… перед стратегией не обязательно ставится только одна цель: добиться военного разгрома противника... (правительство А.П.) может поставить перед собой стратегические задачи более ограниченного масштабах[1]

       Лиддл Гарт, военный теоретик

       Стратегическое сдерживание в традиционном понимании — концепция достаточно узкого, ограниченного масштаба, цель которой предотвратить военное (прежде всего ядерное) нападение. Во всяком случае, к этому сводится большинство заявлений политических руководителей современности — от Д. Трампа до В.В. Путина, — которые в 2018 году несколько раз комментировали своё отношение. При этом такие комментарии, как правило, вызывали новые комментарии, требовавшие уточнений и дополнительных комментариев. Как это случилось, например, на встрече в октябре 2018 года в Сочи в клубе ？Валдай？ В.В. Путина, где он заявил только об ответном ударе ядерным оружием.

       В США к концепции сдерживания ещё более неопределённое отношение. Так, в саммари ？Национальной оборонной стратегии？, опубликованной в январе 2018 года, говорится об использовании военной силы только в случае ？провала сдерживания？[2], что является заведомой ложью — против Сирии, а до этого Ирака и Югославии военная сила применялась США вне всякого контекста ？провала сдерживания？.

       Таким образом, в отношении между США и Россией, когда речь идет о сдерживании и, особенно, ядерном сдерживании, существует много неопределённостей и, вероятно, сознательно напущенного тумана. На мой взгляд, это вполне объективно — никто и никогда не сможет гарантировать, как и когда, а тем более каким образом может быть использовано ЯО, причём не только в стратегических вариантах, но и в тактических. Да и неядерное, ВТО, кибернетическое, космическое, гиперзвуковое и пр. оружие не будет использовано, как показывает вся история войн, в соответствии с некими правилами.

       В этом смысле стратегическое сдерживание является частной концепцией, которая не отвечает не только за эффективность внешней, но и даже военной политики, более того, даже военной стратегии на конкретном ТВД. В политическом сознании, однако, укоренилась точка зрения, в соответствии с которой стратегическая мощь России способна решить большинство международных проблем, если даже ни все проблемы национальной безопасности. Иногда в общественном мнении складывается впечатление, что национальная безопасность и стратегическое сдерживание — синонимы, что абсолютно не соответствует действительности. Не секрет, что споры о военной доктрине и военной стратегии России усилились в последние годы не только в связи с ростом актуальности угроз, но и с определённой неясностью в намерениях нашей страны, которые порой, как представляется, создаются сознательно.

       Эти намерения, на мой взгляд, не ясны и самой правящей элите, которая всячески уходит от обсуждения политико-идеологических проблем в финансово-бухгалтерскую ？конкретику？, что неизбежно оставляет нерешенными массу вопросов, связанных со Стратегией национальной безопасности России, её Военной доктриной, Концепцией внешней политики и другими политическими документами стратегического планирования, которые рассматриваются в лучшем случае в качестве нормативных и малозначимых актов[3].

       Так, например, можно согласиться с Дмитрием Верхотуровым, который сформулировал проблему современной военной доктрины Рос- сии таким образом: Военная доктрина заканчивается там, где начинается обмен ядерными ударами, а она должна с этого места начинаться. Необходимы ？варианты модификации военной доктрины？, которые отражали бы реалии, а не строились на предположениях, которые ничем не подкреплены. План вероятной войны все же должен доходить до конца и предусматривать достижение военной победы над вероятным противником. В другом случае план вероятной войны представляет собой стопку бесполезной бумаги, хотя и украшенной грифами секретности.

       Действительно, существующая Стратегия национальной безопасности России, утверждённая в конце 2015 года, очень слабо отражает реальные угрозы, сформировавшиеся в последние годы, делая акцент на военных угрозах и опасностях в то время как силовое давление нарастает, прежде всего, по направлению использования тех сил и средств, которые мы традиционно привыкли называть ？мягкой силой？. Это, кстати, в полной мере относится не только к России, но и другим ядерным державам. Особенно тем, как странам-членам западной коалиции, которые активно ищут новые средства и способы применения силы в условиях сохранения ядерного сдерживания. Появляются всё более экзотические и опасные концепции.

       Так, в октябре 2018 года в США и Великобритании одновременно зазвучали политические требования усилить возможности ？силового принуждения？ в отношении России в самых разных областях — от дополнительного размещения войск вдоль российских границ до применения кибероружия[4]. 7 октября военное командование Великобритании заявило, что оно готово к тому, чтобы осуществить кибератаку против Москвы и оставить российскую столицу без электроэнергии в случае нападения РФ на одну из стран Запада. По его утверждению, в условиях, когда Великобритании недостает обычных оборонных ресурсов, чтобы противостоять ？агрессии Кремля？, чиновники британского правительства ？поклялись активизировать наступательный киберпотенциал, включая способность выключать свет в Кремле？.

