Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2022

       Андрей Тавров родился в городе Ростов-на-Дону в 1948 году. Окончил филологический факультет МГУ по отделению русской филологии в 1971 году. Автор более 20 книг стихов и прозы, публикаций в журналах (？Новый мир？, ？Октябрь？, ？Знамя？, ？Воздух？, ？Урал？, ？Арион？, ？Новая Юность？ и др.), участвовал в ряде поэтических антологий. Лауреат большой премии ？Московский наблюдатель？ (2017), премии Андрея Белого (2019). В ？Волге？ публикуется с 2015 года.

       Уточнение

       Цикл стихотворений ？Прощание с Кьеркегором: вариант единицы？ построен таким образом, что стихи, относящиеся к жизни и идеям великого философа-экзистенциалиста Сёрена Кьеркегора, перемежаются речитативами, соотнесёнными с его знаменитой книгой ？Страх и трепет？, переведённой на русский Наташей Исаевой и обращённой к евангельскому сюжету жертвоприношения Авраамом сына Исаака.

       Отмечу, что речитативы читаются снизу вверх и слева направо, продолжая авторскую практику ？Шестистиший？ (？Обратных композиций？), стихотворений, построенных наподобие китайских гексаграмм из книги Ицзин, состоящих из шести уровней каждая и считывающихся снизу вверх.

       Стихи цикла в ряде случаев затруднены непривычными в русской просодии размерами, это отчасти ямбы и хореи, превышающие свой обычный шестистопный максимум; поэтика стихов неяркая, сбивчивая, порой на грани косноязычия, возможно, невольно ориентирующаяся на высказывание Василия Великого: ？О Боге мы можем только лепетать？.

       Весь цикл рассчитан на внутреннее исполнительство и составляет Единицу текста.

       Ландшафт

       И роща и кричит скачи сюда

       серебрян воздух с заячьей губой

       на одноногом мерине слюда

       и он летит убитой головой

       бескрылых галок низкие сады

       и эхо ширится о четырёх руках

       сдвигая дерево с поверхности воды

       и удлиняя выстрелы в лугах

       монах считает чётки, наверху

       убитый человек уходит в синь

       глаза его в снегу

       вокруг него горит бензин

       а бабочка бездонная летит

       и вывернута в бытие без дна,

       вещей не трогая, их бездной шевелит,

       ты знать не можешь где она

       один у рыцаря бессмертный глаз

       и смерть впадает в море за плечом

       Христос упал с бревном в последний раз

       и смотрит на тебя твоим лицом

       кот голову свою несёт как снег

       охотник деве сердце прострелил

       и замерзает лёд, и человек

       заряженным ружьём стоит белей белил

       Сначала человек

       Сначала человек – недочеловек, потом впадает в эрос, эстетическая стадия, потом берёт на себя ответственность за будущее, стадия этики, и третья – религиозная, где он утыкается в невозможное и в абсурд,

       а господин Кьеркегор ходит по островам, смотрит на чаек, охватывает

       себя грудью чтоб не разлететься в стороны

       исписывает тонны бумаги наводит размытое христианство на резкость

       ах небес без пыжей нарезка

       ах облаков драная (сменить-сменить!) занавеска

       вот стоит господин не раскрыв зонта

       похож на птицу без рта

       взъерошен перо из бока торчит

       на сердце ужас, в губах горчит

       когда так стоишь в страхе как в дожде а всё думаешь о нежном дуновении зефире

       пробирающемся под корсажи

       и как колышась юбками девицы

       идут против ветра с моря окутанные грацией, а Бог

       говорит убей ради меня фрекен Ольстер или

       себя убей ибо кто вынесет голос вечности, будучи фрагментом с зонтом среди луж

       тёмная лужа с

       кругами от капель

       и стоит в тебе одноногий ужас

       как стая цапель

       на длинной ноге, выпуклых, надувных

       среди влажных губных

       булькающих,

       так стоишь у лужи, белым зонтом растёшь

       выше выше и уже, на прежнего не похож

       нащупываешь в сердце нож

       а ты есть белый нераскрытый зонт

       стоящий на попа посередине Бога

       хоть это больно а кричит другой

       за каналом-рекой

       падая в лужу в ангельском хороводе

       взмахнув рукой

       господин Кьеркегор состоящий из линз мокрых губ и носа идёт домой на Ниторв, 29 всхлипывая от бесконечности приводящей любую форму к нулю

