Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2022

       * * *

       В домах напротив спят, один сижу в тоске,

       чибарик догорел, и жизнь на волоске,

       багетно-золотой, скругленный по углам,

       висит табачный дым и топит мой бедлам.

       Чуть испуская свет, тяну ладони я,

       приманивая мрак, фантом небытия.

       С тех пор как ты ушла, один сплошной обман,

       давно живут в ладу Ормузд и Ариман.

       В окне из-за реки — товарник сер и гнут,

       пузатые жуки, вагончики ползут.

       Зови и не зови — разбитая плита,

       два кресла визави, торшер и пустота.

       * * *

       В дымке ленивом солнце обнажилось,

       как пепел, чайки плыли над волнами,

       подсвеченные жалом сигареты.

       Катилось лето звонкою монетой,

       упругой рябью наполняя воздух,

       ум ослабел, и присмирели бесы.

       Нетерпеливо вглядывалось в небо

       животное глубинное, немое,

       желая упразднения пространства

       и наступленья вечной мерзлоты.

       * * *

       В разреженной зноем погоде,

       прозорах палящего дня

       всё явственней кажутся ？вроде？ —

       двойницы, химеры, фигня.

       В разрывах, изъянах, распадах

       висят на осколках планет

       обманный полет звездопада

       и кем-то потерянный свет.

       Там жизненной бездны зерцало,

       античная скука и страх —

       там то, что недавно мерцало

       у Бога в ослепших глазах.

       ФУТУРО-МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ

       Вот ангел: маленькая ножка,

       брусок в младенческих руках,

       губная шамкает гармошка,

       старик вздыхает в облаках.

       Его взволнованного лика

       ни самолету, ни жуку

       не видно — всё дрожит от крика

       де Ки`рико: ？Кири-ку-ку!？

       Буханка, лук, льняная скатерть,

       складной домашний аналой,

       и — обнимает Богоматерь

       свой плод остывший, неживой…

       SEHNSUCHT

       Разволновался и не смог уснуть,

       виденья чудились: как воздух, золотая,

       акация склонилась над подругой

       и что-то ей, волнуясь, говорила,

       слова смягчались, слух стал свеж и нежен,

       настали и блаженство и покой.

       Заочный мир я постигал волшебно,

       подслушивал интимные признанья,

       мне раскрывались тайны юной пары,

       а сам я был мистический Новалис,

       вернее миннезингер Офтердинген.

       Но неожиданно всему настал капут!

       Ребенок у соседей вдруг заплакал,

       рыдал и надрывался безутешно,

       наверно, мучил бедного животик.

       Sehnsucht исчез — слиянье чистой ноты

       и совершенной жизни человека.

       Сгубила ювенильное томленье

       ничтожная подробность бытия.

       СЕВЕРНЫЕ КЛАДБИЩА

       Опиши-ка своими словами:

       волчье лыко, береза, сосна,

       ель и пихта трясут головами,

       не приходит трусливо весна.

       Мох и сырость, прозрачные реки,

       негасимый пожар снегиря,

       под землей мертвяки-человеки —

       лагеря, лагеря, лагеря.

       Нет на карте ни старых, ни новых,

       холм могильный — казенный удел,

       над гумном погребений суровых —

       номера обезвреженных ？дел？.

       Отзвенели давно позументы,

       и никто не усвоил урок,

       ржа и тлен — вот и все документы,

       рвы и ямы, нарытые впрок.

       ИЗВАЯНИЕ

       Обломок мрамора, избыток пустоты,

       античный форум, выжженный и пыльный,

       торжественный покой утильный,

       фетиш развенчан, значит, это ты.

       Мир лицемерный, скрытный, потайной,

       изнанка света, тень отбитой длани,

       нет смертных мук у бездыханной ткани,

       у неподвижной формы за спиной.

       Оживший человек неуловим,

       среди руин и каменных уродин

       он безотзывен, он всегда свободен,

       в деяниях своих непоправим.

       Роман