Стихи

       Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2021

       Гандельсман Владимир Аркадьевич — поэт, прозаик, эссеист, переводчик англо-американской поэзии. Родился в 1948 году в Ленинграде. Окончил электротехнический институт. Автор 15 сборников стихов и записных книжек ？Чередования？ (СПб., 2000). Лауреат ？Русской премии？ (2008), премии ？Московский счёт？ (2011) и других. Живет в Нью-Йорке.

       * * *

       Рождённый по тому прообразу,

       невидимо-неколебимому,

       в обозе Господа, по абрису,

       ещё до Господа любимому

       молчащим изначальным словом,

       рождённый в человечий гомон,

       я стал для крови жизни — кровом

       и буквой замысла. Но в чём он?

       Зачем моё дыханье считано

       не с таборного и проворного —

       с того, которым и молчит оно,

       воистину — с нерукотворного?

       Дыши, дыханье, не бессильных

       удел, ты есть — о чём и речь вся —

       затем, чтоб выветриться в синих

       палатах неба и пресечься.

       * * *

       Он, читая, увидит: звезда,

       и его удивит: жизнь её — на примете,

       и уснёт, как умрёт, навсегда,

       и проснётся, — едва на рассвете

       заискрится роса,

       он, послушник, невидимой цепью

       приковав себя к тихому, как небеса,

       неотступному великолепью

       переливной реки, своё слово творит

       и за Ним повторяет,

       что сначала увидит, потом удивит,

       но ни буквы не потеряет.

       * * *

       Не прячься, говорю, не прячься,

       не закрывай глаза,

       с открытыми глазами плачься

       в синеющие небеса.

       Там трепетная жизнь не тонет

       и тонки голоски

       тех, кто усопших не хоронит

       по-воровски,

       лишь богу птичьему благие

       благодарение поют

       в своей небесной литургии,

       как будто гнёзда мёртвым вьют.

       * * *

       Дрогнувшая ли свечой в затоне

       звезда, задета веслом,

       ночь ли, греющая свои ладони

       моим теплом,

       дерево ли, во мне негодуя

       на ветер, кочующий по углам

       сознания, — едва уйду я

       по неотложным делам, —

       смолкнут… Другой им ссудит

       жизнь — что с того?

       Для меня их созвучие будет

       мертвым мертво.

       К этим хлеба краюхам

       время прикасаться другим, свечу

       зажигая и слыша всем слухом,

       как я глухо молчу.

       * * *

       Получил, говорит, в столовой суп,

       холодный борщ,

       сел, ссутулясь, хлюп, хлюп

       (мать — ребёнку: ты не топорщь

       глаза), сижу, говорит, нищ,

       и небрит, и тощ,

       и в окне ещё луч из-за тёмных ниш,

       звучащий точь-в-точь

       как слово. Слово. Но то не я,

       показалось, сижу, я не мог,

       чтоб слеза в тарелку. Нет, не моя.

       Это мною, думаю, плачет бог.

       Это он от жалости и любя.

       Луч в окне горит.

       В избавлении нацело от себя

       чистота безупречная есть, говорит.

       Памятник

       пел старьё берём старьёвщик

       доносилось со двора эхо

       почтальон втискивал в ящик

       газету вздыхал эх-хо

       шила стрекоча портниха

       прачка бельё брала в стирку

       становилось к вечеру так тихо

       точно писано под копирку

       человек отчаивался чего ради

       вспыхивал в мозгу сварщик

       за окном с тетрадью

       переписчик возился сверщик

       над колыбелью свои сети

       раскидывал путь млечный

       я не жил столько тысячелетий

       и потом не буду жить вечно

       Из аллеи

       Виднелось вдалеке пустое поле,

       на солнце детские ладоньки

       листвы, как если бы в них что-то пело,

       прозрачно зеленели и легонько

       дрожали. Затевались эти строки

       в спокойном и беспрекословном свете.

       Ни грома, ни грозы, ни рифма ？сроки？

       ещё не шла стиху, ни рифма ？сети？.

       Но если ты не слышал гула,

       и тишина стояла, не затишье,

       зачем, скажи, тебя к жилью тянуло

       и краткому дымку над крышей,

       туда, где длится вечное застолье

       и — умное ли слово, вздор ли —

       где вволю злы и рады поневоле,

       и счастье смертное застряло в горле?

       Роман