       идёт

       единственный

       единичный

       У чаек сбоку виден один глаз

       Звериного хихиканья у зверей не бывает

       Белый, отвисает со шрамом живот проститутки

       Конь

       На дальних звуках звуковых

       у эллипса из сжатой точки

       идёшь на мышцах беговых

       своей дистанции источник

       пуская мускул на разрыв

       ты в бег как в озеро заходишь

       не всколыхнёшь и не закроешь

       его недвижные костры

       ты вложен в луч патроном рощ

       размножен цинковым ознобом

       ты имя чащ, стеклянных круч

       ты вышел к световым основам

       недостижимый, словно центр

       второй в тебе утратил эллипс –

       ты в небо вытянут не целясь

       будто разбитой лампы свет

       и центр обгонит центр в тебе

       и вывернутым станешь светом

       себя найдя, себе неведом

       играя слово на трубе.

       …

       > Третий речитатив

       с ослом, а я и сын пойдём туда и

       ам отрокам своим: останьтесь вы здесь

       дел то место издалека, и сказал Авра

       день Авраам возвёл очи свои, и уви

       о котором сказал ему Бог. На третий

       всесожжения. И встав пошёл на место

       Единорог

       Пароход с высокой трубой

       плывёт по реке а Сёрен смотрит

       из трубы дым и фигуры

       а Сёрен смотрит

       Я хочу видеть правду думает Сёрен

       не все эти призраки и коды

       а правду как она есть

       На корме парохода барышня в голубом платье

       гарь из трубы её обходит

       просто Правду, одну на всех – на кошку

       на дельфина и на торговца рыбой

       ∞ ∞ ∞

       треугольник квадрат шар

       ни утверждений ни слов только

       серую прекрасную истину

       не усидеть на раскладном стульчике

       шар сфера никарагуа

       тишина бьёт точнее пули

       …………………………………..

       отхожее место

       К Сёрену подходит единорог

       кладёт голову ему на колени

       как девушке

       говорит тишина и молчит

       как умеет

       всем собой

       витой его рог – внутренняя форма слова

       ввинченная в тишь слышно

       падение листа в сердце Сёрена

       мой зверь

       плывёт пароход с трубой

       шар завитушка улитка

       Сёрен пронизан правдой

       Ангелом чист Иаков

       не сливаясь проигрывая

       небу листу единорогу

       ○

       меж пароходом и Сёреном 1 миля и 3 дюйма

       меж единорогом и Сёреном 1,5 фута

       меж правдой и миром поёт птичка

       николаю больно и наталье страшно

       под горбом на спине беснуется

       плюётся гребное колесо

       в пене выезжая в звёздный ковш

       и пароход плывёт и дышит дымом,

       загадочным, неистребимым

       > Четвёртый речитатив

       под ножом отражающим нас

       стекла это мы лежим шарики

       крови все мы шарики из

       дом из них хоть из плоти и

       из стекла в Исааке и он в каж

       трое суток с Исааком шарики

       Двое

       Он стоит одной ногой на черепахе, а другой

       он стоит на пристани, на тверди, на волне

       и играет в небо искривлённою трубой,

       весь в сполохах, жгучих искрах и в огне.

       Вот плывёт к нему ставридою левиафан,

       а на нём шарманщик крутит музыку любви,

       в небеса бьёт страшный апокалипсис-фонтан,

       в море плавают, сгорая, лебеди и корабли.

       На печной трубе сидит скрипач, летает в небе скрипка –

       одинокой девочкой по воздуху летит

       струны из груди поют и гул от рынка

       звуковые коридоры шевелит

       Он летит её отсутствие обняв как воздух

       где исчезло тело в Геркулануме сгорев,

       в нишу от неё совпав ложится гол и розов

       как в футляр от контрабаса сжатый лев.

       А она в его воздушную ложится нишу

       совпадая гибким телом гимназистки –

       над левиафаном двое перевитые парят

       и друг в друге светом несгораемым горят

       из пустот мы состоим со вложенным другим

       и в другого вложены живою пустотой

       мы ли дышим бережно и медленно храним

       этот шар воздушный с тихой арией двойной

       А прибой внизу свистит как крысолов

       ты в улитку заходя вернёшься с головой

       Минотавра, полной тёмных роз и сокровенных слов

       и уснёшь на берегу, убитый и живой.

