Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 315, 2024
1.
Сегодня мне неожиданно
поставила лайк
на один из текстов в Фейсбуке
немецкая славистка,
в которую я был влюблен сорок лет назад
в перестроечной Москве.
Я зашел на ее страницу –
обычно я ее не вижу, она постит редко
какие-нибудь масс-медийные статьи.
В ее ФБ нет ничего о ней и ее жизни, но всё же
нашлась одна фотография
из нынешнего времени.
Две женщины на фоне
невнятного пейзажа.
Ее молодая дочь, которую
я в первые секунды принял за нее саму,
воспоминание автоматически подменило реальность.
К тому же похожа – длинноногая нордическая блондинка,
правда, с такой лучезарной улыбкой, какой у нее
я не помню: видимо, у ее дочери и моих детей (у них
тоже улыбки счастливые, как у дельфинов)
было более благополучное детство, чем у нас.
Она тогда не рассказывала о своем детстве,
но что-то было достаточно тяжелое
в нескольких фразах про отчима.
И она – я признал ее не сразу.
Ровесница 60+, с осевшей фигурой,
неухоженным лицом с резкими морщинами
(это то, во что со временем превратился
лукаво-строгий прищур).
Я знаю, что для тех, кто был влюблен в меня когда-то
(не для нее, это была любовь только с моей стороны) –
я такой же.
Гитара с провисшими струнами.
Безвоздушный шарик.
Известно, что люди иногда просыпаются в гробу.
Я, кажется, проснулся перед гробом –
как будто сорок лет проспал.
И вспомнил, что есть приступы любви,
которые пронизывают тело, как прожекторы ночь, –
чужие всему, что тебе сейчас близко, они
ослепительно-ясно показывают, что есть
другие миры, которые ищут нас
и переполняют смыслом
время от времени.
2.
Мы брали с собой шоколад
и бутылку вина и, сидя на очередном городском валу
у оплывших очертаний древнерусского города,
пытались представить, как всё здесь было
до монгольского нашествия или в Смутное время.
Вокруг была тихая позднесоветская разруха
маленьких городов под Москвой – легендарных
названий из истории московского царства.
Главное, что это были небольшие путешествия,
метафора совместной жизни длиной в один день.
Потом, через несколько десятков лет после развода
(мы совпали только на несколько лет,
и слава богу; во время развода она произнесла
такую убедительную речь, что когда судья
дала мне слово и я попросил, чтобы это
скорее закончилось, судья кивнула) –
через несколько десятков лет она вспомнила,
как мы сидели где-то у дороги
в Звенигороде, поедая одну булку на двоих –
и сказала, что это был, наверно,
самый счастливый момент в ее жизни.
Может быть, моменты такой естественной близости
– и неважно, что было до того и после того –
это наиболее глубокая форма любви.
Дальше – у каждого был долгий брак.
В последнее время, когда дочь, родившаяся
в моем новом браке уже в Иерусалиме,
стала совсем взрослой – я часто вспоминаю,
как мы шли с ней – первоклассницей – вдвоем из школы,
она держала меня за палец, мы то ли плыли, то ли
медленно летели по тихому солнечному переулку.
Больше ничего не происходило. Только
благодатность любви в нас и между нами.
1.
Сегодня мне неожиданно
поставила лайк
на один из текстов в Фейсбуке
немецкая славистка,
в которую я был влюблен сорок лет назад
в перестроечной Москве.
Я зашел на ее страницу –
обычно я ее не вижу, она постит редко
какие-нибудь масс-медийные статьи.
В ее ФБ нет ничего о ней и ее жизни, но всё же
нашлась одна фотография
из нынешнего времени.
Две женщины на фоне
невнятного пейзажа.
Ее молодая дочь, которую
я в первые секунды принял за нее саму,
воспоминание автоматически подменило реальность.
К тому же похожа – длинноногая нордическая блондинка,
правда, с такой лучезарной улыбкой, какой у нее
я не помню: видимо, у ее дочери и моих детей (у них
тоже улыбки счастливые, как у дельфинов)
было более благополучное детство, чем у нас.
Она тогда не рассказывала о своем детстве,
но что-то было достаточно тяжелое
в нескольких фразах про отчима.
И она – я признал ее не сразу.
Ровесница 60+, с осевшей фигурой,
неухоженным лицом с резкими морщинами
(это то, во что со временем превратился
лукаво-строгий прищур).
Я знаю, что для тех, кто был влюблен в меня когда-то
(не для нее, это была любовь только с моей стороны) –
я такой же.
Гитара с провисшими струнами.
Безвоздушный шарик.
Известно, что люди иногда просыпаются в гробу.
Я, кажется, проснулся перед гробом –
как будто сорок лет проспал.
И вспомнил, что есть приступы любви,
которые пронизывают тело, как прожекторы ночь, –
чужие всему, что тебе сейчас близко, они
ослепительно-ясно показывают, что есть
другие миры, которые ищут нас
и переполняют смыслом
время от времени.
2.
Мы брали с собой шоколад
и бутылку вина и, сидя на очередном городском валу
у оплывших очертаний древнерусского города,
пытались представить, как всё здесь было
до монгольского нашествия или в Смутное время.
Вокруг была тихая позднесоветская разруха
маленьких городов под Москвой – легендарных
названий из истории московского царства.
Главное, что это были небольшие путешествия,
метафора совместной жизни длиной в один день.
Потом, через несколько десятков лет после развода
(мы совпали только на несколько лет,
и слава богу; во время развода она произнесла
такую убедительную речь, что когда судья
дала мне слово и я попросил, чтобы это
скорее закончилось, судья кивнула) –
через несколько десятков лет она вспомнила,
как мы сидели где-то у дороги
в Звенигороде, поедая одну булку на двоих –
и сказала, что это был, наверно,
самый счастливый момент в ее жизни.
Может быть, моменты такой естественной близости
– и неважно, что было до того и после того –
это наиболее глубокая форма любви.
Дальше – у каждого был долгий брак.
В последнее время, когда дочь, родившаяся
в моем новом браке уже в Иерусалиме,
стала совсем взрослой – я часто вспоминаю,
как мы шли с ней – первоклассницей – вдвоем из школы,
она держала меня за палец, мы то ли плыли, то ли
медленно летели по тихому солнечному переулку.
Больше ничего не происходило. Только
благодатность любви в нас и между нами.