Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2023

       Анастасия Журавлева — поэт, прозаик. Родилась в Нижнем Тагиле, окончила Нижнетагильский государственный педагогический институт. Стихи публиковались в журналах ？Арион？, ？Волга？, ？Урал？, в поэтическом альманахе-навигаторе ？Паровозъ？ (М., 2017), в четвертом томе ？Антологии современной уральской поэзии？ (2012–2018). Проза публикуется впервые.

       Публикация осуществляется в рамках проекта ？Мастерские？ Ассоциации союзов писателей и издателей России (АСПИР).

       Жили бы да жили

       — И зачем уезжать? Жили бы да жили, — говорила она в свое последнее лето. Маленькая, сгорбленная, в неизменном темно-зеленом платке.

       А под платком…

       — А под платком у вашей бабушки коса вокруг головы, — с завистью, даже с нотками злобы рассказывала мама, — длиннющая, толстая, черная-пречерная, ни одного седого волоса. Хоть бы кто-нибудь из вас — она поочередно оглядывала нас, детей, — в их родню пошел, не в нашу. Мы-то вон — седые с молодости.

       И мама нервно оглаживала свои виски, словно желая смахнуть седину.

       — А однажды я случайно подглядела, — продолжала она заговорщическим тоном, — распустила ваша бабушка перед сном косу. Волосы до пояса, блестящие, вьются, со спины — девушка девушкой!

       Мама недолюбливала папиных родственников и всегда называла их так: ？ваша бабушка？, ？ваша тетя？, ？ваша двоюродная сестра？, словно желая отгородиться.

       Бабушка была старая. По возрасту она скорее годилась нам в прабабушки. Папа — поздний ребенок, мы тоже — поздние.

       Большую часть дня она сидела на диване. Обувалась в валенки даже в самые жаркие дни. Волосы были убраны под платок так тщательно, что ни один волосок ни разу не выбился.

       — Жили бы да жили, — шамкала беззубым ртом.

       — Так мы же не сегодня уезжаем, ба. Еще побудем.

       — А потом-то, — вздыхала она укоризненно, — все равно уедете.

       Уедем.

       Иногда она впадала в беспамятство. Чуть прикрывала глаза и еле заметно покачивалась: вперед — назад.

       Принесешь ей какую-нибудь старую фотографию:

       — Ба, кто это?

       — А? Что?

       — Кто это на фотографии?

       — Что ты говоришь-то? Я не понимаю, что?

       А ведь на фотокарточке она сама. Двадцать пять лет, если верить подписи на обороте. Стоит, строго смотрит в объектив. Без платка. Волосы вьющиеся до плеч. Держит за руки двух маленьких дочерей. Девочки улыбаются не натянуто, как это часто бывает на старых фотографиях, а так радостно и доверчиво, словно ждут чего-то хорошего. Обе не знают, что ждать им, в сущности, нечего, что у них будет тягостная и монотонная жизнь. Жизнь без событий. Медленный поезд, который идет в тупик.

       А порой бабушка как будто возвращалась откуда-то издалека, становилась деловитой и говорливой.

       — Вы в какой лес-то ходили?

       — Да вот, в соседний. Так, по краешку побродили.

       — Каких ягод-то набрали, покажите-ка, — зачерпывала худыми жилистыми руками горсть черники, разглядывала каждую ягодку, словно желала найти какую-то одну особенную, необыкновенную.

       — Мелкая нынче ягода пошла, — вздыхала она. — Вот я, бывало, раньше собирала… Не поверите, величиной с эту пуговицу.

       Она потеребила крупную пуговицу на старой, но чистой и опрятной кофте. И вот она уже маленькая девочка, лет восьми от роду. Они с бабушкой идут через лес в гости к родне на дальний хутор. До хутора двадцать два километра. По пути едят ягоды, чтобы не упасть от голода.

       — Я-то не больно и устала, — вздыхает, — а вот бабушка моя старенькая, бедная, еле живая пришла.

       Верится с трудом.

