здешней стране недостает одной только вещи, а этим татарским красоткам — одного лишь преимущества, именно: чтобы оне командовали войсками!"

       Вступая в свою должность, Дашкова заручилась поддержкой пожилого и уважаемого математика Эйлера, который и представил ее российским академикам. Свою директорскую деятельность в Академии она начала с закупки дров: в помещениях стоял ужасный холод, и ученые мужи заседали в шубах. Она не вмешивалась в науку, занималась "административно-хозяйственной деятельностью". Наладила издательские дела, организовала публичные лекции, увеличила число стипендиатов Академии, нескольких студентов отправила учиться в Геттинген, словом, создала нормальные условия для развития науки и выращивания молодых ученых.

       Она предложила императрице создать Российскую академию и стала ее первым президентом. Она предложила идею первого русского толкового словаря, который был издан в кратчайшие сроки, сама собрала для него слова на несколько букв. Среди многих ее начинаний — предложение ввести в русский алфавит букву "ё" — две буквы для одного звука многим были неудобны; герой одного из ее произведений носит фамилию "Тоисиоков" — "Тоисёков" с новой буквой.

       Дашкова издавала сатирический журнал "Собеседник любителей российского слова", где печатались Фонвизин, Капнист, Державин и сама императрица, и второй, серьезный — "Новые ежемесячные сочинения". Писала и сама — мудреным, медленным, заковыристым слогом с массой придаточных; "Записки" ее куда современней, динамичней и легче, чем публицистика, но они и написаны по-французски, так что современному звучанию мы обязаны переводчикам. Дашкова и сама переводила с английского и французского, учредила при Академии переводческий департамент, основала театральный ежегодник — словом, чем только не занималась! Все больше уставала, мучилась необходимостью бывать при дворе. Императрица состарилась, боялась революции и бунтов, гневалась на Дашкову, находя, что она поддерживает вольнодумство. При дворе тоже не переводились желающие поссорить двух Екатерин — особо усердствовал очередной фаворит императрицы, Зубов, которому все же удалось оклеветать Дашкову; когда она поехала в деревню хозяйничать, царственная подруга ограничилась злым "желаю вам счастливого пути".

       ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СЛАВЫ

       Больше они не виделись, но зла Екатерина Романовна на свою тезку не держала и смерть ее, вскоре последовавшую, восприняла как большое горе — и свое, и всероссийское. "Умереть в эту минуту было бы счастие, — сказала она дочери. — Судьба моя хуже, мне назначено еще увидеть все благия начинания уничтоженными и мое отечество падшим и несчастным".

       Павел I, унаследовав престол, почти немедленно отправил Дашкову в отставку. Но ей не суждено было остаться в любимом Троицком, которое она с присущей ей энергией превращала в райский уголок — сад, парк, богатое хозяйство, довольные крестьяне... Она ожидала от нового императора гонений — и дождалась. Вскоре ей было предписано удалиться в имение ее сына в Новгородской губернии и там "подумать о 1762 годе". Пожилая Дашкова зимой по бездорожью отправилась на север, где прожила несколько лет в тяжелых для нее условиях. Она в письме — по обыкновению резком и дерзком — просила Павла разрешить ей вернуться в Калужскую губернию; Павел разозлился и хотел было запретить ей пользоваться бумагой и чернилами, но затем сменил гнев на милость и вернуться разрешил.

       Звезда Павла вскоре закатилась — при императоре Александре Дашковой были рады при дворе, но ей там не нравилось, а потому, когда ее стали звать обратно в Академию, отклонила предложение и удалилась в Троицкое. Она энергично занималась хозяйством, часто наезжала в Москву, писала, печаталась, но была очень одинока. На старости лет она привязалась к двум молодым англичанкам, племянницам ее старинной подруги миссис Гамильтон. Тихоня Мэри и бойкая Кэтрин Уилмот скрасили ее последние годы. Мэри звала ее своей русской матерью, для Мэри и были написаны "Записки". Сестры оставили подробные воспоминания о Дашковой и своей жизни в России — особенно примечательно описана первая встреча Мэри с княгиней: навстречу гостье вышла старушка в темном суконном платье, со звездой на боку и в ночном колпаке — в самом деле, волшебница из сказки, какой ее и представляла англичаночка. Но волшебница добрая, нежная, заботливая, уже не гордая и суровая как когда-то. А Кэтрин Уилмот писала о ней родным: "Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник... Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе".

       В 1807 году Дашкову постиг тяжелый удар: внезапно скончался ее 43-летний сын, с которым она так и не успела помириться. Умер, не оставив детей; род пресекся. Дашкову мучило раскаяние за такую долгую обиду, она долго плакала, потом пригласила к себе вдову сына — они обнялись, поплакали и помирились. Плакать ей на старости лет пришлось много. Когда Мэри, ее последняя отрада, собралась на родину, Дашкова проплакала целый день и заснула в слезах. И потом писала горестные письма: "Я печальна, очень печальна, слезы текут из глаз моих, и я никак не могу привыкнуть к нашей разлуке. Я построила несколько мостов, насажала несколько сот деревьев, говорят, что удачно; меня все это рассеивает на минуту, но горесть моя снова возвращается". Через два месяца она умерла.

       Взлелеянное ею Троицкое досталось родственнику, Михаилу Илларионовичу Воронцову-Дашкову (она позаботилась о том, чтобы он носил обе фамилии); он там не жил, его наследники устроили в имении завод, сад обветшал, усадебный дом не сохранился. "Записки" вышли через тридцать лет после ее смерти — и то только в Англии, а до тех пор ходили в копиях, и в одной из них рукопись читал Пушкин.

       По "Запискам" мы и знаем ее — честную, гордую, страстную и неугомонную. Ее воспоминания исполнены внутреннего величия и спокойного достоинства, какие редко встречаются в людях, окружающих нас. К таким людям ни слухи, ни клевета не липнут, так не вяжутся они с их душевным обликом, простым в своей сложности и прямым до наивности при удивительном уме. "С честным сердцем и чистыми намерениями мне пришлось вынести много бедствий; я сломилась бы под ними, если б моя совесть не была чиста, — заканчивает свои мемуары Дашкова. — Теперь я гляжу без страха и беспокойства на приближающееся разрушение мое".

       Если б и мы могли в конце жизни так сказать о себе.

       Послать

       ссылку письмом

       Распечатать

       страницу