       Обморок свободы

       В стеклянных шариках и улица, и порт

       и конь с извозчиком, что спит с погасшей трубкой,

       чуть тронь – посыплется и не произойдёт

       ни шпиля кирхи, ни девицы хрупкой.

       Не тронь, не прикоснись, не выдохни, замри,

       заденешь – брызнет, рухнет, побежит

       и сад, и площадь, дом и фонари,

       ничто себе здесь не принадлежит –

       лишь шарики с твоим лицом внутри,

       пакгауз с доком, с пароходною трубой –

       все бусинки, все нолики, нули

       и не понять, кто ходит в них живой.

       Что держит их, рисующих вокруг

       театр и мачты, дом, подъезд, окно

       (иди и не заметь), рисующих старух

       и дворника, и флаг, и музыканта, но

       вглядись в один из них, в стеклянный шар

       в попытке рассмотреть скривлённое чело

       и различи начало всех начал –

       себя и ничего, её и ничего.

       Средь Исаака с Авраамом

       Средь Исаака с Авраамом – что за тишь!

       как будто из груди достали полый шар

       и весь раздали людям и животным

       летит меж фонарей аэроплан

       и губы догоняют слово

       взлетевшее над Авраамом как голубка Ноя

       что смотрит на него глазами человека

       который вышел из себя будто из гроба

       и говорит: Спасенье!

       Тишина

       плывёт по скатам крыш и по садам

       по пирсу по ступенькам по следам

       людей что здесь прошли по тёмным паркам

       по ярким свечкам и по их огаркам

       в ушке иголки тишь, стоит в зенице ока

       у колоннады липы у порога

       Тишь там, где Исаак и Авраам.

