Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2022
Евгений Сологуб родился в Петрозаводске, окончил филологический факультет Петрозаводского государственного университета. Живёт в Москве.
Предыдущая публикация в ？ДН？ — 2021, № 4.
Алина-а!
Собственное имя сквозь сон кажется чужим. Перед глазами невесомый образ: тихая река, лодка, плеск воды; берег призрачен, но присутствует ласковой песней, родной и протяжной. Она не спешит открывать глаза. Ощупывает себя, скользя пальцами по мурашкам. Может, и бабушка на том берегу. Нет, не вспомнить.
Пора ехать! Алина-а!
Сквозняк перебирает складки подвенечного платья.
За окном, утопая ногами в песке, резвятся дети, подкармливают небо хлебом, но суетливые чайки воруют дары, заглатывают щедрые ломти на лету. Сквозь пудру облаков капают яркие лучи, шу-шу-шукают волны и сосны скрипят.
Алина-а! Да где ты?! Алина-а!
Она ступает на тёплый дощатый пол балкона, сладко потягивается, поднимаясь на носочки. Слышит, как шаги устилают ступени, как распахивается дверь…
Готова?!
Распаренный от нервов и беготни, Глеб тревожно глядит на неё сизыми глазами, поддается улыбке, обнимает.
Пора…
В прохладе храма кротко блуждают смуглые пары глаз, свечные огни каплями духа стекают по стёклам окладов. Шепотки и неровное дыхание родни вплетаются в тягучую гнусавость иерея. Толстая свеча словно обмякает в горячих ладонях Алины. Глеб бледный, один в один оловянный солдатик.
Сердце пронзает нежная судорога. Ухо слышит порхание крыльев. Губы ждут венчанный поцелуй.
Лучи снуют в липовых листьях, пахнет горячим асфальтом и сладким шампанским. Алина грустно глядит на мужа: бедный, вынужден пить, говорить, отвечать на бессмыслицу. Кто-то тянет за локоть, бормочет слезливые сантименты.
По машинам — и на банкет.
Румяные пьяные лица, дёрганые движения сплочённых тел. Оры. Тосты. Пошлая вязь комплиментов. Шаловливое ？горько!？ повсюду. Алина поминает праздник, которым все завладели. Мужа нет. Отошёл, заблудился в родне. Лишь пиджак его млеет на стуле.
Пригодится.
…Алина свернула на узкую улочку, выстланную брусчаткой. В закутке невеселого дворика бурчал кроха-автомобиль, в его тускло-жёлтом салоне сидел кучерявый мосластый мужчина. Он отвлёкся от футбольной трансляции и проводил заплутавшую девушку ленивым взглядом. Алина заприметила тоскующую детскую площадку. Девушка сбросила туфли и залезла с ногами на скамейку. Мужчина снял с себя крохотный ？фордик？ и, сунув руки в карман кожаной куртки, засеменил к ней. Он сочувственно улыбнулся, глядя на лопнувшие алые мозоли, и протянул откуда-то из груди:
— Далеко идти?
— Кто его знает.
— Мужа потеряла, что ли?
— Нашла.
— Может, мне сигарету найдёшь?
— Не курю.
— А пиджак?
— У него и спросите.
Мужчина сунул было руку в карман пиджака.
— Но-но-но!
— Он же мне разрешил.
— Тогда ладно.
Мужчина остановил ногой карусель, уселся на запятнанную детскими следами платформу. Добрые чёрные глаза его хитро блестели в темноте.
— Где же муж?
— Танцует.
— Без тебя?
— Мне для мамы не жалко. А вы чего не спите?
— Думаю на ночь глядя.
— Вредно, на ночь-то.
— Как раз об этом и думал. На воротничке у тебя щеглы, что ли?
— Вы первый, кто щеглов разглядел.
— Это во мне орнитолог умер. Увлекался в юности… Чем только не увлекался. Я и биатлоном занимался, и… А-ай, и сейчас хорошо живём…
Мужчина замолк, но весь как будто вздрагивал изнутри.
— Вы меня простите… — кротко попросил он, докурив. — Я обычно не лезу. Само как-то. Раньше сыновья выручали. Поболтаешь, научишь чему-нибудь, а чаще — тебя научат. Светлее было… полнее, что ли… А сейчас разбежались: один в армии, другой в Москве…
Мужчина встал, чтобы уйти, но Алина спросила:
— Скучаете?
