用户名/邮箱
登录密码
验证码
看不清?换一张
您好,欢迎访问! [ 登录 | 注册 ]
您的位置:首页 - 最新资讯
Очная ставка
2025-02-25 00:00:00.0     Журналы     原网页

       Стихи

       Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2025

       Попов Сергей Викторович — поэт, прозаик, дрматург. Родился в 1962 году. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Публикации в журналах ?Новый мир?, ?Дружба народов?, ?Звезда?, ?Новый журнал?, ?Интерпоэзия?, ?Арион? и др. Автор многих книг стихов и прозы, среди них сборники стихов ?Травы и тропы? (М., 2020) и ?Вся печаль? (М., 2021). Лауреат многих литературных премий, в том числе премии журнала ?Дружба народов? (2023). Живёт в Воронеже.

       * * *

       Кто сказал, каждой твари по паре?

       Прибаутки для счастья малы —

       русопяты, семиты, татаре,

       самоеды, абреки, хохлы…

       За язык никого не тянули,

       а несёт без руля и ветрил.

       Гули-гули, залётные пули.

       Кто забыл, кто не так повторил.

       Полумесяц над тундрой ковёрной,

       над ковидной кривою орёл.

       И орнамент равнинный и горный

       на игре в непонятки расцвёл.

       Словно прошлое вышито плохо,

       и с такой вышиванкой беда,

       протянула непруха-эпоха

       до тротила разрыв-провода.

       И круги разошлись без остатка,

       зачудила горючая смесь…

       Кобура, камуфляж, плащ-палатка —

       это так называется здесь.

       Всё устроено по-человечьи —

       распальцовка, базар, мордобой,

       чтоб галдело всемирное вече

       в пользу очередной мировой.

       Янки, панки, уйгуры, арабы

       на одном гомонят языке.

       И по милоcти этой оравы

       самолёты срывает в пике.

       Офигенно, решительно, гарно

       инь и ян в кочевом кураже

       на посадку заходят попарно,

       потому что сажают уже.

       И в сердцах затворяют ворота,

       и в слезах растворяют мозги.

       По долинам горланит икота,

       но по взгорьям не слышат ни зги.

       Вот и зренье становится слухом.

       Вот и слух утекает во тьму…

       И о чём эти песни над ухом,

       не понятно уже никому.

       * * *

       Палевый разливается, бежевый, золотой…

       Если, как встарь, обходишься запятой,

       то не кончается речитатив цикад

       в травах у хижины окнами на закат.

       В Новом Афоне это или в Крыму?

       Год не припомню, Хроноса не уйму —

       лишь насекомый свет от него хранит,

       чтоб не смолкало пение аонид,

       дабы до точки не доходил пока —

       как ни кровавятся в очередь облака,

       как ни противится кипенный лист перу,

       жизнь укрощая обмороком к утру.

       И ни морской, ни горний огонь вдали

       на берегу пристанище не спалит —

       дымкой забвения брошенный край земли

       тысячу лет под перистые залит.

       Но препинанья — точно слова не в счёт —

       ярые знаки время стирают в прах…

       Всей саранче — и золото, и почёт

       да исполать норе на семи ветрах!

       Медный на дне румянится, истовый, с края кровь…

       Но пунктуация всё выправляет вновь,

       и за слепую веру в неё без слёз

       море, как прежде, буйствует на износ.

       * * *

       Кто с многоточием, кто с точками над i

       в смертельном сговоре пожизненно завис,

       под знаком ветра, препинанием воды,

       с неверной почвой объясняя компромисс.

       Всё изменяется и якобы течёт,

       но время кривды — небогатая вода,

       и точек в нём, как ни крути, наперечёт,

       и с восклицательными сущая беда.

       Гуляет ветер по страницам темноты,

       пустое слово выбирается на свет,

       где полевые и военные цветы,

       как запятые, презентуются в ответ.

       Но то, что стебли — вопросительной дугой

       и все в подпалинах седые лепестки,

       цветёт и пахнет пунктуацией другой,

       где допущения убийственно легки.