       Такой сценарий, как сообщает собеседник издания, предоставит Соединенному Королевству больше вариантов действий при условии, ？если [президент РФ] Владимир Путин прикажет российским войскам либо ？захватить маленькие острова, принадлежащие Эстонии？, чтобы проверить, насколько серьезной выглядит приверженность НАТО соблюдать статью 5 своего устава (в которой утверждается, что вооруженное нападение на одну страну блока рассматривается как атака на весь блок), либо

       ？совершит вторжение в Ливию, чтобы получить контроль над нефтяными резервами и спровоцировать новый миграционный кризис в Европе？, либо ？использует нерегулярные формирования, чтобы осуществить нападение на британские войска или создать угрозу новым британским авианосцам？.

       Между тем, как показывает политическая практика, в 2014–2018 годы России приходилось сталкиваться именно с проблемами силового давления со стороны западной военно-политической коалиции (санкции, информационные провокации, высылки дипломатов, спортивные провокации, ？дело Скрипалей？ и пр.), в которых собственно ядерному оружию и даже использованию военной силы уделялось минимум внимания.

       И, наоборот, даже в тех случаях, когда возникали проблемы военно-политического характера (обстрелы в Сирии, сбитые самолеты и т.д.) они перерастали в политико-информационное или политико-дипломатическое противоборство. Успех или неудачи в таком противоборстве обеспечивались, прежде всего, наличием и использованием не военных инструментов силовой политики, которые входят традиционно в перечень сил и средств так называемой политики ？мягкой силы？.

       Надо признать, что в самые последние годы Запад был вынужден пересмотреть своё отношение к возможностям России в этой области. Если ещё до недавнего времени они рассматривались как сверхмалые, на грани того, чтобы с ними считаться, то опыт противоборства последних лет показал, что в России умеют быстро учиться. Прогресс, конечно, не достиг необходимого уровня, но тем не менее. В частности, ещё в 2016 году PR-агентство Portland представило традиционный рейтинг 30 стран по влиянию с использованием ？мягкой силы？. Престижным считается само лишь помещение страны в рейтинг.

       Под термином ？мягкая сила？ в этом рейтинге понимается влияние государства на мировую политику посредством своей культуры, языка и других гуманитарных ценностей. Рейтинг агентства Portland рассчитывается на основании 7 основных критериев, среди которых 6 объективных (культура, образование, деловой климат, стандарты государственного управления, распространенность цифровых технологий, отношения с другими странами), а также данные социологических опросов.

       Первое место заняли США, сместив на вторую позицию Великобританию — лидера прошлого года. Среди самых влиятельных стран, использующих для своего доминирования во внешней политике ？мягкую силу？ — также Германия, Канада и Франция. Япония заняла 7, Китай — 28 место. Израиль в список не попал. Нет в списке ни одной мусульманской страны[5].

       Однако Soft Power 30 этого года принес неожиданность — впервые в список попала Россия, заняв в нем 27-е место. Успех принесли показатели влияния ？мягкой силы？ в области культуры — Эрмитаж, Большой театр, Чехов, Достоевский, Малевич, Чайковский и Булгаков.

       На глобальное восприятие России повлияло также ее участие в борьбе с террористами в Сирии. При этом авторы рейтинга не преминули отметить — проявления ？жесткой силы？ в России гораздо более заметны, чем проявления ？мягкой силы？. По распространенности цифровых технологий Россия оказалась на 11 месте, по культурному влиянию — на 14, по международным отношениям — на 8, по качеству образования — на 20.

       Но получила низкие оценки по деловому климату (27 место), системе госуправления (30), а также по итогам опроса, проведенного среди граждан других государств (30).

       Положительно оценены затраты России на средства массовой информации и усилия ее дипломатов. Отрицательно — высокий уровень коррупции и дискриминация меньшинств в стране. В любом случае, попав в Soft Power 30, Россия значительно продвинулась в мировом восприятии стран.

       Таким образом, можно констатировать, что Россия фактически стала использовать те же средства и способы не военного принуждения, которые использовались в последние десятилетия против неё. Но это использование ещё только в самом начале процесса, оно требует осмысления и организационных мер в целях повышения своей эффективности, а также нормативного закрепления. Количественно, можно оценить его по 100 бальной шкале как уже не ноль, но ещё далеко не 100, даже не 75 баллов.

       Автор: А.И. Подберёзкин

       >>Полностью ознакомиться с монографией "Политика стратегического сдерживания России в ХХI веке"<<

       [1] Лиддл Гарт, Бэзил. Стратегия непрямых действий. — М.: АСТ, 2018. — С. 453.

       [2] Summary of the 2018 National Defense Strategy of The United States of America. — Wash., 18 Jan., 2018. — P. 11.

       [3] Подберёзкин А.И. Стратегия национальной безопасности Российской Федерации в ХХI веке. — М.: МГИМО-Университет, 2016 г.

       [4] Коньков С. Times: Лондон готов осуществить кибератаку против Москвы в случае нападения РФ на Запад // Таймс, 07.10.2018.

       [5] Дмитриевски И. Рейтинг стран по критерию Soft Power 30 // Иерусалим-Кембридж. 15 июня 2016 г.

       01.11.2019