— Да-а, куда денешься?
— А сейчас чем живёте?
— Обувь мастерю да за ？Зенитушку？ болею.
— Не подводят?
— Т’ай. Нервы только треплют. А разлюбить не могу. Родные же. Меня труд спасает…
— Вы прямо сами и шьёте?
— А кто ж?
— И модели сами выдумываете?
— Скорее они меня выдумывают.
Карман пиджака завибрировал: на экране светилось глупое любовное прозвище. Алина отключила звук. Мужчина понёсся к машине. Он долго копошился в багажнике и вернулся с худенькой обувной коробкой в руках.
— Примерьте-ка. У вас же тридцать седьмой?
Алина смутилась.
— Да чего вы. В туфлях далеко не уйдёте, а вам, я так понимаю, нужно далеко.
Алина вышла в топсайдерах под свет фонаря, походила на месте, по кругу, встала на носочки, проскакала по невидимым клеткам классиков.
— Не слишком для первой встречи?
— Что ж умалчивать, — и последней.
Мужчина отошёл подальше, удовлетворённо улыбнулся.
— С пиджаком и платьем просто шик!
— Новые, — смущённо протянула Алина, — натрут ещё хуже.
— Ты через пять минут вообще забудешь, что они на ногах. Можно мне ещё у пиджака угоститься?
Алина достала из кармана пачку.
— Забирайте.
Всё вдруг замолчало и молчанием своим сблизило двух незнакомцев, но также резко молчание это пронзил навязчивый, озлобленный стук в окно, вслед за ним студёный женский голос промямлил приказ. Мужчина цокнул, втоптал окурок в камень брусчатки и поплёлся к машине. Алина следила за тем, как он хлопнул дверцей багажника, как автомобиль, утешая хозяина, подмигнул фарами, как мужчина, понурый и неожиданно хилый, скрылся в подъезде.
Алина побрела вдоль тёмных окон и пыльных стен, подсвеченных сором неоновых вывесок. Лязгая железом и радостно бренча, проехал томный трамвай: в окне его усердно целовались подростки. Лёгкий шаг утомился от голода. С запахом городской пыли смешался аромат свежей выпечки и повёл Алину за собой.
В сумрачном пространстве круглые столики несли на себе перевёрнутые стулья. В воздухе витала едва слышная одинокая мелодия гитарных струн. За деревянной стойкой коренастый патлатый старик в джинсовой рубашке вытряхивал крошки из хлебных корзин. Он встретил Алину отрешённым взглядом и, не оставляя дела, с досадой спросил:
— Неужели сбежал?
— Мы в прятки играем.
— И теперь не найти?
— В этот раз прячусь я.
Из-за цветастой гардины вышла сухопарая женщина с кружками и чайником в руках. Полы шерстяного кардигана свисали до колен, собранные в хвост волосы открывали маленькие востренькие уши. Она с тихим укором посмотрела на мужчину.
— Ты опять, что ли, дверь не закрыл?
— Не закрыл да невесту впустил, — он подмигнул Алине.
— Я уже ухожу…
— Мы уже не отпустим, — хитро переглянувшись с мужем, шепнула женщина и скрылась за гардиной.
Она вынесла третью кружку и тарелку с выпечкой. Улыбаясь из тени своего стеснения, Алина села за стол. Над тихим движением улицы за окном возвышался шпиль кирхи святого Михаила.
— Ты идёшь? — позвала женщина.
Мужчина убрал стопку корзин под стойку.
— Я говорил, не пеки, теперь вот скармливает всем.
Он опустился на стул, дерзко оторвал кусок от булочки.
— Ты и вчера говорил, — отмахнулась женщина и разлила пряный чай по кружкам.
Капелька граната на потемневшем кольце безымянного пальца притягательно горела.
— А сегодня оказался прав, да? — мужчина задиристо улыбнулся Алине. — Налетай.
— Очень вкусно, — протянула она.
— Смотри, ко лбу что-то прилипло.
— Это родинка.
— Смешная.
Алина покраснела. Её рассеянный взгляд блуждал по пекарне. Полки заняли винтажные кофемолки, турки, потрёпанные путеводители и забытые книги, коробки с настольными играми.
— Здесь всегда была пекарня?
