Стихи

       Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 64-65, 2020

       * * *

       Один рассказывал совсем не так, как было.

       Не знаю, для чего он врал и путал след.

       Говаривал не ？да？, а ？может быть？ и ？нет？,

       И, на худой конец, готовый был ответ,

       Мол, правду унесёт с собой в могилу.

       Другой живописал о том,

       Что было на глазах,

       Но представляешь, всё потом

       Сообратилось в прах.

       Не стало ни дерев, ни птиц

       И ни его зрачков, ресниц.

       ВИД ИЗ ОКНА

       На улице ни слова, никого,

       На ветках неподвижные вороны.

       Автобус, как живое существо,

       Открылся, пешехода подобрал

       И нехотя забормотал,

       Вдыхая вместе с ним от вируса Короны.

       И тронулся, и больше ничего.

       Как пишут, воротилось статус-кво

       И здесь, и на углу, и, верно, у каньона,

       Где птицы восседают до сих пор,

       И тот же зеленеющий бугор,

       И те же на забор свисают два лимона.

       * * *

       И станется потом припоминать,

       Что было накануне карантина.

       Как собирались выпить, поболтать,

       Как этакий понятливый мужчина

       Вообще и рта не закрывал.

       На то была особая причина:

       Он между слов глазами показал,

       Что, мол, моё вниманье привлекает,

       И, перейдя на шёпот, предсказал,

       Что этот год я не переживу,

       И тут же сообщил про некую траву,

       Которая от всех болезней помогает.

       * * *

       До того, как окончилось время дождей

       И ещё не явилась жара,

       Мой приятель поведал про русских вождей,

       Кто сейчас, и про тех, кто вчера.

       Он и прошлой зимой мне про них говорил,

       Два пустых пузыря мы убрали под стол,

       Он знакомый рассказ наизусть повторил

       И ушёл.

       Всё, что было возможно, допито дотла,

       Напоследок невидимо щёлкнул замок.

       Осквернённое поле стола.

       Синей маски комок.

       * * *

       Как тихо в городе, как улицы пусты,

       Как редко появляются трамваи.

       Сосед сказал: ？И я припоминаю,

       Такая грусть, когда разводятся мосты？.

       Я выслушал, не вдруг сообразив,

       Что он один из этих, с Ленинграда.

       У них всегда заезженный мотив:

       Нева, Сайгон, из Блока наизусть.

       Мне ничего из этого не надо,

       Но вот трамвай пустой и впрямь наводит грусть.

       А то посередине мостовой

       Плывёт арабка в разноцветной маске

       В тыща второй довольно страшной сказке.

       Ой вэ-авой*.

       * * *

       Принимаю, как данность, проклятый

       Пустотою зовущийся страх.

       П. Б.

       Девятый том Собранья сочинений,

       Открытый на авось,

       Укладываю на колени.

       Известный чуть не наизусть

       Рассказ про девочку по прозвищу Мисюсь.

       Дом с мезонином,

       И заросший сад,

       И пруд, и обязательный закат,

       И пианино.

       Столетней давности картина,

       В которой автор угадал,

       Как будто сам из карантина,

       Что я не звал,

       Скорей шептал из пустоты:

       – Где ты, Мисюсь? Мисюсь, где ты?

       * * *

       Так далека, что не расслышать слова.

       В окне всё то же вади. В полседьмого

       Вчера его арабы подожгли.

       Уже темнело, вади осветилось.

       Я видел, как олени суетились

       И таяли вдали.

       Пожарные явились патрули.

       Как далека! Ни слова, ни коснуться.

       Компьютер. Он хорош, но так убог.

       Случился бы со мною мой сурок,

       И стал бы я как савояр с кибуца.

       И песни пел бы те, что там поются.

       * * *

       Мне дважды снилось, будто мать меня звала.

       Сначала только имя повторяла.

       Так монотонно, мерно, спрохвала,

       Я даже попытался расспросить,

       Кого она там видела, встречала.

       Она сказала: ？Всех？.

       А я: ？Не может быть？.

       Второй раз в ту же ночь она молчала.

       Я чувствовал её невдалеке.

       И звал её, она не отвечала

       И будто бы оттуда помахала

       Рукой как бы испачканной в муке.

       * * *

       Кувшин, стаканы, солнце на полу.

       Деревья превращаются в золу,

       И сигареты – в пепел или грязь.

       Всё в точности как и бывало прежде.

       Доверься не пророку, а невежде,

       Тому, что он твердит, бессмысленно смеясь.

       Он говорит, что в голову пришло.

       Ах, милый Августин, всё было, всё прошло,

       Но погляди, кому-то повезло,

       И вот рука родную руку моет,

       И жить, скажи, вообще-то, дальше стоит?

       * * *

       Фонари остаются, но нет никого,

       Окна меркнут и гаснут, опричь одного,

       Но и там уронили прозрачные шторы

       И читают аббата Прево.

       Вереницы олив у подножья бугра

       Берегут свои формы почти до утра,

       Появляя на свет кружевные узоры,

       Словно пробу пера.

       А поздней, когда всё ещё нету шести

       И в подъезде мужик начинает мести,

       Дочитала роман и сказала Синьора:

       Здравствуй, грусть, или, наоборот, не грусти.

       * Ой вэ-авой (иврит) – междометие, выражающее сожаление, ощущение беды.

       УБОРЩИК ЭЛИ Уборщик Эли умер. Сорок лет он убирал наш подъезд. А наш подъезд – это не подъезд каких-нибудь французов-американцев. Дверь давно снесена, почтовые ящики разбиты, детские коляски...