Стихи

       Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2025

       Феликс Чечик — родился в Пинске (Беларусь). Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Лауреат ？Русской премии？ (2011) и международной премии им. И.Ф. Анненского (2020).

       ***

       Из бытия в небытиё,

       где размываются детали,

       и бабочка и тень её

       весь день зигзагами летали.

       Пока не наступила тьма

       и крест поставила на этом…

       Летала бабочка сама,

       довольствуясь фонарным светом.

       ***

       Пью Млечный Путь, взасос целуя вымя

       небесное, чтоб не пойти на дно:

       бессилие — мое второе имя,

       а первое я позабыл давно.

       Из тех, кто жив, — его никто не помнит,

       из тех, кто жил, — лишь мама да отец:

       уже не сын, а бесполезный опыт,

       и друг злодейства, и печаль сердец.

       Безмолвьем разговаривают двое,

       сходя с ума и не сходя на нет:

       про это небо, навсегда чужое,

       про этих окон негасимый свет.

       Так и живу, как если бы впервые, —

       в последний раз, — прости меня, прости

       за то, что пакля думает о вые,

       за то, что сплю у времени в горсти.

       Пока на дне живётся мне легко, —

       полночное не скиснет молоко.

       ***

       Когда оливы зацветут

       по утренним садам, —

       меня не будет больше тут,

       а будет больше там,

       где все деревья отцвели,

       и где давно зима,

       и где мохнатые шмели,

       как музыка сама.

       ***

       Состарились — не постарели.

       И смотрим, как в прошлое, на

       зелёные почки сирени,

       которым безбрежность тесна.

       Весна, говорите? Пожалуй.

       Она отменила вчера

       осенние наши пожары,

       как боль отменяет пчела.

       Она отменила метели,

       она отменила июль.

       И наши сердца опустели

       навеки со скоростью пуль.

       И мы, не мигая, смотрели,

       покуда летели века,

       на дымные гроздья сирени

       в бутылке из-под коньяка.

       ***

       Время метели. Окна

       настежь для белых стай!

       Не выходи из кокона,

       не улетай в Китай.

       Не улетай. Останься.

       Жизни сломай весы,

       переползая в стансы

       гусеницей весны.

       Из детского альбома

       Не для форсу, не для лоску

       у шмеля прикид в полоску,

       и совсем не для красы —

       пёстрый тельник у осы.

       На трёхмачтовой ромашке

       разноцветные тельняшки…

       И плывут, подобно снам,

       по морям и по волнам.

       ***

       На Опалихе или в Кусково?

       На Голубинской! Боже ты мой:

       то ли мартовский грач, то ли слово,

       возвратившиеся домой.

       Навсегда возвратились? Навеки?

       Ненадолго? Всего лишь на миг?

       Посидеть перелётной на ветке,

       отдохнуть среди книг.

       От безмолвия небом хранимы, —

       всех, а значит, конечно, ничьи.

       Ноздреватого снега руины,

       грязевые ручьи.

       День весенний прикинется снова

       безнадежной зимой:

       на Остоженке или в Красково?

       На Голубинской! Боже ты мой!

       И кружит — сам не свой — невпопад

       над весенней Москвой снегопад.

       ***

       Испепеленность тополей,

       обугленность берёз…

       И безнадежней, и светлей

       от набежавших слез.

       Вот так бы век смотрел, пока

       от счастья не ослеп,

       на падающий свысока

       потусторонний снег.

       ***

       А.М.

       Хороша ли погода в Париже?

       Не дождит ли? Не ветрено ли?

       Я летаю всё ниже и ниже

       и спасенья ищу у земли.

       Так же бьётся ли сердце Монмартра?

       И жива ли коза в Тюильри?

       Я ещё полетаю до завтра,

       как у Эйфелевой сизари.

       Полетаю в тиши листопада.

       А потом растворюсь навсегда

       в суете Люксембургского сада,

       как на утреннем небе звезда.

       Старая, старая сказка

       Стрелка так и не перевалила

       за полночь, но погрузились в сон:

       девица-красавица Далила

       и красавец-богатырь Самсон.

       На чернично-манговой поляне,

       будто бы медведи до весны,

       спят и видят сны филистимляне

       и евреи спят и видят сны.

       Смерть навеки жажду утолила,

       запах крови ветром унесён…

       Понесла в десятый раз Далила.