       Как это — она была маленькая? И у нее была своя старая бабушка? Интересно, чья мама, папина или мамина? Седая — или с волосами, черными как смоль? Прятала косы под платок — или распускала на зависть всем?

       — Вот было лето, — наша бабушка мечтательно смотрит куда-то, не вдаль, но внутрь себя.

       А потом словно спохватывается:

       — Так и сейчас… так ведь и сейчас…

       Она изо всех сил пытается сказать еще что-то. Бабушка понимает — это единственный шанс удержать нас в деревне, другого не будет. Она шевелит губами, словно пытается вылепить слова, но они получаются какими-то бесформенными, сами на себя не похожими.

       Но это тогда не поняла ни слова, а теперь с легкостью могу подхватить ее мысль, высказать до конца.

       …Так ведь и сейчас лето. Яблоки величиной с кулак. Лопухи такие, что под ними можно стоя прятаться от солнца. А впрочем, что от него прятаться, вон оно какое — мягкое, августовское, уже уходящее.

       И зачем уезжать? Жили бы да жили.

       Облака

       — Сережа, внук вашей Марины Алексеевны, к нам в отделение сегодня поступил, — сказала мама за ужином буднично и даже как-то безучастно.

       — А что с ним такое?

       — Обычная история. Пищевое отравление. Рвота, высокая температура. Накормила его бабушка чем-то несвежим или плохо вымытым. А ты почему не ешь?

       — Что-то расхотелось.

       — Сережу жалко? Ничего, за три-четыре дня вылечим, а еще через неделю — и думать забудет об этом. Вот кого правда надо пожалеть, так это Марину Алексеевну. Сын в тюрьме, сноха пьет, внук на ней полностью. Хоть бы вы ей нервы не мотали…

       — А я-то что ей сделала?

       — Да все ты не так сделала! Посмотри хотя бы на свой почерк. Пишешь как курица лапой, а она до ночи проверяет ваши тетрадки, разбирает каракули…

       Мамин прогноз не оправдался.

       Сережу не выписали ни на третий день, ни на четвертый, ни даже на пятый. А еще через неделю — перевели в другую больницу.

       Опухоль мозга.

       Операция возможна. И сделали ее довольно-таки быстро.

       — Сделали-то сделали, да только долго он не протянет, — вздыхала мама.

       — Почему?

       — Ну… как тебе сказать… Такие долго не живут.

       Но Сережа, вопреки ее предсказаниям, быстро набирался сил после операции.

       Марина Алексеевна, вся сияющая и какая-то отрешенная, рассказывала на уроках все новости о нем.

       — Пришел в себя…

       — Улыбнулся мне — значит, узнал.

       — Поел сегодня сам, первый раз после операции.

       Десятилетний Сережа — наш ровесник — снова стал для нее младенцем. Не знаю, сравнивала ли она внука с нами. Вряд ли. Скорее — смотрела сквозь нас на него. Мысленно всегда была только с ним. А нам разрешала все. Или попросту не замечала ничего. Мы превратились в настоящих дикарей, прыгали по подоконникам, залезали в шкафы, изрисовали парты так, что они из грязно-белых превратились в темно-синие.

       А Сережа потом мало-помалу восстановился. Через полтора года после операции он уже внешне мало чем отличался от нас. Худой, подросший, загорелый даже в мае — много времени проводил на даче.

       Только вот потерял слух и говорить перестал. Марина Алексеевна возила его в Москву к какому-то профессору, тот уверял, что это временно, обещал помочь, велел собирать деньги на лечение.

       А летом Сережу даже взяли в обычный санаторий. Конечно, с бабушкой и с дедушкой, на смену ？Мать и дитя？. Я отдыхала там же с родителями, у нас и номера были по соседству.

       Хоть и протекала наша жизнь бок о бок со взрослыми, а все равно было весело. Можно было построить шалаш или убежать в ближайший поселок, накупить дешевых сладостей в крохотном деревянном магазинчике, познакомиться с местными.