— Мы женаты лет сорок, — задумался мужчина, — значит, лет тридцать…
— …Пять, тридцать шесть даже, — подхватила женщина.
— Ну да, тридцать шесть, — потрясённый, он тёр лоб и щёки, точно только сейчас догадался, сколько времени нёс в себе, — Нет, ну ты подумай! А начинали пирожками с ливером, с повидлом. За семь копеек, помнишь? И ведь устояли! А сейчас сколько их. Все кому не лень пекут. А мы по-прежнему стоим!
— Чего-то ты разошёлся, дружок, — женщина слегка коснулась пальцами ладони супруга. — И ещё простоим.
— А ты чем живёшь? — будто вместе спросили.
— Не знаю… Мне кажется, что жизнь моя — это злость.
— А личико не злое… — женщина в поисках одобрения взглянула на мужа.
— Совсем-совсем, — подтвердил он. — И что же тебя злит?
— Всё подряд. Шум, родня, настырное мнение, взгляд пустой, неудобный вопрос, лень, толпа… — Алина задумалась. — …Даже время.
— Тут набор мудреца.
Женщина придвинулась ближе. В её волосах обитал дух хлеба. Горячие пальцы, точно тесто, облепили запястье девушки.
— А бывает и наоборот, — торопливым шёпотом заговорила женщина. — Бывают дни нараспашку: когда за всё хочется зацепиться, ничего не упустить, всему родной быть, весь мир в себя уместить. Слышать, видеть. И расти…
Встревоженная, Алина вскочила и заходила вдоль столиков. Руки суетились, желали предметов. Она стянула с полки путеводитель по Будапешту. На кафель выпала сложенная карта. Алина подняла её и развернула: всюду краснели треугольники контрольных точек, а линии улиц разукрашены маркерами разных цветов.
— Любите путешествовать? — дрогнувшим голосом спросила она.
— Не перестаём приобщаться к миру, — зевая, протянул мужчина.
— И мне бы…
Алина хотела вернуть путеводитель полке, но женщина остановила:
— Возьми с собой, быстрее съездишь.
— Правда?
— Бери-бери, без мужа только не уезжай, — кивнул мужчина. — И карту бери. Нашими дорогами пройдёте.
— Да ну тебя, — отмахнулась женщина, — пусть своими идут.
Слабость и тревога овладели Алиной. Затравленный лишней мыслью взгляд застыл, потускнел.
— Что ты, хорошая? — испугалась женщина.
— Почему так мало места?
— Ты ещё не нашла своего.
— Послушайте, но человек же больше ежедневной возни?
— Точно так. Ужмёшься со временем, не бойся, — вторил мужчина.
— Это до какой же степени? — девушка теребила страницы путеводителя.
— До границ собственного тела, красавица.
Алина не искала слов: обняла стариков и отблагодарила поцелуями в горячие щеки.
Во многих окнах уже не горел свет, перекрёсток подмигивал жёлтым, гам пьяной компании сновал вдалеке; одинокий таксист, облокотившись о багажник, обменивался с телефоном чужой речью, и случайные машины заглушали его лепет. Мерцали огни, ползли тени.
Алина взглянула на небо: припудренная луна источала кремовое сияние. Редкая радость созвучия вспыхнула в ней и вырвалась детским смехом. Шаг её заскакал, а затем и вовсе перешёл на бег, и город, казалось, подбадривая её, подталкивал прохладным дыханием в спину. Она остановилась лишь у Камского сада. Там, в глубине ландшафта, где протекала река, воздух пылал янтарём и резвились мужские голоса.
Мужчины плескались в чёрной воде, орали песни и играючи топили друг друга, но, быстро околев, выползли на берег. Один чесал свой бритый затылок, другой выжимал рыжую бороду. Бритый хотел закурить, но сигареты остались у затухающего мангала, — пришлось встать и на захмелевших ногах тащиться к нему. Вещи валялись на плешивой траве вперемешку с опустошёнными пивными бутылками; вспоротая упаковка маринованного мяса, сетка мандаринов и шампуры были до странности аккуратно разложены на драном пакете. Дрожа костлявым телом, бритый накинул мешковатый свитер, сел на корточки и, закурив, начал накалывать мясо на шампур: он нервно улыбался, как будто о чём-то судорожно соображал и тут же сожалел о возникшем соображении. Бородатый подобрал очки, накинул плащ, карман которого оттягивала бутылка виски. Он приложился к ней и поделился с другом.
