Стихотворения

       Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2025

       Наталья РАЗУВАКИНА

       Поэт и журналист. Родилась в Хабаровске, долгое время жила на Урале, затем в Переславле-Залесском. Работала в различных СМИ. Стихи публиковались в литературных журналах ？Новый мир？, ？Дети Ра？, ？Новый журнал？ (Нью-Йорк), ？Плавучий мост？, ？Кольцо А？, ？Дальний Восток？, ？Урал？ и др. В 2018 г. стала победителем в международном конкурсе русскоязычной поэзии ？45 калибр？. Автор книг ？Быстрая Синева？ (М., Арт Хаус Медиа, 2020), ？Дикороссия？ (М., Свободный писатель, 2021) и ？Если б я знала？ (М., Русский Гулливер, 2023). Живет в Санкт-Петербурге.

       * * *

       Темнеет рано, иней, разговоры,

       девятый вал предчувствия весны.

       Ни шороха, ни дыма, ни укора,

       ни времени, ни смерти, ни войны,

       лишь кружево дыханий заоконных

       и завтрашний неласковый рассвет;

       отцы — о вечных кознях Аполлона,

       сыны — вне мира, вечности и лет.

       * * *

       Юная скажет: уйду, нету мочи.

       Мудрая скажет: пройдет, переможем.

       Дурочка — молча: Господи, помоги!

       Мудрая знает: просто не с той ноги.

       Юная глянет через плечо — догоняет ли?

       Дурочка дует в дудочку

       и немножко мается.

       У нее ни старости,

       у нее ни мудрости,

       два глотка усталости,

       и все льются, льются

       перезвуки-лютики —

       чистое забвение.

       Я давно не женщина.

       Я — стихотворение.

       СВИРЕЛЬ

       1.

       Кто не умрет в своей постели,

       Тот не укушен, не подстрелен,

       Свирелью фирменной, свирелью

       Сведен в ущелье.

       Лежишь с дырявыми глазами

       В рубахе с нимфами и львами

       И шевелятся под усами

       Стихи стадами.

       А фирма веников не вяжет.

       И похоронит, и отмажет.

       Издаст, забудет, перескажет

       И рядом ляжет.

       Звени, пластмассовый соловушка.

       Струя воды тебе в головушку.

       Свистулька-дурь изрубит в кровушку

       Синичку-совушку.

       А я — летучее изделие.

       Я из бамбука, не из дерева.

       Бамбук — нечаянная дудочка.

       Я на минуточку.

       2.

       Человек разобран на кусочки.

       Пылью изошел в цветную взвесь.

       Не гони волну, как гонишь строчки.

       Спи-усни, такой хороший весь.

       3.

       Не хочу я танцев — ни с бубнами, ни на цыпочках.

       Ни во сне, ни в луче рассветном, ни в темноте.

       Я люблю оборванцев блестящих, как медь в рассыпочку,

       И когда гарнизоны фламинго крутят шеями так синхронно

       На экране, в чужой мечте.

       4.

       Слишком смуглая, чтобы носить голубое.

       Слишком резкая, чтобы углем рисовать.

       Почему я с тобою — рабой с королевским подбоем,

       Почему эти кошки, цветы и кровать?

       5.

       Любить наука страшная

       Не в прописях дана.

       Я дудочка бумажная,

       промокшая сполна.

       Горят озера синие —

       лампады на спирту.

       Возьми меня, неси меня

       Былинкою во рту.

       Горят лампады красные,

       в туман горят и в дождь.

       Я лезвие опасное,

       Молчи, а то умрешь.

       Не шевели губами-то,

       тихохонько иди.

       Люби меня по памяти,

       по колышку в груди.

       * * *

       Ну хорошо, давай про абажур.

       Ты эту бахрому и не заметил,

       А я про что угодно расскажу,

       Как твой будильник — оголтелый петел.

       Про день, грядущий в оторопь зимы,

       Про белы снеги и про черны думы…

       Но да, про абажур, не зря же мы

       Под ним вчера устроились угрюмо,

       Хотя — отнюдь, отчетливо вполне

       Предполагая лакомство, и чинно.

       Учили в школе: истина в вине.

       Сейчас я знаю: только в капучино.

       Вот круг забот и круг знакомых вот —

       Гляди, очерчен случаем и лампой.

       Поэт, синоним в скобках — идиот.

       О том и речь, но мне противны штампы.

       Бездельники, кователи словес

       Из пластилина вымышленных судеб —

       С бумажным АКМ наперевес

       Бегут ко мне в соперники и судьи.

       А я сижу в окошечко гляжу

       На Моховой с тобой в полуподвале

       И рассказать могу такую жуть,

       Что мой читатель выдержит едва ли.

       Но я кофейной ложечкой вожу

       По блюдечку. И суффиксы бесстыдно

       Под бирюзовый брошу абажур —

       Слеза и сахар, в полутьме не видно.

       Кристаллами. А все ж не без креста.

