и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2021
Алексей Порвин родился в 1982 году в Ленинграде. Публикации в журналах ？Нева？, ？Дружба народов？, ？Воздух？, ？Новая Юность？, ？Носорог？, ？Урал？, ？НЛО？ и др. Автор пяти стихотворных книг. Лауреат премии ？Дебют？ в номинации ？Поэзия？ (2012), входил в шорт-лист премии Андрея Белого в номинации ？Поэзия？ (2011, 2014). В ？Волге？ публикуется с 2008 года. Живет в Санкт-Петербурге.
***
В тени согнулся и сидит плетельщик
корзин: чем вместить полумрак?
Несомненные прутья – те ещё
добровольцы: верят кой-как.
Есть пара старых истин: здесь одной же
не хватит, чтоб выдать приплод
временной маловажной ноши:
кто лозу к сомненью приплёл?
Есть пара истин: верящий податлив,
он хлёсткую участь избыл;
у костра сокровенных далей
говорит растравленный пыл –
？Молчаньем и словами наготове,
проверенным смыслом своим
вынимая огонь из крови,
человек становится дым？.
***
Птицы внутри любви уплотняют
пространство, крылом взбивая весь
видимый мир: поспеши устареть,
об ушедших дымящая кухня.
Залепляется копотью тишина:
в спортивной цели зреют ли бреши,
как плоды ожидания земного
(табуну довольно тени).
Звуки лесным густеют надоем,
створожиться в музыку хотят,
сердце зачем ускорять – всё равно
световые частоты доступны.
Эстафетные молодцы не гнались
за светлым ритмом певчих мельканий,
по прокисшему шелесту бежали
пульсовой потехи ради.
***
Берег – справа, берег – слева,
но правый не расскажет нам,
зачем сквозь листья просочилось время,
молчанье светом пятня.
Всё внушает голос древа –
как шелест, правду затаить:
упасть под сердце, в чистоту дневную
кого зовёт полынья.
Грачик мельтешит по ветви,
её начало и конец
желая уместить в один-единый
прикосновения миг.
Нарастал пейзаж ответный
на зрении, как первый лёд;
лучи не перейдут, их лёгкость тщетна,
себя, заря, вразуми.
***
Листья перистые, словно
небо – у них есть право всё смахнуть,
что тяготит, но подгрызен корень
и земной отыскан брод.
Взросление, пропуск, вечерняя смена:
ряд, продолженный второпях,
призывает с каждым огнём родниться,
горящим в печи.
Волнам коренным подвластны
камни: небесный берег раскусив,
лучи остреют, свой цвет молочный
насаждая трудодням.
Кирпичное устье фабричного дыма
можно птицами перейти,
если каждый шаг есть полёт над взмахом
кленовой листвы.
***
Едва живых из-под развалин
извлечь, не смотреть на вспорхнувший
гербовый оттиск, утомлённый долгой
загрудинной тюрьмой.
За полусвет объёмный
взимается остаток смысла;
спадая прямо в пламя,
листва шуршит родному языку не смей.
Скрежещет ложкой долгий голод
в ночи, преломлённой молчаньем,
лезвия входят в полусумрак хлебный,
тишину потроша.
Звезду хватает с неба,
лежащего в солдатском супе
так плоско и округло,
что поминается монетная душа.
***
Смешаться с толпой солдатской,
проходя в направлении зыбком –
и вынырнуть из плотной гари,
вставшей на страже тишины.
Собрать сервиз фамильный
довоенный – сложно, как верить:
назначение предмета
кажется сохраняемым до поры.
Вода, омывая тело,
уносила касанья всё дальше,
фарфор не выдержит нажимных
звуков, скользящих по словам.
Садовый душ в пристройке
озарён осколочным светом,
мыло в блюдце тяжелеет
памятью о помывочной суете.
***
Отрезкам больше не темно, они тишиной
смотрят на всё с растущим азартом;
облако грохочет за спиной –
в камне воспрянет атом.
Платили дань тобой, словесный чистый лён,
земля брала и эти нити:
знать бы, что клубковый продлён
рассказ, не слышный правде/обиде.
На убегание прохожих в синеву –
своими циферками взглянут
камни, зарываясь в листву,
покрывшую льняную поляну.
На убегание, на противление дням
сделана ставка зрячести лишней,
выигрыш поделят пополам –
время и голос ливня.
***
Флейтовой ловлей пресыщен выдох:
сколько можно тишине
поддаваться, не надеясь
услышать сквозь шелест имена всего?
Зола привычных названий
что угодно отмоет, когда
угодили в музыку волны
тканной любви к тебе, силуэт.
Некто сличает свой взгляд и небо,
сходство вычерпав из книг,
личные свои минуты
в застиранное усердие одев.
В реке полощется юбка,
пылевые разводы парят
в глубине неясной приманкой;
рыбы переселились в слова.
***
Прямо в мякотный свет
до ночи гудит давильня:
звуком прощупать нутро станочным
кажется, получилось.
Расправленные средостения у растений
жаждой полны – нет же, ничем,
словно молчанье рыбье,
созревшее прежде свободы.
Гулом спугнутый слух
прибьётся к заветным стенам,
спящее пламя в плоды налито,
стиснуто оболочкой.
Потрескивают виноградины, отдавая
солнечный сок – нет же, трещат,
словно костёр сигнальный,
зовущий рыбацкие лодки.
***
О рычагах, поднявших суть земную,
гремят раскаты, назначают свет
желанным движением сердца
для людей, поющих вдаль.
Ближнее время – отлогое,
а дальше в гору идут
знание, жест, тишина победы:
усилию легко.
Срывают подорожник на погоны
(кто ищет заживления плеча),
лучи ударяют о землю,
вознося отрадный марш.
Полости светятся памятью
о людях, вышедших в гром,
почва обтянута водной плёнкой,
пуста, как барабан.
***
Вытолкнуть медленный укус –
лишь сердечное усилье
потребно (скажет: ？в глубины влекусь,
где молчаньем просвет возгласили？?)
Выше – всё та же песнь,
впивается красота кислорода
в дыхание, как внутривенный слепень:
биение, поработай.
Будет тебе, пресветлый день,
твой подарок – не обнова;
мальки сидят в затонувшей ладье,
словно гильзы, лишённые слова.
С грохотом рвётся нить,
свинцовые рассыпаются бусы
под птичьим языком, каким говорить:
охотники ошибутся.
***
Посыпались из школьного рюкзака
жестяные тарелки, сверкнув
схожестью с гигантской чешуёй
поверженного зверя.
Началась экскурсия в поля
с привокзального звона: верно,
утварь прорвалась в заплечной толчее
(видели что покрепче материй?)
История, свернувшая в тишину
упирается в облако, ждёт:
воля общая сложилась в свет,
переходящий в слово.
Площадь, выпавшая из мешка
вечевого (о каждой нити
следует молчать отдельно), ты пуста
гулкостью, означающей время.
История одного проекта