       Выбрит под Котовского Самсон.

       Тишь да гладь! До божьей благодати,

       может быть, каких-то полчаса!

       Звёзды, как гречишные оладьи,

       и, как сковородка, небеса.

       Атлантиды и Гипербореи

       юный бог с бессмертьем обвенчал!

       Точат, точат бритвы брадобреи!

       Вьются, вьются кудри по плечам!

       ***

       Вода точила камень

       и превратила в нож,

       что голыми руками

       не очень-то возьмешь.

       С восторгом страстотерпца

       его пригрею я

       за пазухой у сердца,

       как сирое дитя.

       ***

       Вернуться во вчера

       уподобленьем скрина:

       горбатая гора

       и снежная равнина.

       Из прошлого извлечь —

       не вечной жизни корень,

       а родину и речь,

       чей норов груб и вздорен.

       Вернуться навсегда,

       а значит, на мгновенье,

       как в океан вода

       или к Гомеру зренье.

       Живи, пока живой,

       и будь — живей живого,

       покуда с головой

       тебя не выдаст слово.

       Пока тебя не съест,

       как Леджера кручина

       и среднерусских мест

       безмолвная пучина.

       ***

       Питаясь мякотью налива, —

       пусть неосознанно пока,

       смерть отвратительно червива

       и упоительно сладка.

       И, убивая то, что мило,

       и то, что было любо вам,

       она летит чешуекрыло

       и дарит радость воробьям.

       ***

       Элементарно, как спирт и вода:

       праздник души и отрава.

       Слева — груженные ливнем суда,

       солнце сентябрьское справа.

       Выпей с утра — закуси рукавом

       и прошвырнись по аллеям.

       Осень и ты, — вам не скучно вдвоём,

       где на стене Менделеев.

       ***

       Вадиму и Марине

       В подмосковном доме у Вадима

       крови изменяется состав.

       Жизнь не зарифмованная — мимо

       пролетела, как ж/д состав.

       Вот пожить бы так среди природы:

       леса, резеды, июньских пчёл —

       заказные сурдопереводы

       счастья, что когда-то не прочёл.

       ？А？ и ？я？ — родной и чуждой речи, —

       коими с рожденья награждён, —

       в тишине и выпуклей, и резче,

       как листва, промытая дождём.

       Граппа и маслята разморили, —

       два в одном: и Гамлет, и Фальстаф…

       В подмосковном доме у Марины

       крови изменяется состав.

       Родина? Отечество? Привычка?

       Табурет, пенька и канитель.

       И домой уносит электричка

       навсегда — за тридевять земель.

       ***

       Ещё вспоминали вчера обо мне

       прибрежных песчинок часы.

       И листья акаций шептали, что не

       расставлены точки росы.

       Казалось бы — снова прозрачен и тих

       подлунный и солнечный мир,

       как стих, существующий без запятых,

       как зимних берёз штрихпунктир.

       Ещё зеленела морская вода

       и пчёлы летали, гудя,

       которых уже не прочесть никогда,

       как азбуку Морзе дождя.

       ***

       Припоминаю тщетно

       приснившийся мне сон —

       он странным был, и этно-

       графическим был он.

       Я помню, что эвенки

       сидели у огня,

       и маленькие зенки

       буравили меня.

       И, запивая водку

       оленьим молоком, —

       я ждал свою подлодку

       еврейским моряком.

       Запаздывала лодка,

       в тайге сгущалась мгла.

       Тунгусская молодка

       мне глазки делала.

       Глаза небесной сини,

       не знающие дна…

       Но ждёт меня в пустыне

       еврейская жена.

       К ней журавлиной стаей

       лечу я, невесом.

       Внизу одна шестая

       растаяла как сон.

       ***

       Отбился от стаи и стал вожаком

       себя, и уже навсегда.

       Ты даже не мог и мечтать о таком —

       безмолвие и холода.

       Вокруг ни души: тишина, забытьё, —

       летай, а не хочешь, — сиди.

       И слушай холодное сердце своё —

       безмолвное сердце в груди.

       ***

       Раскалывалась голова

       от боли, как орех.

       Я в небо отпустил слова —

       на волю будто грех.

       Пусть обживают синеву,

       как птицы, — без тоски.

       А я безмолвно проживу,

       массируя виски.