       И потому молчанье злее друга.

       А за окном все та же Кали-Юга.

       А за окном все та же красота.

       * * *

       Люди боятся, как будто бы смертны.

       Люди страдают, как будто бы живы.

       А варианты у смерти несметны.

       А на ладошке все линии кривы.

       Медленно, медленно чайник вскипает.

       Я заварю, но уже расхотела.

       Осень приходит на ощупь, слепая.

       Под ноги листья, как тело на тело.

       Так бы и жить. Но уже не умею.

       Небо раскосыми прядями тает.

       Кукле виниловой завтра на шею

       Бусы рябиновые намотаю.

       Снова приснится большое движенье —

       Люди под вытекшим солнцем, скитальцы.

       Это не ягоды, это мишени,

       Все до единого, даже китайцы.

       Катится ночь и шевелится трасса.

       По ярославке всегда оживленно.

       Вот и выходим из танца, из транса

       В тайную живопись первых пеленок.

       В перерожденье до птичьего лета

       К лику умытого Божьего сына,

       К первой свободе бессмертного лета,

       Где тополиные тени косые.

       * * *

       Здесь пахнет хлебом,

       Как в большой беде

       Не помнили и даже не мечтали.

       На улицах и далее везде —

       На крыше, в переходе, на вокзале,

       В театре, у фонтана и в метро,

       В утробе госпитальной и в парадной,

       И кошки во дворах глядят хитро

       И под руку подходят безоглядно,

       Доверчиво, они же микрольвы,

       И микросфинксы, город им — отрада…

       Снял Петербург цилиндр с головы,

       Вдыхая хлебный ладан Ленинграда.

       * * *

       Московский август — это лимонад.

       На дне сироп. Козленочком не станешь.

       Молитвослов, раскрытый наугад

       В подземке за железными устами,

       Усталость как вселенская печать,

       Печали нет — причал под первой липой,

       Вполголоса мелодию качать

       Об утомленном солнце — вот прилипла…

       И голуби расстегивают рты,

       Глотают вязкий воздух будто манну,

       А ночью очумелые цветы

       Перемигнутся весело и странно.

       На самой нижней ноте бытия,

       На тайной сладкой выморочной ноте

       Они как ты, а может быть — как я:

       Всегда во сне и все же на работе.

       Блаженство не бояться черных птиц,

       Шагать в жару под солнцем утомленным.

       Но горьким морем пахнет от страниц.

       И горьким хлебом. И травой зеленой.

       Наталья РАЗУВАКИНА

       Поэт и журналист. Родилась в Хабаровске, долгое время жила на Урале, затем в Переславле-Залесском. Работала в различных СМИ. Стихи публиковались в литературных журналах ？Новый мир？, ？Дети Ра？, ？Новый журнал？ (Нью-Йорк), ？Плавучий мост？, ？Кольцо А？, ？Дальний Восток？, ？Урал？ и др. В 2018 г. стала победителем в международном конкурсе русскоязычной поэзии ？45 калибр？. Автор книг ？Быстрая Синева？ (М., Арт Хаус Медиа, 2020), ？Дикороссия？ (М., Свободный писатель, 2021) и ？Если б я знала？ (М., Русский Гулливер, 2023). Живет в Санкт-Петербурге.

       * * *

       Темнеет рано, иней, разговоры,

       девятый вал предчувствия весны.

       Ни шороха, ни дыма, ни укора,

       ни времени, ни смерти, ни войны,

       лишь кружево дыханий заоконных

       и завтрашний неласковый рассвет;

       отцы — о вечных кознях Аполлона,

       сыны — вне мира, вечности и лет.

       * * *

       Юная скажет: уйду, нету мочи.

       Мудрая скажет: пройдет, переможем.

       Дурочка — молча: Господи, помоги!

       Мудрая знает: просто не с той ноги.

       Юная глянет через плечо — догоняет ли?

       Дурочка дует в дудочку

       и немножко мается.

       У нее ни старости,

       у нее ни мудрости,

       два глотка усталости,

       и все льются, льются

       перезвуки-лютики —

       чистое забвение.

       Я давно не женщина.

       Я — стихотворение.

       СВИРЕЛЬ

       1.

       Кто не умрет в своей постели,

       Тот не укушен, не подстрелен,

       Свирелью фирменной, свирелью

       Сведен в ущелье.

       Лежишь с дырявыми глазами

       В рубахе с нимфами и львами

       И шевелятся под усами

       Стихи стадами.

       А фирма веников не вяжет.

       И похоронит, и отмажет.

       Издаст, забудет, перескажет

       И рядом ляжет.

       Звени, пластмассовый соловушка.

       Струя воды тебе в головушку.

       Свистулька-дурь изрубит в кровушку

       Синичку-совушку.

       А я — летучее изделие.

       Я из бамбука, не из дерева.

       Бамбук — нечаянная дудочка.

       Я на минуточку.