       Там, где они, там тишина до звона

       в ушах, в тиши летит к луне ворона,

       в исподнем женщина бежит, и рот открыт

       безмолвный Эвр ей кудри шевелит,

       и Исаак молчит, и Авраам,

       и раковина и пустынный храм –

       так в мире начиналось слово правды,

       как эллипс выступившее наружу первым центром

       и скрытое вторым потусторонним

       и циркуль в пальцах Ангела сверкал

       и Сёрен Кьеркегор челом горел как лампой

       и парком шёл огню и птице равный

       и в суть кричал и пел и проникал

       Снигирь

       Снигирь, расплющись по лучу

       проговори мне свет

       себя тобой я научу

       бросать снежок вослед

       вослед себя брось ал снежок

       рукой спины поймай

       раздвинься в луч, сожмись в висок

       зайди себя за край

       длиннее света птичий шар

       а речь его Катулл

       в сердечный дюйм прошёл пожар

       и уголь в слог раздул

       И речь и свет другого нет

       другого не хочу

       в снегу снигирь и в лампе свет

       и снег колюч лучу

       Из сердца выпорхнет снигирь

       а из груди Катулл

       и грудью важничать пойдут

       читать стихи начнут

       И лодка без весла плывёт

       в ней все, кто был убит

       и свечка тихо на корме

       Державиным горит

       Сёрен видит

       Вот лев идёт и в нём Христос как колба с тишиной

       вот раковиною головы ползёт по золотой доске улитка

       в ней он живёт, вот камень, что лежит и дышит, он живой

       в нём космос со звездой дрожит пронзив его как нитка

       кольцо живое головы – оно качается в просторе

       и аура с эфиром скрыты там под ношеным пальто седого человека –

       там птица сильная летит там плещет звуком море

       они другие тут, они, что были до времён и до пространств от века

       вот богочеловек и боговолк и богомотылёк

       все соединены в себя и в Бога с его разбитой бедной головой

       светящей миру вывернутым светом в потолок

       что полом стал им в комнате живой

       без стен их тело, все они раздвинуты и плыли

       был богоаист больше всей безмерности полей

       и проплывал в ушко иголки он верблюдом головы своей

       и в нём планеты с солнцем шли и как дитя парили

       А рана каждая Христа – им строила миры

       в том доме, что стенами смотрит внутрь как будто бы глазами

       и крови брызги линзой мир вращали вверх ногами

       и колба с тишиной стояла на столе в любом жилище

       два круга тут живут – один глухой подручный и немедлен

       другой как будто пели рыбы ангелы и брёвна изб

       старуха там стоит в пальто одетою кометой

       им подпевая как оси земной сердечный гармонист

       а он идёт, избит, оплёван и изодран,

       и тишь плывёт в аэропортах рыбой,

       один на всех живых, всех тел их нераздельный орган,

       в дожде стучащий световой грудною глыбой,

       а в городе вообще шёл человек вообще

       с руками как цветок в поношенном плаще

       и слушал шум дождя и нюхал свой цветок

       до кости он прозрел до сердца он промок

       …

       > Шестой речитатив

       режешь ей красное грудное горло

       пока ты под взглядом Бога

       впрыгнула овечка и смотрит на тебя

       смотришь на сына в грудь которого

       и сам ты ушёл и разорвав себе сердце

       есть камень из которого время ушло

       Парки

       В глотке у льва горацианские строфы

       снег над бронзовыми крыльями забирает вкось

       у подстреленной антилопы

       перемигнула земная ось

       Раз, два, три, ты стоишь в парке ничего не весишь

       четыре-пять, единица без болтовни большинства

       с каким ангелом сражается в море крейсер,

       выдерживая, один, абсолютный взгляд абсолютного божества

       ты стоишь в парке где дверь затворила Лика

       где Эвноя прятала губы на дно колодца

       четырёхгуб и лоскутен помесь судьбы и крика

       слышишь как бьётся оно, оно всё ещё бьётся.

       Города взаимозаменяемы в отличие от человека

       Гораций ловит снежинку в стакан с вином

       лицо светло от упавшего утром снега

       как будто умылся и вытерся белым льном

       Дыхание затруднённей когда больше свободы и Бога

       когда между снежинок мертвеющим ртом

       гудишь эгейской раковиной не выговаривая ненужного слога

       тишина – это в горло ушедший за словом гром.

       Ничего нет, кроме тебя, и тебя нет тоже

       прежнего, вещи вокруг – только клыки и нимбы,

       ты идёшь и стучишь тростью по прутьям ограды,

       боже, уйми мой вопль, боже, уйми мой вопль!

       Дева наденет сегодня плащ – в снегу белокурые косы

       не замочи, я один на мёрзлом пороге стою

       ***

       Философия начинается с отчаяния.

       Человек, как и Бог, начинается ни с чего.

       Сёрен спустится в порт, пройдёт по Стрёгет,

       зайдёт в королевский парк,

       никого не видит сквозь призмы очков, его шелестит чело.

       Бродячий музыкант играет на тростниковой флейте,

       экзистировать – значит боль и ночной фонарь,

       вычитающий из себя всё остальное,

       а ты всё ещё жив и смотришь на него из окна,

       а он на тебя, непереводим, драгоценен.

       Пароход и цветок путешествуют себя внутрь

       тысячи миль, утончаясь формой в запах фиалки,

       проходят тысячу запудренных светом утр,

       достигая себя, как безрукий щелчка зажигалки.

       Внутренний горизонт отодвигается,

       цветок становится всем,

       бог из него глядит – на себя в тебе,

       пароход выступает трубой из воздушных вен,

       единое слово расширяется в ауре и тепле.

       Нет конца человеку в форме без форм,

       трубит первому снегу серебряный горн,

       ты – это любовь с радиусом больше предела

       суммы галактик, с которых сова улетела,

       человек ходит без тела.

       Сёрен входит в самого себя, непостижим, –

       в чистый свет, в неартикулируемое слово,

       в пространство начал, как оно, в ничто раздвижим,

       в без бытия бытие, во всё без всего остального.

       Как же смотрят они теперь – парк и забор,

       снег из россии, посеребрённые крыши и лица,

       белый агнец снежинок,

       застрявший в ветвях с этих пор,

       Библии на ？Бытии？ заложенная страница!

       Эрос Эстергаде

       Кто такой человек голубая накидка

       белый капор навылет такой человек

       белой ножкой прыгаешь из кареты

       кто такой человек кто с тобой мы такие

       отчего собирается страх по коленным

       чашечкам, в черепа чаше и в чаше бум-бум

       сердца ужасного в кубе каретном

       никнет пустующий Сёрена-ласточки ум.