       Феликс Чечик — родился в Пинске (Беларусь). Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Лауреат ？Русской премии？ (2011) и международной премии им. И.Ф. Анненского (2020).

       ***

       Из бытия в небытиё,

       где размываются детали,

       и бабочка и тень её

       весь день зигзагами летали.

       Пока не наступила тьма

       и крест поставила на этом…

       Летала бабочка сама,

       довольствуясь фонарным светом.

       ***

       Пью Млечный Путь, взасос целуя вымя

       небесное, чтоб не пойти на дно:

       бессилие — мое второе имя,

       а первое я позабыл давно.

       Из тех, кто жив, — его никто не помнит,

       из тех, кто жил, — лишь мама да отец:

       уже не сын, а бесполезный опыт,

       и друг злодейства, и печаль сердец.

       Безмолвьем разговаривают двое,

       сходя с ума и не сходя на нет:

       про это небо, навсегда чужое,

       про этих окон негасимый свет.

       Так и живу, как если бы впервые, —

       в последний раз, — прости меня, прости

       за то, что пакля думает о вые,

       за то, что сплю у времени в горсти.

       Пока на дне живётся мне легко, —

       полночное не скиснет молоко.

       ***

       Когда оливы зацветут

       по утренним садам, —

       меня не будет больше тут,

       а будет больше там,

       где все деревья отцвели,

       и где давно зима,

       и где мохнатые шмели,

       как музыка сама.

       ***

       Состарились — не постарели.

       И смотрим, как в прошлое, на

       зелёные почки сирени,

       которым безбрежность тесна.

       Весна, говорите? Пожалуй.

       Она отменила вчера

       осенние наши пожары,

       как боль отменяет пчела.

       Она отменила метели,

       она отменила июль.

       И наши сердца опустели

       навеки со скоростью пуль.

       И мы, не мигая, смотрели,

       покуда летели века,

       на дымные гроздья сирени

       в бутылке из-под коньяка.

       ***

       Время метели. Окна

       настежь для белых стай!

       Не выходи из кокона,

       не улетай в Китай.

       Не улетай. Останься.

       Жизни сломай весы,

       переползая в стансы

       гусеницей весны.

       Из детского альбома

       Не для форсу, не для лоску

       у шмеля прикид в полоску,

       и совсем не для красы —

       пёстрый тельник у осы.

       На трёхмачтовой ромашке

       разноцветные тельняшки…

       И плывут, подобно снам,

       по морям и по волнам.

       ***

       На Опалихе или в Кусково?

       На Голубинской! Боже ты мой:

       то ли мартовский грач, то ли слово,

       возвратившиеся домой.

       Навсегда возвратились? Навеки?

       Ненадолго? Всего лишь на миг?

       Посидеть перелётной на ветке,

       отдохнуть среди книг.

       От безмолвия небом хранимы, —

       всех, а значит, конечно, ничьи.

       Ноздреватого снега руины,

       грязевые ручьи.

       День весенний прикинется снова

       безнадежной зимой:

       на Остоженке или в Красково?

       На Голубинской! Боже ты мой!

       И кружит — сам не свой — невпопад

       над весенней Москвой снегопад.

       ***

       Испепеленность тополей,

       обугленность берёз…

       И безнадежней, и светлей

       от набежавших слез.

       Вот так бы век смотрел, пока

       от счастья не ослеп,

       на падающий свысока

       потусторонний снег.

       ***

       А.М.

       Хороша ли погода в Париже?

       Не дождит ли? Не ветрено ли?

       Я летаю всё ниже и ниже

       и спасенья ищу у земли.

       Так же бьётся ли сердце Монмартра?

       И жива ли коза в Тюильри?

       Я ещё полетаю до завтра,

       как у Эйфелевой сизари.

       Полетаю в тиши листопада.

       А потом растворюсь навсегда

       в суете Люксембургского сада,

       как на утреннем небе звезда.

       Старая, старая сказка

       Стрелка так и не перевалила

       за полночь, но погрузились в сон:

       девица-красавица Далила

       и красавец-богатырь Самсон.

       На чернично-манговой поляне,

       будто бы медведи до весны,

       спят и видят сны филистимляне

       и евреи спят и видят сны.

       Смерть навеки жажду утолила,

       запах крови ветром унесён…

       Понесла в десятый раз Далила.

