Стихи

       Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2024

       Об авторе | Мария Юльевна Игнатьева (Оганисьян) родилась в Москве. Поэт, филолог. Книги стихов: ？Побег？ (1997), ？На кириллице？ (2004), ？Памятник Колумбу？ (2010). Очень давний автор ？Знамени？, публикации в журнале: ？Стихи, присланные из Испании？ (№ 4, 1997); ？Окончательный вариант？ (№ 9, 1999); ？Деревушка в каталонских Пиренеях？, ( 9, 2002); ？В праведных и неимущих？ (№ 8, 2004); ？Барселона？ (№ 6, 2008); ？Ангелы в тёмных шалях？ (№ 10, 2017). С 1990 года живет в Барселоне.

       * * *

       Вот было вроде существо,

       как сердце млело, боже правый,

       а что осталось от него —

       серёжки с капелькою лавы.

       Упал-пропал осенний лист,

       прощай, вулкан, покойся с миром,

       пока, вернувшийся турист

       с любви дешёвым сувениром,

       я удивляюсь, вдруг наткну-

       вшись на него спустя полжизни:

       как безнадёжны — ну и ну —

       и жизнь, и ужасы в отчизне.

       * * *

       Под шагами звук глухой,

       что пытается остаться

       прошлогодней шелухой

       от проснувшихся акаций.

       Наверху зелёный шум,

       как на Троицу епископ,

       разнаряжен и угрюм,

       с птичьим щебетом и писком.

       Что мне душу бередит

       в полдень ласкового мая?

       Что без умолку трещит,

       точно Шульман заводная?

       Это жалость — пей до дна —

       с юности не утихает:

       скоротечная весна

       днями жизни истекает.

       Как и было до сих пор,

       цели нет и исцеленья.

       Для чего ж тогда сыр-бор

       мимолётного цветенья?

       Для чего же на Страстной

       было плакать и тесниться,

       тень за тенью по одной

       проползать под плащаницей?

       Где чужие, где свои?

       В рамках временной разрухи

       ничего, кроме любви,

       ничего, кроме разлуки.

       * * *

       Серо-советское так неразборчиво

       помню быльё.

       Пятиэтажку на улице Обручева,

       вот её.

       Тени — не более,

       память стопы:

       бугры линолеума.

       Мышки, клопы.

       Всё как-то сгинуло в пепельных сумерках,

       вижу — вот

       прошлое было, да сплыло, да умерло,

       лишь живой

       голос вдруг вырвется из-под земли:

       ？Бояре, а мы к вам пришли!？*

       * Имеется в виду русская народная игра ？Бояре, а мы к вам пришли!？.

       * * *

       Расслабленно и горделиво

       мужик, что твой тореадор,

       в час пик вечернего отлива

       идёт на красный светофор.

       Ещё душа не околела,

       она с бессмертием на ты,

       раз ей и море по колено,

       и близко чувство правоты.

       А рядом — вечности десантник —

       с корзиной радостных вестей

       в теньке стоит пятидесятник

       с пятидесятницей своей.

       Вот это ракурс идеальный:

       диагонально, с двух сторон

       на фоне арки триумфальный

       триумф триумфу шлёт поклон.

       Там хор машин гудит герою

       на все лады: olé olé,

       а тут уже не за горою

       и царство божье на земле.

       А я стою, такая цаца,

       я разучилась побеждать,

       и рада бы ретироваться,

       да только некуда бежать.

       * * *

       В южном городе весна

       сквозь хтонический, охранный

       дух бензина не слышна,

       вся в клубах марихуаны.

       Вместо выспренних существ

       страшных, чистых, шестикрылых,

       обретавшихся окрест,

       наблюдаю птичий рынок:

       прилетели посмотреть

       стаи воронов и чаек,

       чу, восторженная трель

       любопытных англичанок.

       Город лопнул от гостей

       и дышать как будто нечем,

       но пронизан до костей

       счастьем птичьим, человечьим.

       Всё же жалко мне до слёз

       мёртвого средневековья,

       где с креста смотрел Христос

       на разбойника с любовью.

       * * *

       В глухом туннеле, как в могиле,

       застрял нечаянно поток

       измученных автомобилей,

       и хуже выдумать не мог

       Такие пакости нередки.

       Гудки глушат, и свет слепит.

       Водитель слева от поэтки,

       как кукла, челюсти сцепил.

       Где всё? Какое ？крибли-крабли？?