       И позволительно писать, как умирать,

       и брать в кавычки всё, что вздумается, влёт:

       какая твердь, какая смерть, какая рать —

       кромешный Хронос как по писаному врёт.

       Кто с правдой парится, кто силится тире

       себе подобному поставить между дат…

       И при обозе, при остроге, при дворе —

       везде и всюду каждый сам себе солдат.

       * * *

       На площадях братва затихает птичья

       по протоколу выбывшего величья

       братской весны в окрестностях средостенья,

       где шиковали бешеные растенья,

       напоминавшие лавры и ветви пальмы —

       даром что листья все как один опали,

       отгомонили, предательски облетели —

       и ни улик тебе, ни следов на теле,

       где с юридическим не разобраться телом

       в позднеосеннем сумраке запотелом —

       всё, что морщинами отозвалось по коже,

       на преступленье обморочно похоже,

       но не узнать виновных в пернатых тварях,

       перистых тучах, вытравленных трамваях —

       разве что в камне, надписи, позолоте,

       мёртвом молчании на невозможной ноте —

       но над пустыми лавками истуканы

       не признают, что нынче они лишь камни,

       а загрудинной боли ночные всходы —

       лишь отголоски выстуженной свободы

       средь постаментов и триумфальных арок

       с вечным помётом и пустотой в подарок,

       где безразлична вешним безумным братьям

       очная ставка с холодом и разъятьем.

       * * *

       Обменяет время на копейки,

       отсидев в отделе до пяти,

       и гужбанит с чувством на скамейке

       в конуру родную по пути.

       И пока не выстоится сумрак

       до кровавой истовой луны,

       на безлюдье нежится рассудок

       и глаза забвением полны.

       Торжество отчаянной свободы,

       волшебство уснувшего ума.

       И хотя не близко до субботы —

       предвоскресной кажется зима.

       И пока мороз костей не ломит

       и позёмка душу не скребёт,

       огоньки неведомого ловит

       в темноте заядлый нищеброд.

       То ли это блещут изумруды

       в позабытой сказке про царя,

       то ли взоры нового иуды

       по купцам шатаются зазря?

       Или, проступивши из эфира,

       застывает кровь небытия

       на разломах плавленого сыра,

       и соблазном светятся края?

       P.S.

       Срок хранения кончился быстро

       благородных раскладов ума,

       и дымком упразднённого быта

       овевало жилые дома.

       Не спеша от пожатий в объятья,

       от сугрева к другому столу,

       где кромешные сёстры и братья

       заводили беседу-юлу

       о воздушных приязнях вчерашних,

       о разбеге блажной суеты,

       о смешных Гименеевых шашнях —

       свет погашен, и чашки пусты.

       Цепенела луна на шпагате

       бельевом в окантовке окна.

       Но к такой аллегории, кстати,

       вся весна не была сведена.

       Потому как за вирусной дрожью,

       за воротами мутных дворов,

       приподняв непобритую рожу,

       продымлён и с устатку суров,

       мог ночующий видеть смещенья

       и смущенья бесстыдных светил,

       и живую прошивку свеченья,

       что мороз напоследок схватил.

       * * *

       Под стать обратному отсчёту

       дымятся твари и слова —

       зола выходит на работу,

       прекраснодушием права.

       Усвоить беличий и птичий

       из первых крыльев или лап

       без церемоний и приличий

       гортань зоолога могла б,

       из глубины миропорядка

       извлечь звучащее зерно…

       Но ей изведанное сладко

       и человечье суждено.

       Всему свои дупло и небо,

       но если коготь и крыло

       не есть заноза и потреба,

       Психея вспыхивает зло.

       Пока на буквенном пространстве

       в буквальном смысле виден край,

       дымит исследователь в трансе:

       ?Душа моя, не умирай!

       Навстречу мнимому спасенью

       от общей речи роковой

       тебе под ангельскою сенью

       орехи щёлкать не впервой,

       ведь вся пернатая опека

       на то и кажется чужой,

       что на кону скончанье века,

       где нет у птицечеловека

       обратной жизни за душой?.