       Куб опустел как ладони без бабочки

       как бассейн откуда ушла на колёсах вода

       и остались от голого плоские тапочки

       кто такой человек где его города?

       меж собой и собой Сёрен ходит в Регине

       меж губой и губой стеклянит своё слово

       выступает из девы холмами груди

       когда дышит она головами обоих

       в шар Платона сомкнулись лепестками из губ

       замыкаясь в гудящую розу с пчелой

       мальчик-ужас гуляет в органе без труб

       кукла телом торгует и белым челом

       вот сотри две черты кто такой человек

       жаркой свастики – нижнюю и наверху

       глянет символ соитья его силомер

       вертикальный платон на двоих на ветру

       я себя разбивал на хрусталь и кремень

       на путь вправо и белой охапкой цветов

       я лежал Исаак, белый словно ремень –

       под ножом миру кожный дрожащий покров

       я был устрице верх перламутровый створ

       ты же впадина – часть без себя

       посредине – Пьеро, удвоения вор

       нас слипая сминая слепя

       куб кареты пустой Эстергаде поёт

       и костёр на валу вверх корнями как зуб

       запредельного неба растёт и полёт

       вяжет ангел в груди молодой

       Стекло бегемота

       1

       стеклянная сфера невыносима

       свирепее льва, богам одолеть её невозможно

       радиусы не сравнить –

       ускользают в другой

       2

       сёрен замечает, выйдя из осеннего сквера,

       что он – сфера

       с пристанью, складами, цейхгаузами, парками, девушками, стеклянными

       лягушками, падающими листьями, сердцебиением, ежедневным отчаянием

       ？я буду спрашивать тебя, а ты объясняй мне？,

       и он объясняет, вглядывается молча в свою

       стеклянную сферу

       он ищет меру

       на земле человекам

       и путешествует в следующую сферу себя с меньшим радиусом, в котором

       парк и брусчатка, оперная ария и скрип клёна, возможно,

       ангел и дальше –

       он в меньшей сфере, и дальше в ещё меньшей, и нет им конца,

       прозрачные, вложены одна в другую

       год за годом он уменьшался летели листья пахло смолой

       акции падали звери в зоопарках забыли свои имена пластик заполнил океаны

       самолёты не узнавали своих пастухов

       пространство на манер матрёшки он словно летел в пустоту

       расправив худые руки

       открыв рот с большими зубами

       шары уменьшались конца им не было

       но из-за парка вышел парк

       как карту сдвинули с другой

       А из-за шпиля вышел шпиль

       А из-за продавца крабов – продавец крабов

       А из-за Сёрена Обю вышел иной Сёрен Обю

       в скрипках осени по скверу с фонтаном

       он танцует вальс

       в самом последнем кружась меньшим ногтя и даже молекулы

       в скрипках осени в ничто он танцует вальс с Региной Ольсен

       в этом месте нет ничего или говоря по-другому есть всё

       кроме обмана

       обратная кровь в висках и свобода

       ？вот бегемот которого Я создал, как и тебя,

       вот сила в чреслах его и крепость？

       нельзя пойти дальше ничто

       думает Сёрен но ждёт

       появленья Абсурда

       тем временем

       в последней сфере тонет парусник

       с 12 матросами и грузом льна на борту

       Мячи

       Мечи в меня мячи, Эвноя,

       из их воздушных коридоров

       наделают боги новых сирен и эльфов

       я же сложу их в один объём невесомый

       вложу в тебя двойника твоего же

       и утеряешь ты вес и злой норов и все капризы

       будем лететь обнявшись в прозрачный воздух

       как трепетные листья клёнов в осенних парках

       Опадают они среди фонтанов и статуй,

       но мы отныне летим вечной весной несомы –

       в сердце времён время недвижно

       и струя фонтана застыла

       > Седьмой речитатив

       ственного твоего для Меня

       Бога и не пожалел сына твоего един

       теперь я знаю что боишься ты

       не поднимай руки своей на отрока

       нему с неба и сказал: Авраам! Авраам!