       Былые дни накрыла мгла —

       и степь не та, и те же грабли,

       и как чужая жизнь прошла.

       Волейбол на пляже

       В.С.

       Гляжу с весёлой колокольни

       на первый тёплый божий день.

       У каждой сетки волейбольной

       своя отчётливая тень.

       Будь я художником, то я бы

       изобразила, как светло

       чернеют ямы здесь, но ямбы —

       моё прямое ремесло.

       И я, чтобы услышать фразу

       в размер и рифму, как люблю,

       стихи невидимые глазу —

       движенья воздуха ловлю.

       А он навеял в одночасье

       слова про чёрные лучи,

       и сердце прыгает, резвяся,

       как эти рыжие мячи.

       * * *

       Нет, не тебя так пылко я люблю…

       Давно не милы — ни лицо, ни слова —

       Меж нами крутые воздвигнуты стены.

       Чего ж я глазею в ночи, как сова,

       Во тьму, различая знакомые тени?

       Тот дом и те горы, хотя бы разок

       Ещё их увидеть до смертного часа.

       Мне ревность угрюмое сердце грызёт,

       Как крыса кусок голубиного мяса.

       О нет, не тебя я желаю вернуть,

       Но прошлые дни в пиренейской долине,

       Где нынче к другой ты склонился на грудь,

       И где моё сердце стучит и поныне.

       Ну, бьётся и бьётся, гони его прочь —

       В Россию, на Марс или к прадедам, скажем.

       Туда, где к нему приближается ночь

       Вполне роковым и доступным пейзажем.

       * * *

       Как будто всех сюда свистали,

       хоть из дому не выходи.

       Бредут рассеянные стаи

       охотников на Гауди.

       Но среди ярких и безликих,

       как модернистское яйцо,

       вдруг сквозь безумие окликнет

       иное девичье лицо.

       В кольце гогочущих подружек

       глядит куда-то в никуда

       так тонко, нежно и недужно,

       как только в лучшие года.

       Цветные тени на планшете

       в живую жизнь перенести —

       подруг, родителей и эти

       достоприме-печальности,

       Но нет: на плоскости экрана

       лишь отражения теней,

       И удивляешься, как рано

       здесь показали правду ей.

       Об авторе | Мария Юльевна Игнатьева (Оганисьян) родилась в Москве. Поэт, филолог. Книги стихов: ？Побег？ (1997), ？На кириллице？ (2004), ？Памятник Колумбу？ (2010). Очень давний автор ？Знамени？, публикации в журнале: ？Стихи, присланные из Испании？ (№ 4, 1997); ？Окончательный вариант？ (№ 9, 1999); ？Деревушка в каталонских Пиренеях？, ( 9, 2002); ？В праведных и неимущих？ (№ 8, 2004); ？Барселона？ (№ 6, 2008); ？Ангелы в тёмных шалях？ (№ 10, 2017). С 1990 года живет в Барселоне.

       * * *

       Вот было вроде существо,

       как сердце млело, боже правый,

       а что осталось от него —

       серёжки с капелькою лавы.

       Упал-пропал осенний лист,

       прощай, вулкан, покойся с миром,

       пока, вернувшийся турист

       с любви дешёвым сувениром,

       я удивляюсь, вдруг наткну-

       вшись на него спустя полжизни:

       как безнадёжны — ну и ну —

       и жизнь, и ужасы в отчизне.

       * * *

       Под шагами звук глухой,

       что пытается остаться

       прошлогодней шелухой

       от проснувшихся акаций.

       Наверху зелёный шум,

       как на Троицу епископ,

       разнаряжен и угрюм,

       с птичьим щебетом и писком.

       Что мне душу бередит

       в полдень ласкового мая?

       Что без умолку трещит,

       точно Шульман заводная?

       Это жалость — пей до дна —

       с юности не утихает:

       скоротечная весна

       днями жизни истекает.

       Как и было до сих пор,

       цели нет и исцеленья.

       Для чего ж тогда сыр-бор

       мимолётного цветенья?

       Для чего же на Страстной

       было плакать и тесниться,

       тень за тенью по одной

       проползать под плащаницей?

       Где чужие, где свои?

       В рамках временной разрухи

       ничего, кроме любви,

       ничего, кроме разлуки.

       * * *

       Серо-советское так неразборчиво

       помню быльё.

       Пятиэтажку на улице Обручева,

       вот её.