       Выбрит под Котовского Самсон.

       Тишь да гладь! До божьей благодати,

       может быть, каких-то полчаса!

       Звёзды, как гречишные оладьи,

       и, как сковородка, небеса.

       Атлантиды и Гипербореи

       юный бог с бессмертьем обвенчал!

       Точат, точат бритвы брадобреи!

       Вьются, вьются кудри по плечам!

       ***

       Вода точила камень

       и превратила в нож,

       что голыми руками

       не очень-то возьмешь.

       С восторгом страстотерпца

       его пригрею я

       за пазухой у сердца,

       как сирое дитя.

       ***

       Вернуться во вчера

       уподобленьем скрина:

       горбатая гора

       и снежная равнина.

       Из прошлого извлечь —

       не вечной жизни корень,

       а родину и речь,

       чей норов груб и вздорен.

       Вернуться навсегда,

       а значит, на мгновенье,

       как в океан вода

       или к Гомеру зренье.

       Живи, пока живой,

       и будь — живей живого,

       покуда с головой

       тебя не выдаст слово.

       Пока тебя не съест,

       как Леджера кручина

       и среднерусских мест

       безмолвная пучина.

       ***

       Питаясь мякотью налива, —

       пусть неосознанно пока,

       смерть отвратительно червива

       и упоительно сладка.

       И, убивая то, что мило,

       и то, что было любо вам,

       она летит чешуекрыло

       и дарит радость воробьям.

       ***

       Элементарно, как спирт и вода:

       праздник души и отрава.

       Слева — груженные ливнем суда,

       солнце сентябрьское справа.

       Выпей с утра — закуси рукавом

       и прошвырнись по аллеям.

       Осень и ты, — вам не скучно вдвоём,

       где на стене Менделеев.

       ***

       Вадиму и Марине

       В подмосковном доме у Вадима

       крови изменяется состав.

       Жизнь не зарифмованная — мимо

       пролетела, как ж/д состав.

       Вот пожить бы так среди природы:

       леса, резеды, июньских пчёл —

       заказные сурдопереводы

       счастья, что когда-то не прочёл.

       ？А？ и ？я？ — родной и чуждой речи, —

       коими с рожденья награждён, —

       в тишине и выпуклей, и резче,

       как листва, промытая дождём.

       Граппа и маслята разморили, —

       два в одном: и Гамлет, и Фальстаф…

       В подмосковном доме у Марины

       крови изменяется состав.

       Родина? Отечество? Привычка?

       Табурет, пенька и канитель.

       И домой уносит электричка

       навсегда — за тридевять земель.

       ***

       Ещё вспоминали вчера обо мне

       прибрежных песчинок часы.

       И листья акаций шептали, что не

       расставлены точки росы.

       Казалось бы — снова прозрачен и тих

       подлунный и солнечный мир,

       как стих, существующий без запятых,

       как зимних берёз штрихпунктир.

       Ещё зеленела морская вода

       и пчёлы летали, гудя,

       которых уже не прочесть никогда,

       как азбуку Морзе дождя.

       ***

       Припоминаю тщетно

       приснившийся мне сон —

       он странным был, и этно-

       графическим был он.

       Я помню, что эвенки

       сидели у огня,

       и маленькие зенки

       буравили меня.

       И, запивая водку

       оленьим молоком, —

       я ждал свою подлодку

       еврейским моряком.

       Запаздывала лодка,

       в тайге сгущалась мгла.

       Тунгусская молодка

       мне глазки делала.

       Глаза небесной сини,

       не знающие дна…

       Но ждёт меня в пустыне

       еврейская жена.

       К ней журавлиной стаей

       лечу я, невесом.

       Внизу одна шестая

       растаяла как сон.

       ***

       Отбился от стаи и стал вожаком

       себя, и уже навсегда.

       Ты даже не мог и мечтать о таком —

       безмолвие и холода.

       Вокруг ни души: тишина, забытьё, —

       летай, а не хочешь, — сиди.

       И слушай холодное сердце своё —

       безмолвное сердце в груди.

       ***

       Раскалывалась голова

       от боли, как орех.

       Я в небо отпустил слова —

       на волю будто грех.

       Пусть обживают синеву,

       как птицы, — без тоски.

       А я безмолвно проживу,

       массируя виски.