Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2021
АВСТРАЛИЙСКИЙ СЛЕД
По дороге к Мельбурну,
если вверх взглянуть,
поплывет замедленно
поздний Млечный Путь —
в брызгах, взятых на небо,
в синей мгле сквозной, —
ближе, чем когда-либо:
прямо надо мной.
Дух безбытный вклинится
в кромку бытия.
Напрочь запрокинется
голова моя.
Мыс, что станет с лодочку,
ткнется, как в причал,
в каменную точечку.
Нет за ней начал.
Раз уж быть конечною,
пусть бы для конца
кануть каплей млечною
на Рукав Стрельца, —
вдруг там уготовано
помнить наизусть,
что командирована
и вот-вот вернусь.
ПРОПАЖА
Иголка с нитки соскользнула…
Ищи, сперва не встав со стула,
потом с магнитом: где ж она,
та, что внутри себя черна?
Попутно вспомнив про уловки
потомка черта и чертовки,
скажи чертенку: ？Поиграй,
но насовсем не забирай？.
Когда же он и в самом деле
ее вернет среди недели,
то обозначится — ей-ей! —
его отметинка на ней.
Нельзя водиться с темной силой.
Но ты шепни чертенку: ？Милый,
всё, что теряла я, верни
мне лично — вскоре, в эти дни？.
ВДОГОНКУ
Оставь политику политикам —
пускай с мигалками прокатятся;
критерии искусства — критикам:
вдруг упорядочат сумятицу.
И пусть читают левых левые,
тогда как тех, кто справа, — правые;
а классиков — закоренелые
сторонники, пока что здравые.
Вся сморщась, истончится кожица,
изменятся телодвижения,
хотя ничто ничем не кончится,
предуготовив продолжение.
ДЕБЮТ
Трижды по четверть века; вдобавок несколько
полугодий — семестров — отзвуки на порог.
И, в обход срока давности, — голос отцовский: Эстерка;
а от песни Бетховена школьная кличка — Сурок.
Имя мое домашнее не выходило и`з дому.
Прозвище, исчерпавшись, памятно мне одной.
Но — клик-другой на давнее, и проступают издали
чуть ли не все подробности, взятые глубиной.
…Свет лишь на сцене. Висящая в зале живопись
затенена. Отчетлив негромкий аккомпанемент.
Из ниоткуда в воздухе полунамеком жимолость,
дуги холмов, дороги цвета неярких лент.
Эта, что напрямик, так и не отмаячила:
тянется от Савойи, даже на вид жестка.
Мальчик — другое дело. Как я жалела мальчика,
из края в край идущего, и вместе с ним сурка…
Помню ли я Удмуртию, Глазов и чувство голода?
Помню ли о Победе достигшую тыла весть?
Косвенно. Появилась еда. Оттаивая от холода,
стали откармливать. Но я не привыкла есть.
* * *
Приснился сон, какой нельзя придумать.
Остерегаясь ненароком сдунуть
летучий след, чудачка втихаря
с ним носится; а зря или не зря,
известно сну, который выбирает,
о чем сказать, — всё прочее стирает,
давая знать в предутренней тиши:
легко вздохни: он рад был от души
увидеться, соединив края
минутной яви и небытия.
НА НОВЕНЬКОГО
Дело не в еще одном стихе,
если не зачатом во грехе,
то рожденном тайно меж помех:
клином свет на нем, что младше всех.
Рано для звучанья наизусть.
На глазок прикинуть не возьмусь
изначальный вес его и рост.
А прогнозы врут — какой с них спрос?
Боязно: по-своему чудной,
от руки написанный, сквозной,
ничего окрест не застолбя,
тщится узаконить сам себя.
ОБЩЕНЬЕ МУЗ
Тропа наверх к оливам — как для кино-
фрагмента. Каллиопа видит Клио:
— Привет! — И мой тебе! Легко ли в маске
взбираться в гору? — Не сгущая краски, —
вздыхает, отвечая, Каллиопа, —
слух подтвержден. Больным-больна Европа.
— Уж не пора ли, — хмурит брови Клио, —
найти двух дев, пригодных к роли и. о.,
курировать историю и эпос,
препоручив им для начала опись?..
— История сама себя опишет,
а эпос, между прочим, еле дышит.
— Ах, Каллиопа, всюду перемены…
Не угадаешь, что уйдет с арены.
А взыщут с нас: не слишком ли инертны?..
Как думаешь, мы все еще бессмертны?
— Само собой, — вникает Каллиопа, —
ведь мы всё те же, что и до потопа.
А как, скажи, Эрато и Евтерпа?
Чем заняты? — Эрато, будто нерпа,
вновь плещется; Евтерпа молодится.
— А что поет? — ？Где зелень, там водица？.
Вообрази: на них в цветочек маски.
И обе Аполлону строят глазки.
— Какие есть. Я что-то запыхалась.
Пора побыть в тени хотя бы малость…
Урания — вот кто меня приводит
в отчаянье, когда в себя уходит
или — поштучно! — звезды проницает,
темнит, предположенья отрицает…
Пытливая!.. А что первоисточник —
Кастальский ключ? — Бормочет свой подстрочник.
Клянусь, одно и то же переводит:
？Пройдет и то и это. Всё проходит？.
Никем не обойден, ничем не болен,
а нынче вдруг шепнул, что обездолен:
？На языке, повторами чреватом,
что ни скажи, всё пахнет плагиатом？.
— Не без того… Но, Клио, есть же тропы, —
теряет громкость голос Каллиопы, —
похожие на будущие русла.
Там все слова новехоньки до хруста…
？Пожалуй, разговор — прогулки ради？, —
решает ветр. И, шевеля их пряди,
из нелюбви на чем-то ставить точку
готов махнуть за море в одиночку.
НАПОСЛЕДОК
Был — и отбыл. Свято, нет ли — место пусто.
Отбессонничал, впотьмах окном светя.
Монолог мой — в основном, конечно, устно —
обращен к нему два месяца спустя.
…Есть ли там подобие летосчисленья
и общенья, пусть единожды в году?
Принимают ли сквозь млечность поздравленья,
дня рождения посмертного ввиду?
Сплошь безмолвие? А если вдруг иначе,
говорят ли, сокрушаясь о своем
(снявши голову, по волосам не плачут),
или смахивают влагу рукавом?
Хочешь новости? В ？ЖЗ？, тебе вдогонку,
публикации твои — одна к одной —
не дают закрыть промеж миров заслонку.
Появись, хоть выпито за упокой.
Вот, скажу, твое последнее посланье.
Не бывать такому дважды на веку.
Что ни слово, то прямое попаданье,
безупречно угодившее в строку.
Взгляд на данность: многое перегорело,
и писать бы надо пеплом — на манер
азиатского художника, умело
применившего золу. Был в масть пример
из художеств. Покивать ли головою,
покачать ли, — заключенное в тиски
слово пепел, задевая за живое,
норовило отделиться от строки —
от линейной однозначности набора,
соблюдающего норму и режим,
до немыслимого пекла, до повтора
пепла пеплом через месяц с небольшим…
Составная текста — голос. И по следу
эхо слов, теперь уж из небытия:
— Приезжай! (Пока не время, но приеду.)
Я на связи. Обнимаю. Твой М. Я.
Снявши голову, по волосам не плачут.
С шестьдесят седьмого, сколь ни есть препон, —
тьма занятий… По-эйнштейновски взлохмачен,
одержим, отмечен, недооценен.
Роман. Продолжение