       Тени — не более,

       память стопы:

       бугры линолеума.

       Мышки, клопы.

       Всё как-то сгинуло в пепельных сумерках,

       вижу — вот

       прошлое было, да сплыло, да умерло,

       лишь живой

       голос вдруг вырвется из-под земли:

       ？Бояре, а мы к вам пришли!？*

       * Имеется в виду русская народная игра ？Бояре, а мы к вам пришли!？.

       * * *

       Расслабленно и горделиво

       мужик, что твой тореадор,

       в час пик вечернего отлива

       идёт на красный светофор.

       Ещё душа не околела,

       она с бессмертием на ты,

       раз ей и море по колено,

       и близко чувство правоты.

       А рядом — вечности десантник —

       с корзиной радостных вестей

       в теньке стоит пятидесятник

       с пятидесятницей своей.

       Вот это ракурс идеальный:

       диагонально, с двух сторон

       на фоне арки триумфальный

       триумф триумфу шлёт поклон.

       Там хор машин гудит герою

       на все лады: olé olé,

       а тут уже не за горою

       и царство божье на земле.

       А я стою, такая цаца,

       я разучилась побеждать,

       и рада бы ретироваться,

       да только некуда бежать.

       * * *

       В южном городе весна

       сквозь хтонический, охранный

       дух бензина не слышна,

       вся в клубах марихуаны.

       Вместо выспренних существ

       страшных, чистых, шестикрылых,

       обретавшихся окрест,

       наблюдаю птичий рынок:

       прилетели посмотреть

       стаи воронов и чаек,

       чу, восторженная трель

       любопытных англичанок.

       Город лопнул от гостей

       и дышать как будто нечем,

       но пронизан до костей

       счастьем птичьим, человечьим.

       Всё же жалко мне до слёз

       мёртвого средневековья,

       где с креста смотрел Христос

       на разбойника с любовью.

       * * *

       В глухом туннеле, как в могиле,

       застрял нечаянно поток

       измученных автомобилей,

       и хуже выдумать не мог

       Такие пакости нередки.

       Гудки глушат, и свет слепит.

       Водитель слева от поэтки,

       как кукла, челюсти сцепил.

       Где всё? Какое ？крибли-крабли？?

       Былые дни накрыла мгла —

       и степь не та, и те же грабли,

       и как чужая жизнь прошла.

       Волейбол на пляже

       В.С.

       Гляжу с весёлой колокольни

       на первый тёплый божий день.

       У каждой сетки волейбольной

       своя отчётливая тень.

       Будь я художником, то я бы

       изобразила, как светло

       чернеют ямы здесь, но ямбы —

       моё прямое ремесло.

       И я, чтобы услышать фразу

       в размер и рифму, как люблю,

       стихи невидимые глазу —

       движенья воздуха ловлю.

       А он навеял в одночасье

       слова про чёрные лучи,

       и сердце прыгает, резвяся,

       как эти рыжие мячи.

       * * *

       Нет, не тебя так пылко я люблю…

       Давно не милы — ни лицо, ни слова —

       Меж нами крутые воздвигнуты стены.

       Чего ж я глазею в ночи, как сова,

       Во тьму, различая знакомые тени?

       Тот дом и те горы, хотя бы разок

       Ещё их увидеть до смертного часа.

       Мне ревность угрюмое сердце грызёт,

       Как крыса кусок голубиного мяса.

       О нет, не тебя я желаю вернуть,

       Но прошлые дни в пиренейской долине,

       Где нынче к другой ты склонился на грудь,

       И где моё сердце стучит и поныне.

       Ну, бьётся и бьётся, гони его прочь —

       В Россию, на Марс или к прадедам, скажем.

       Туда, где к нему приближается ночь

       Вполне роковым и доступным пейзажем.

       * * *

       Как будто всех сюда свистали,

       хоть из дому не выходи.

       Бредут рассеянные стаи

       охотников на Гауди.

       Но среди ярких и безликих,

       как модернистское яйцо,

       вдруг сквозь безумие окликнет

       иное девичье лицо.

       В кольце гогочущих подружек

       глядит куда-то в никуда

       так тонко, нежно и недужно,

       как только в лучшие года.

       Цветные тени на планшете

       в живую жизнь перенести —

       подруг, родителей и эти

       достоприме-печальности,

       Но нет: на плоскости экрана

       лишь отражения теней,

       И удивляешься, как рано

       здесь показали правду ей.