— Да погоди ты, — корча лицо от дыма, пробасил тот.
— А ты рот открой, я тебе накапаю.
— В трусы себе накапай, — бритый нервно ухмыльнулся. — Я знаешь, чё думаю.
— Чё?
— Вот ты упёрся: не пересекаются. А я тебе свои рога: если параллельные не пересекаются, то и жизнь эта нахер не нужна.
— Так не живи, чё ж ты?
— Эт я ещё подумаю, как-нибудь сам решу, братка! — бритый выплюнул сигарету и, встав над мангалом, дерзко посмотрел на друга, но встретил лишь дрожащую ухмылку и лепестки огня в стёклах очков. — Мы с тобой тоже параллельными были, а как тебя кинула королева твоя, сразу и пересеклись, да? Чё на это скажешь?
— Мне тебя в дёсны засосать теперь?
— А чё, я не против, — бритый выпятил губы, причмокнул. — Ладно, проехали. Уважуха, братка, что позвонил. Очень рад.
Он полез обнимать друга.
— Плащ запачкаешь клешнями своими!
Бритый вытер руки о свитер и вырвал бутылку. Огонь спал, угли пульсировали жаром на дне мангала.
— Лучше бы ты радовался, когда я счастлив был, — ехидно заметил бородатый.
— Вона как, да? — бритый выпучил глаза. — Ты на меня-то чувство вины своё не вешай. Я те кричал, что тухляк выйдет. Дыркой своей повертит, а потом свалит у другого перед носом вертеть. Ещё и нас по углам разведёт. И вот, нате! Чё лыбишься, борода?! У-у-у, так бы и огрел по бороде твоей.
— А почему она вас бросила?
Алина уже спускалась к мангалу. Бритый застыл, отупев от неожиданности, и глядел на девушку, как на глупое недоразумение.
— Ты настоящая или белку принесла?
— Вот и подумай пока.
— Давай-ка не дерзи!
— Погоди ты, не гони, — осадил бородатый, забрал бутылку и протянул девушке. — Выпить хочешь?
— Я хочу знать, почему она вас бросила.
— Ва-а-ас, — жеманно передразнил бритый. — Можно я тебя потрогаю?
— Себя потрогай.
— И при параде, смотри. В загсе, что ли, места не хватило?
— Черепу твоему места для мозгов не хватило, — огрызнулась Алина, даже не смотря в его сторону.
— Язык бы прикусила!
— Да харе!
Алина подошла к мангалу, подставила ладони волнам жара, но продолжала смотреть на бородатого.
— Вы не спрашивали, да?
— Сказала, нужно так. Чё тут спрашивать? — усмехнулся он.
— Что нужно?
— На нового пассажира прыгнуть, чё еще вам нужно-то?
— Да, прав Костян, — бородач отвернулся, беспомощно всмотрелся в темноту, смастерил язвительную усмешку. — Пять лет всё прилично, ажурно, всех всё устраивало. И работа, игры мои, и всё было супер-пупер, зайчик, котик, а тут вдруг сходу — не такой, не так, и сопишь, и пердишь, и внимания нету, целый день за компом и ещё до кучи. Я… чё мне, отдохнуть нельзя, если работаю я за компом… Чё тут спрашивать, чё решать? Подвалил, видать, пободрее персонаж, посвежее, а я нахер послан… в архив… или как это называется? — не переставая жалко ухмыляться, он обернулся на девушку.
— ？Сука？ это называется!
— Так вы не хотели, чтоб она уходила?
— Я же люби… Люблю её, чё уходить-то?
— Братуха, да ты чё!
— А ей говорили, что любите? — спокойно спросила Алина.
— Говорил когда-то. Нужно на каждом углу объявлять?
— Я думаю, что она вас тоже любит, просто хочет поговорить. Вы наверняка не спросили, почему. А ей, я вас уверяю, больше всего это ？почему？ нужно. И никого она себе не нашла, сидит где-нибудь у подруги, вы же это, я надеюсь, понимаете, или одна сидит, думает, как бы день похоронить побыстрее. Такая же, как вы, обиженная. А вы позвоните, напишите, не знаю, спросите — почему? А дальше она сама. Всё сама сделает. Вам останется только молчать.
Лепестки пламени снова заходили между углей, до черноты облизывая мясо. Млечный дым поднимался от мангала и рассеивался в темноте.