       2.

       Человек разобран на кусочки.

       Пылью изошел в цветную взвесь.

       Не гони волну, как гонишь строчки.

       Спи-усни, такой хороший весь.

       3.

       Не хочу я танцев — ни с бубнами, ни на цыпочках.

       Ни во сне, ни в луче рассветном, ни в темноте.

       Я люблю оборванцев блестящих, как медь в рассыпочку,

       И когда гарнизоны фламинго крутят шеями так синхронно

       На экране, в чужой мечте.

       4.

       Слишком смуглая, чтобы носить голубое.

       Слишком резкая, чтобы углем рисовать.

       Почему я с тобою — рабой с королевским подбоем,

       Почему эти кошки, цветы и кровать?

       5.

       Любить наука страшная

       Не в прописях дана.

       Я дудочка бумажная,

       промокшая сполна.

       Горят озера синие —

       лампады на спирту.

       Возьми меня, неси меня

       Былинкою во рту.

       Горят лампады красные,

       в туман горят и в дождь.

       Я лезвие опасное,

       Молчи, а то умрешь.

       Не шевели губами-то,

       тихохонько иди.

       Люби меня по памяти,

       по колышку в груди.

       * * *

       Ну хорошо, давай про абажур.

       Ты эту бахрому и не заметил,

       А я про что угодно расскажу,

       Как твой будильник — оголтелый петел.

       Про день, грядущий в оторопь зимы,

       Про белы снеги и про черны думы…

       Но да, про абажур, не зря же мы

       Под ним вчера устроились угрюмо,

       Хотя — отнюдь, отчетливо вполне

       Предполагая лакомство, и чинно.

       Учили в школе: истина в вине.

       Сейчас я знаю: только в капучино.

       Вот круг забот и круг знакомых вот —

       Гляди, очерчен случаем и лампой.

       Поэт, синоним в скобках — идиот.

       О том и речь, но мне противны штампы.

       Бездельники, кователи словес

       Из пластилина вымышленных судеб —

       С бумажным АКМ наперевес

       Бегут ко мне в соперники и судьи.

       А я сижу в окошечко гляжу

       На Моховой с тобой в полуподвале

       И рассказать могу такую жуть,

       Что мой читатель выдержит едва ли.

       Но я кофейной ложечкой вожу

       По блюдечку. И суффиксы бесстыдно

       Под бирюзовый брошу абажур —

       Слеза и сахар, в полутьме не видно.

       Кристаллами. А все ж не без креста.

       И потому молчанье злее друга.

       А за окном все та же Кали-Юга.

       А за окном все та же красота.

       * * *

       Люди боятся, как будто бы смертны.

       Люди страдают, как будто бы живы.

       А варианты у смерти несметны.

       А на ладошке все линии кривы.

       Медленно, медленно чайник вскипает.

       Я заварю, но уже расхотела.

       Осень приходит на ощупь, слепая.

       Под ноги листья, как тело на тело.

       Так бы и жить. Но уже не умею.

       Небо раскосыми прядями тает.

       Кукле виниловой завтра на шею

       Бусы рябиновые намотаю.

       Снова приснится большое движенье —

       Люди под вытекшим солнцем, скитальцы.

       Это не ягоды, это мишени,

       Все до единого, даже китайцы.

       Катится ночь и шевелится трасса.

       По ярославке всегда оживленно.

       Вот и выходим из танца, из транса

       В тайную живопись первых пеленок.

       В перерожденье до птичьего лета

       К лику умытого Божьего сына,

       К первой свободе бессмертного лета,

       Где тополиные тени косые.

       * * *

       Здесь пахнет хлебом,

       Как в большой беде

       Не помнили и даже не мечтали.

       На улицах и далее везде —

       На крыше, в переходе, на вокзале,

       В театре, у фонтана и в метро,

       В утробе госпитальной и в парадной,

       И кошки во дворах глядят хитро

       И под руку подходят безоглядно,

       Доверчиво, они же микрольвы,

       И микросфинксы, город им — отрада…

       Снял Петербург цилиндр с головы,

       Вдыхая хлебный ладан Ленинграда.

       * * *

       Московский август — это лимонад.

       На дне сироп. Козленочком не станешь.

       Молитвослов, раскрытый наугад

       В подземке за железными устами,

       Усталость как вселенская печать,

       Печали нет — причал под первой липой,

       Вполголоса мелодию качать

       Об утомленном солнце — вот прилипла…

       И голуби расстегивают рты,

       Глотают вязкий воздух будто манну,

       А ночью очумелые цветы

       Перемигнутся весело и странно.

       На самой нижней ноте бытия,

       На тайной сладкой выморочной ноте

       Они как ты, а может быть — как я:

       Всегда во сне и все же на работе.

       Блаженство не бояться черных птиц,

       Шагать в жару под солнцем утомленным.

       Но горьким морем пахнет от страниц.

       И горьким хлебом. И травой зеленой.