       Попов Сергей Викторович — поэт, прозаик, дрматург. Родился в 1962 году. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Публикации в журналах ?Новый мир?, ?Дружба народов?, ?Звезда?, ?Новый журнал?, ?Интерпоэзия?, ?Арион? и др. Автор многих книг стихов и прозы, среди них сборники стихов ?Травы и тропы? (М., 2020) и ?Вся печаль? (М., 2021). Лауреат многих литературных премий, в том числе премии журнала ?Дружба народов? (2023). Живёт в Воронеже.

       * * *

       Кто сказал, каждой твари по паре?

       Прибаутки для счастья малы —

       русопяты, семиты, татаре,

       самоеды, абреки, хохлы…

       За язык никого не тянули,

       а несёт без руля и ветрил.

       Гули-гули, залётные пули.

       Кто забыл, кто не так повторил.

       Полумесяц над тундрой ковёрной,

       над ковидной кривою орёл.

       И орнамент равнинный и горный

       на игре в непонятки расцвёл.

       Словно прошлое вышито плохо,

       и с такой вышиванкой беда,

       протянула непруха-эпоха

       до тротила разрыв-провода.

       И круги разошлись без остатка,

       зачудила горючая смесь…

       Кобура, камуфляж, плащ-палатка —

       это так называется здесь.

       Всё устроено по-человечьи —

       распальцовка, базар, мордобой,

       чтоб галдело всемирное вече

       в пользу очередной мировой.

       Янки, панки, уйгуры, арабы

       на одном гомонят языке.

       И по милоcти этой оравы

       самолёты срывает в пике.

       Офигенно, решительно, гарно

       инь и ян в кочевом кураже

       на посадку заходят попарно,

       потому что сажают уже.

       И в сердцах затворяют ворота,

       и в слезах растворяют мозги.

       По долинам горланит икота,

       но по взгорьям не слышат ни зги.

       Вот и зренье становится слухом.

       Вот и слух утекает во тьму…

       И о чём эти песни над ухом,

       не понятно уже никому.

       * * *

       Палевый разливается, бежевый, золотой…

       Если, как встарь, обходишься запятой,

       то не кончается речитатив цикад

       в травах у хижины окнами на закат.

       В Новом Афоне это или в Крыму?

       Год не припомню, Хроноса не уйму —

       лишь насекомый свет от него хранит,

       чтоб не смолкало пение аонид,

       дабы до точки не доходил пока —

       как ни кровавятся в очередь облака,

       как ни противится кипенный лист перу,

       жизнь укрощая обмороком к утру.

       И ни морской, ни горний огонь вдали

       на берегу пристанище не спалит —

       дымкой забвения брошенный край земли

       тысячу лет под перистые залит.

       Но препинанья — точно слова не в счёт —

       ярые знаки время стирают в прах…

       Всей саранче — и золото, и почёт

       да исполать норе на семи ветрах!

       Медный на дне румянится, истовый, с края кровь…

       Но пунктуация всё выправляет вновь,

       и за слепую веру в неё без слёз

       море, как прежде, буйствует на износ.

       * * *

       Кто с многоточием, кто с точками над i

       в смертельном сговоре пожизненно завис,

       под знаком ветра, препинанием воды,

       с неверной почвой объясняя компромисс.

       Всё изменяется и якобы течёт,

       но время кривды — небогатая вода,

       и точек в нём, как ни крути, наперечёт,

       и с восклицательными сущая беда.

       Гуляет ветер по страницам темноты,

       пустое слово выбирается на свет,

       где полевые и военные цветы,

       как запятые, презентуются в ответ.

       Но то, что стебли — вопросительной дугой

       и все в подпалинах седые лепестки,

       цветёт и пахнет пунктуацией другой,

       где допущения убийственно легки.

       И позволительно писать, как умирать,

       и брать в кавычки всё, что вздумается, влёт:

       какая твердь, какая смерть, какая рать —

       кромешный Хронос как по писаному врёт.