       И у Сережи все было неплохо, пацаны даже брали его в футбольную команду, постоять в воротах. Но больше всего он любил сидеть один на берегу пруда. Однажды написал что-то палочкой на песке и подозвал меня посмотреть. Машет рукой, улыбается загадочно, как будто хочет сообщить нечто очень важное.

       Подхожу, читаю. А там одно-единственное слово: ？Облака？.

       Рассердилась я тогда страшно. Сама не знаю почему. Может, ожидала чего-то совсем другого. А может, просто оттого, что ненавидела пасмурную погоду.

       Облака, — это, скорее всего, дождь. А значит, купаться не пустят не только сегодня, но и в ближайшие дня три, ？пока вода не прогреется？.

       — Что это?! Ненавижу облака! Зачем ты вообще это написал?!

       Мне почти сразу стало стыдно, и за обедом я хотела извиниться. Но он улыбался так, будто ничего не произошло. Да и как извинишься? Жестами? Глазами?

       Иногда я пишу ему письма. Просто так.

       …А знаешь, сегодня облака похожи на сливочное мороженое. Да я не люблю мороженое и никогда не любила. Но я помню, как ты его обожал, и хотела бы поделиться с тобой хоть кусочком, хоть чайной ложкой этого белоснежного лакомства. Как когда-то ты захотел поделиться со мной небом, до которого тебе было уже рукой подать. Извини, у меня ужасный почерк — как был, так и остался. Надеюсь, ты все разберешь. И дочитаешь до конца. И даже не разозлишься…

       Говорят, с умершими надо беседовать. Можно и вслух. Но он же совершенно оглох в последние годы. А что с ним происходит там — я не знаю, и никто не знает. Может, по-прежнему не слышит и не говорит.

       Но читать-то он мог до последнего. А значит, может и сейчас, я верю в это. И поэтому пишу.

       Духи

       Духи она покупала единственный раз, в юности. Это были духи с феромонами, и они почти не сработали. Наверно, подделка. Хоть и пришлось отдать за них почти всю повышенную стипендию, а все равно, если разобраться, — подозрительно дешевые.

       Если уж рассказывать всю правду до конца, нельзя сказать, чтобы совсем не сработали. Однажды в переполненном автобусе маленький, щуплый, весь в бородавках мужичок пригласил ее за гаражи выпить пива. Она судорожно сглотнула и кивнула. Но уже ближе к выходу ее начало трясти. А на улице она, чуть не плача, прошептала, что передумала.

       — Испугалась? — ухмыльнулся бородавчатый карлик.

       Он был ожившим героем страшных детских сказок. Дети брошены в лесу, плачут, жмутся друг к другу, а злодей уже разводит костер или точит нож, чтобы зажарить и съесть их. Мама почему-то считала своим долгом вслух читать детям перед сном такие сказки. Младшей сестре нравилось до одурения, а она, старшая, убегала и пряталась в шкаф или под кровать.

       — Не хочешь? — вернул ее из воспоминаний в реальность карлик. — Ну и ладно. Мне тоже не особенно хотелось… с тобой-то.

       Духи с феромонами она в тот же вечер вылила в лужу. Странный сладковатый запах разливался по всему двору. Юные парочки на скамейках самозабвенно целовались

       А она… Больше старалась не вспоминать ни о тех духах, ни о каких других.

       Как-то все потом закрутилось. Работа в детском саду в две смены. Дети у сестры — один за другим. И по вечерам она зачастую спешила не к себе домой, а к сестре — помогать водиться с малышами. А в выходные — закупиться продуктами на неделю, сделать уборку, вдоволь нагуляться с племянниками… Какие уж там маленькие женские радости…

       Но когда ей исполнилось сорок, она вдруг твердо решила снова купить себе духи.

       В тот вечер старшая племянница, тринадцати лет от роду, пришла домой вся благоухающая.

       — Хорошие духи, Сашенька…

       — А ты в духах разбираешься? — съязвила девочка.