— Отчалил поезд, братуха. Забей! — сплюнул бритый.
— Ты за мясом следи, — улыбнулась Алина.
Бородатый виновато рассматривал этикетку на бутылке, не поднимал глаз. Бритый вскинул шампуры, оглядел подгоревшее мясо. Один кусок соскользнул на угли, зашипел.
— Позвони, — во весь голос надавила Алина.
— Слушай, иди, а, подруга, тёпай, — процедил бритый, нависнув над ней. — Нам без баб нормально. Бухнём хорошенько, а завтра само рассосется. Давай, иди вон, на кладбище погуляй, здесь рядом. А мы тут сами порешаем, да, братка?
Бородатый неосознанно кивнул, но не на слова друга, а в ответ на возникшее намерение, на мысль, которая обмакнула и встречу, и ночь в новый смысл.
На противоположном берегу, в кустах, запутался яркий луч фонарика, тонкий, печальный голос звал: ？Сёма, Сёма!？ — затем свет перескочил через реку, упал к ногам, спросил:
— Вы котика не видели? Пушистого такого, бело-рыжего…
— Не видели! — рявкнул бритый.
Луч обиделся, скрылся. Бритый бросил шампуры на землю и яростно пнул обугленное мясо в темноту.
— Ты ещё здесь? — припугнул он.
— Истеричка, — шепнула Алина.
Бородатый, пошатываясь, ушёл к воде. Девушка резво взбежала по короткому склону и оттуда подбросила:
— А ты проследи за браткой, чтоб позвонил.
— Дура, — сплюнул бритый, судорожно натягивая джинсы.
Спрятав руки в карманы пиджака и дурашливо улыбаясь, Алина шла и пинала разбежавшиеся камушки, но резко остановилась. Принюхалась.
— Без паники, это моё, — окликнул её звонко-низкий голос. — Подойдёшь?
Алина прошла по газону, перешагнула ограду. С торца одинокого дома под боком у сада, свесив ноги с покатой крыши подвала, сидела молодая женщина в пижамных штанах и розовом худи и курила самокрутку.
— Залезай, — женщина похлопала крышу.
— Мне и на земле хорошо.
— Тогда я к тебе.
Она спрыгнула. Веки её заволокли густые тени и глаза блестели оттуда промытыми стёклышками.
— От свадьбы отбилась, что ли?
— Гуляю просто.
— Ну и правильно. Нечего первому встречному душу выворачивать. Я, видишь, растительными методами её прививаю. Хочешь?
— Я как-то не планировала, — Алина посмотрела по сторонам.
— А этот город вообще к планам не располагает.
Уголёк самокрутки расцвёл и высветил полоску бледной кожи на безымянном пальце.
— Регина… — выдохнула женщина. — Если тебе там познакомиться нужно… Для ритуала, и все дела…
Алина пожала влажную прохладную ладонь.
— Ну, будешь или нет? — Регина подставила самокрутку к самому носу.
Алина с тревожным стуком в груди вдохнула тяжёлый горький дым. Голова набухла, закружилась, тело раскисло, но через несколько секунд к нему снова вернулись силы, и в пустынном сознании заплясали мысли, но ни одной она не смогла уловить. Ночь потекла клейкими красками. Регина задрала рукава худи, открыв затянутые цветастыми татуировками предплечья, и залезла на крышу.
— Давай сюда, — она протянула руку и подтянула Алину к себе.
— Ну как?
— Невесомо, — промямлила она.
— Ну-ка, дай руку… Это что б все видели, что ли, — широкое такое?
— Просто широкое.
Алина отдернула руку.
— Да ладно тебе. Все поначалу гордятся.
— Радоваться нужно, а не гордиться.
— Мой психолог говорит, что это требовательное слово. Лучше, говорит, его не употреблять.
— Какое? Радоваться?
— Нужно.
— Да ну?
— Токсичное, говорит, оно. Источник неврозов.
Алина подавилась дымом, рассмеялась.
— Дым у тебя токсичный.
— Не хочешь, дай сюда.
— Не знаю, — Регина затянулась. — Не получается.
— Что не получается?
— Жизнь собрать не получается.
— А жить её получается?
— А это не одно и тоже?
— Да вроде нет.