       Но ангел господень воззвал к

       Синица

       когда осколком колокол

       выходит из себя, танцуя танго

       не наступая на подол

       я чувствую как будто я синица

       в груди моей тайфун кружится

       я весь пернатая ладонь а воздух

       воздухоплавателем стал

       стоит небес расширенный кристалл

       и баржа с мёртвыми плывёт

       синица на корме поёт

       что шар земной похож на волка

       что в звёздном стоге он иголка

       и нищий тянет сквозь ушко

       себя как книгу всю в огне

       а мать рожает в мир ребёнка

       а он не хочет и кричит

       и жизни-смерти перепонка

       за ухом у него как шёлк

       заборы тянутся и строится вокзал

       смартфон шипит и мажет светом лица

       и на корме с убитыми синица

       поёт что Данте ей недосказал

       Прощание с Сёреном

       Если вынуть тело из воздуха

       останется Сёрен Обю

       с проросшей в воздушной яме розой

       Если вынуть ратушу и кирху

       останутся два воздушных айсберга

       плывущих в ветре

       твоя из воздуха могила

       плывёт как лодка в плеске вёсел

       чтоб был ты жив и был ты весел

       и слеплен был из чернозёма

       зачем ты на рассвете пел в трубу

       и на губах качались маргаритки

       и голова подобием улитки

       ворочала тебя в твоём гробу

       О рыцарь трепетный сознанья

       тебе бы мотыльком сражаться

       бросаться в свечку в три касанья

       и словно дева обнажаться

       и ехать в город на осле

       и выговаривая собственные губы

       и тело, и скелет кидаться в трубы

       органа собранного из человечьих длинных тел

       Звезде есть имя, дню – предел

       но беспределен твой Абсурд

       он как слеза растёт наверх из глаза,

       наоборотен словно ваза

       с цветами, что её несут

       махни махни рукою без руки

       и грудью без груди вдохни глубоко,

       твоё без ока видит розу око

       и под стопой могилы глубоки

       они шевелятся чтоб встать цветком и словом

       губами шевелить и правду рассказать

       и в воздухе невидимо летать,

       простёганном как парус и суровом

       Прижми их к сердцу, грудью бос

       и так жужжа гнездом воскресших ос

       иди по улице где ест стекло извозчик

       минуя дам минуя прочих

       Ты ямой начат шаром сжат,

       глаголом свит лежишь у стенки

       хватая сердце и коленки

       как туфли на боку лежат

       Себастьян

       Стрела летела как траншея

       открыта тяжести воздушной

       и воздух в ней твердел и осыпался

       А он стоит навстречу и открыт как рана

       и стрелы в воздухе идут к нему и дышат

       а он в цилиндре и с разбитыми очками

       не замечает ни стрелы и ни стеклянных трещин

       во рвах своих он ходит голый и поёт

       как будто он не Себастьян а Даниил

       и медленный стрелы полёт

       бьёт как родник из тьмы подземных жил

       и он рыдает как петух, что мечется недвижно

       разыскивая голову, и гребень

       ему спускается на темя,

       шепча: ку-ку-ре-ку.

       А он стоит на тающем снегу

       и от него отходят пароходы

       стеклянные минуя воды на пути в Вест-Индию

       и Шлегель, господин посол, стоит с Региной на корме,

       внутри орла летит орёл, тот, что летит в орле,

       и крот поёт румынские стихи прибою и Овидию.

       Регина, потерявшая уста, по палубе всё бродит и поёт

       про розмарин, укроп, и [1855 год, 17 марта] рыба пьёт

       печаль и пламя у неё из рук,

       дельфин к словам летит как тяжкий звук.

       А он стоит как знамя в ветре гол и прям

       напротив ратуши на площади

       среди воздушных непослушных ям

       куда ныряют оком лошади –

       удод урод кивал кричал сказал

       ресницей выпал выбыл умер умирал

       > Восьмой речитатив

       [Ладонь Кьеркегора]

       слышит хлопок себя – ладонь Сёрена

       скрытая в ней. Человек пробуждаясь

       без другой, суть любой вещи – эта ладонь,

       несущей свечу, хлопающей в опере

       из себя одной ладонью Кьеркегора,

       белка на каштане выступает

       Сергей Соловьев родился в Киеве в 1959 году, окончил филологический факультет Черновицкого университета, учился живописи в киевской Академии художеств. Автор 19 книг прозы, поэзии и эссеистики, среди которых: ？Пир？, ？Книга？,...