       — Да, много читаю о них в интернете. А тебе мама купила?

       — Читает она… Это освежитель воздуха, тетя! Я нечаянно на себя брызнула! А мама мне духи никогда не купит. У нас семья нищая, или ты не знала?!

       И в тот момент что-то словно перещелкнуло у нее в голове.

       — Нищие-то нищие, — пробормотала она, — но духи у меня теперь будут!

       А тут как раз день рождения. Девочки, как она называла коллег, прибежали в тихий час, сунули ей в руки букет хризантем и поздравительный конверт.

       — Ну вот, хоть и не отмечают сорок лет, но поздравить-то мы просто обязаны! — громогласно заявила сменщица, нарядная, в цветастом платье, вся сияющая, гордая собой. — Сколько смогли… Зато от всей души. Да купи уже что-нибудь себе, не траться на племянников, а то знаем мы тебя, добрая ты наша!

       — Куплю, — твердо пообещала она.

       Дома заглянула в конверт. Вроде должно хватить. А если что, так можно и добавить — был у нее неприкосновенный запас. Копила-копила потихоньку, а на что — сама толком не знала.

       Но какие духи выбрать — так, чтобы и себя порадовать, и людей не насмешить? На свой вкус? Но откуда ему взяться, вкусу-то?

       Решила позвонить подруге, посоветоваться, но разговор не клеился.

       — Верка, я тут спросить хотела…

       — Ну, спрашивай, чего замолчала-то…

       — У тебя какие духи?

       — Какие духи?! Да ты там напилась, что ли? А меня на день рождения пригласить? Вот ведь сволочь…

       — Вера, подожди…

       Но вежливо-равнодушный голос уже сообщал, что номер данного абонента выключен. Или находится вне зоны действия сети. Какая, в сущности, разница.

       И она решила действовать наобум. Отправилась в лучший магазин косметики и парфюмерии. Долго топталась на крыльце. Две продавщицы смотрели на нее сквозь стекло. Одна — совсем молоденькая, почти девочка, светловолосая, улыбчивая. Другая — постарше, суровая смуглая красавица, чем-то напоминала Людмилу Александровну, Веркину маму в молодости.

       …И ей на минуту показалось, что вернулось детство. Так вот стоишь у Веркиной двери, мнешься, а позвонить не решаешься. Кто ее знает, Людмилу Александровну, в каком она сегодня настроении. Может и впустить, и чаем с пряниками напоить. А может с криком прогнать с порога…

       …А потом ее прямо-таки втолкнули в магазин две девушки. Обеим чуть за двадцать. Ей было примерно столько же, когда она покупала духи с феромонами — утром в универсаме, воровато и затравленно оглядываясь по сторонам.

       А эти с хохотом ворвались, кивнули продавщицам как старым знакомым и уверенно свернули в отдел парфюмерии.

       ？Как к себе домой？, — с завистью подумала она.

       А продавщицы уже обступили ее.

       — Вам помочь с выбором? — ледяным тоном спросила та, что постарше.

       И в наступившей тишине долго брезгливо разглядывала ее стоптанные сапоги и выцветшее пальто.

       — Вы, наверно, дверь перепутали, — миролюбиво улыбнулась маленькая блондинка. — Ничего, к нам часто по ошибке заходят. Вам семена нужны? Или удобрения? Это в магазин ？Все для сада и огорода？, выйдете и увидите, высокое крыльцо рядом.

       И она вышла, с трудом передвигая ноги. Увидела то самое крыльцо. Как старуха, еле вскарабкалась по ступенькам.

       — Помидорчики берем, рассаду! — скомандовала бойкая круглолицая раскрасневшаяся тетка за прилавком. — Сама выращивала. Вот мясистые, расходятся как горячие пирожки. Громадные вырастут, не нарадуетесь. А уж сладкие-то! Ну, берем-берем, не раздумываем, завтра уже не будет!

       И она купила две ячейки помидорной рассады, хотя ни сада, ни огорода у нее никогда не было.

       Стихи