Тёплое сияние подогревало Алину изнутри. Девушка повернулась на бок, коснулась лица Регины: палец по широкой брови скользнул к переносице, прокатился до сухих губ, упал в ямочку на подбородке.
— Уплываешь?
— Немножко, — Алина смастерила плутоватую улыбку и резво чмокнула Регину в горячий лоб. — Мой поцелуй остудит твою горячую голову.
— Счастливая ты, да? — завистливо ухмыльнулась Регина.
— У меня выбора нет, — пожала плечами Алина.
— Это как?
Алина прислушалась. Гулкое шарканье шумело морскими волнами. Уголёк укусил Регину за палец, она вскрикнула и смахнула окурок, и жалобный голос совсем рядом пропел: ？Сёма! Сёма!？
— О-о, давай бабушке котика найдем.
— Кому?
Алина выпятила указательный палец. Пасмурная старушка с пушистым роем седых волос на голове, в пёстром халате, шаркала калошами недалеко от них и стучала умирающим фонариком по ладони. Она остановилась, хотела было спросить о чём-то девушек, но только взглянула влажными глазами, махнула рукой и скрылась за углом.
— Ну, скорей же.
Алина спрыгнула с крыши и потянула Регину за кроссовку.
Телефон зарос пропущенными звонками, но Алину это мало интересовало: она включила фонарик и догнала старушку. Захлебываясь радостью, сердце трепетало, и, лишённое веса тело плыло в прохладном течении ночи.
Они пропали в зарослях за гаражами. Рыская по тёмной поросли, путаясь в цепких ветках, Алина во весь голос звала, уськала, сыпала шипящими, но ещё яростнее, исступлённее, ночным совиным криком звала Регина. Когда затихли, чтобы смочить иссохшие связки, в шуршащую тишину вмешалось сухое короткое ？мя？. Пропало. И послышалось снова. Два хризолитовых глаза, вспыхивающих в свете фонариков, выглядывали из-за осиновых листьев. Регина подтянула штаны, подпрыгнув, ухватилась за ветку, затем оплела мясистыми икрами ствол дерева, подтянулась и залезла наверх. Из кармана худи выскользнул белёсый предмет.
Алина, стараясь не лишать Регину света, пошарила рукой в траве и подняла монитор видеоняни.
Кот попятился, угрожающе фыркнул и хлестнул Регину лапой по ладони, девушка психанула, молниеносно схватила кота за шкирку, но тот, извернувшись, упал в траву и сиганул к дороге.
Регина ловко спрыгнула с дерева. Алина протянула монитор.
— Ты выронила.
— Ага, спасибо, — Регина мельком взглянула на монитор и быстро убрала в карман.
Старушка держала Сёму на руках, зарыв в его пышную грязную шерсть свой пухлый нос, и глядела на них светлыми от умиления глазами. Регина несла ладонь перед собой: длинная царапина набухала кровью.
— Это он испугался, вы его не вините, — стыдливо напела старушка. — Йодом нужно, пойдёмте.
— Да я сама.
— Не отпущу, — старушка шутливо топнула ногой.
Плотный воздух душной квартиры пропитался запахом пирожков с капустой и вьетнамским бальзамом ？Золотая звезда？.
— Не разувайтесь, не вздумайте, до пола тряпка не добралась, — умолила старушка, пробираясь враскачку по заставленному тусклому коридору на поиски йода.
Девушки шагнули в гостиную, в которой тихо ворчал телевизор и рассеянно светило бра. У стены напротив телевизора стоял протёртый бархатный диван, в глубине комнаты — сервант, а вдоль стены напротив окна — два новых кожаных кресла и журнальный столик с хрустальной миской шоколадных конфет, чашкой холодного чаю; сканворд в журнале был разгадан наполовину; прохладный ветерок лениво вползал в приоткрытую фрамугу, теребил кружевные занавески. Кот следовал по пятам за девушками, обнюхивая их голые стопы. Регина юркнула в ванную, а, вернувшись, тут же упала в кресло и вытянула из миски горстку конфет. Она сочно жевала их одна за одной, отправляя фантики в просторный карман. Алина бродила по комнате, ощупывала пальцами ног ворс пёстрого ковра.
— Не надоело ходить-то?
— Ага, не остановиться.
— На, возьми тоже, чего я одна тут жру.
Конфета полетела девушке в спину.
— Чего не ловишь-то?
— Устала.