       Кто с правдой парится, кто силится тире

       себе подобному поставить между дат…

       И при обозе, при остроге, при дворе —

       везде и всюду каждый сам себе солдат.

       * * *

       На площадях братва затихает птичья

       по протоколу выбывшего величья

       братской весны в окрестностях средостенья,

       где шиковали бешеные растенья,

       напоминавшие лавры и ветви пальмы —

       даром что листья все как один опали,

       отгомонили, предательски облетели —

       и ни улик тебе, ни следов на теле,

       где с юридическим не разобраться телом

       в позднеосеннем сумраке запотелом —

       всё, что морщинами отозвалось по коже,

       на преступленье обморочно похоже,

       но не узнать виновных в пернатых тварях,

       перистых тучах, вытравленных трамваях —

       разве что в камне, надписи, позолоте,

       мёртвом молчании на невозможной ноте —

       но над пустыми лавками истуканы

       не признают, что нынче они лишь камни,

       а загрудинной боли ночные всходы —

       лишь отголоски выстуженной свободы

       средь постаментов и триумфальных арок

       с вечным помётом и пустотой в подарок,

       где безразлична вешним безумным братьям

       очная ставка с холодом и разъятьем.

       * * *

       Обменяет время на копейки,

       отсидев в отделе до пяти,

       и гужбанит с чувством на скамейке

       в конуру родную по пути.

       И пока не выстоится сумрак

       до кровавой истовой луны,

       на безлюдье нежится рассудок

       и глаза забвением полны.

       Торжество отчаянной свободы,

       волшебство уснувшего ума.

       И хотя не близко до субботы —

       предвоскресной кажется зима.

       И пока мороз костей не ломит

       и позёмка душу не скребёт,

       огоньки неведомого ловит

       в темноте заядлый нищеброд.

       То ли это блещут изумруды

       в позабытой сказке про царя,

       то ли взоры нового иуды

       по купцам шатаются зазря?

       Или, проступивши из эфира,

       застывает кровь небытия

       на разломах плавленого сыра,

       и соблазном светятся края?

       P.S.

       Срок хранения кончился быстро

       благородных раскладов ума,

       и дымком упразднённого быта

       овевало жилые дома.

       Не спеша от пожатий в объятья,

       от сугрева к другому столу,

       где кромешные сёстры и братья

       заводили беседу-юлу

       о воздушных приязнях вчерашних,

       о разбеге блажной суеты,

       о смешных Гименеевых шашнях —

       свет погашен, и чашки пусты.

       Цепенела луна на шпагате

       бельевом в окантовке окна.

       Но к такой аллегории, кстати,

       вся весна не была сведена.

       Потому как за вирусной дрожью,

       за воротами мутных дворов,

       приподняв непобритую рожу,

       продымлён и с устатку суров,

       мог ночующий видеть смещенья

       и смущенья бесстыдных светил,

       и живую прошивку свеченья,

       что мороз напоследок схватил.

       * * *

       Под стать обратному отсчёту

       дымятся твари и слова —

       зола выходит на работу,

       прекраснодушием права.

       Усвоить беличий и птичий

       из первых крыльев или лап

       без церемоний и приличий

       гортань зоолога могла б,

       из глубины миропорядка

       извлечь звучащее зерно…

       Но ей изведанное сладко

       и человечье суждено.

       Всему свои дупло и небо,

       но если коготь и крыло

       не есть заноза и потреба,

       Психея вспыхивает зло.

       Пока на буквенном пространстве

       в буквальном смысле виден край,

       дымит исследователь в трансе:

       ?Душа моя, не умирай!

       Навстречу мнимому спасенью

       от общей речи роковой

       тебе под ангельскою сенью

       орехи щёлкать не впервой,

       ведь вся пернатая опека

       на то и кажется чужой,

       что на кону скончанье века,

       где нет у птицечеловека

       обратной жизни за душой?.

       


标签:综合
关键词:
滚动新闻