Алина подняла конфету. Фантик так мило и загадочно шуршал, что ей хотелось разворачивать его подольше. Жадная до вкуса, Алина медленно разжёвывала вязкую шоколадную сладость.
Старушка вернулась в гостиную и протянула Регине обувную коробку с лекарствами.
— Поищи здесь, девонька…
— Да я уже промыла.
— Всё равно поищи, — старушка опустилась на диван, ласково взглянула на Алину. — Конфеты кушайте… Кушайте, кушайте. У меня еще пирожки, я сына ждала, а он чего-то не приехал… С утра говорили с ним, сейчас трубку не берёт… Занят он… Что там? Нашла? Во-о-т, давай помогу…
Старушка забрала пузырёк йода.
— Я справлюсь.
— Чего жалеешь?
Она осторожно промазала царапину, задувая жжение, а Регина ухмылялась:
— Вы зря не переживайте, всё хорошо.
— Разве это возможно, чтоб зря что-то было? Это, по-моему, невозможно, чтоб зря…
Она покатала испачканную вату в сморщенных пальцах и, огорченная, скрылась на кухне.
— Обидела бабулю, — криво усмехнулась Регина.
За стеклом серванта стоял чёрно-белый портрет широколицего мужчины, убранный в рамку с траурным уголком. Алина встретила его серьёзный пристальный взгляд и, смутившись, непроизвольно шепнула: ？Извините？. Регина сжевала ещё несколько конфет, пока Алина, наконец, не упала в кресло. От назойливого головокружения она боялась закрыть глаза, поэтому стала разглядывать разводы света на сером потолке.
— У тебя сын или дочь? — маскируя любопытство безразличием, спросила Алина.
— Доча.
Регина стала перебирать упаковки и баночки с лекарствами. Подносила каждую к глазам, вычитывала название действующего вещества и возвращала обратно.
— И часто ты её так одну оставляешь?
— Осуждаешь?
— Спрашиваю.
— А пусть привыкает.
— К чему?
— Да ко всему.
Взгляд Регины завис на знакомом: фентанил. Она покрутила упаковку в руках и сунула в карман.
— Она ведь не виновата.
— Я тоже.
— Извини.
— Не парься, всё ок.
Кот запрыгнул Алине на колени, потанцевал чумазыми лапами на белой юбке, тепло улёгся, уютно затарахтел. Дрожь трепетно пропитала всё тело и дошла до ресниц.
Алина потягивается, морщится от скорого ватного сна, кладёт руки на колкий плед, приподнимается в кресле. В просвете занавесок мелькают воробьи, бойко слетаются стайками к деревянной кормушке, жадно заглатывают пшено. Телевизор молчит. Овладевая стонущим телом, она выходит из комнаты.
На кухне, уперев локти в стол, Глеб устало разглядывает нарды на доске и жуёт последний пирожок. Старушка напротив, сложив ладони на раскрытом семейном альбоме, клюёт носом. Глеб встречает жену нежным взглядом.
— Что снилось?
— Ребёнок, кажется, плакал…
— Домой-то пойдём?
— Очень хочу домой.
— Всё так, так нечего порознь молодым, — бормочет старушка и, вдруг выпорхнув из дрёмы, просит: — Только варенье с собой возьмите, сливовое. Сейчас-сейчас.
— А туфли?
— Обменяла на скороходы.
— Пыльные все… Посиди-ка.
Глеб уходит вслед за старушкой. За окном, волоча по бульвару потрёпанного хозяина, неугомонный джек-рассел врывается в птичье собрание, разбрызгивает голубей. Пернатые хлопки и звонкий лай дробят утреннюю тишину. Алина перелистывает альбом: блёклые, смуглые, пожелтевшие, но живые молодые лица отзываются в ней трепетом, грустной улыбкой. Вернувшись с куцей тряпкой в руках, Глеб усаживает жену на табуретку, опускается на колено, бережно протирает кожу от пыли.
— Вот теперь можем идти.
— Без варенья не отпускаю!
Стук колёс, колыбельная качка залитого солнцем трамвая. Солнцем венчаны волосы, слёзы, похмелье. В приоткрытых губах, на коленях, на пальцах сплетённых, у ног, даже в банке с вареньем, — всюду солнце. Глеб сопит на плече и, объятая светом, Алина благодарно впивается в сотканный солнцем день.
Стихи