Материал из номера

       Ноябрь 2015

       Скачать номер

       в PDF формате

       Конец XVII века был ознаменован острыми эсхатологическими ожиданиями. Проще говоря, ждали конца света. Разумеется, не все персонально его ожидали, были и скептические умы, отказавшиеся верить в конец истории, но все-таки ожидания Апокалипсиса были очень эмоциональными и широкими.

       Не только в России предчувствовали приближение Судного дня. Вся Европа, весь христианский мир его ждал. И только когда все мыслимые сроки истекли и то, что ошибочно принималось за начало конца или явление Антихриста (как, скажем, воцарение Петра I), таковым не оказалось, мир встал перед серьезным вопросом: а что дальше? Что, в прямом смысле слова, теперь делать?

       НОВАЯ ПАРАДИГМА

       Кризис сознания продолжался несколько десятилетий, пока не был сформулирован императив, ознаменовавший наступление новой эпохи: "возделывать свой сад" — как завещал тогдашний властитель дум Жан-Жак Руссо. Водворять рай на земле. Недаром конец XVIII века ознаменован подлинным торжеством садово-паркового искусства. Теперь уже не только королевские или царские резиденции — Версаль, Павловск, Гатчина — являли собой миниатюрные модели рая, но и всякое дворянское гнездо желало ему уподобиться. Хозяева усадеб соревновались в обустройстве "гармонии" — цветники, родники, оранжереи, регулярный парк французский или, на выбор, английский ландшафт.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Академик Петер Симон Паллас (1741–1811)

       Что важно принципиально? Для устроительства земного рая характерна переориентация взгляда на мир. Чтобы создать рукотворный рай, человек должен внимательно вглядеться в то, что его окружает, и в то, что находится у него под ногами. Иначе говоря, смотреть не в небо, а на землю. Создавая рай на земле, надобно знать и разложить по полочкам все, что Господь для этого рая предуготовил: отсюда явление кунсткамеры и энциклопедии. Кунсткамера изначально — это большой походный ящик, в который собирали образцы товаров: тут кокосовый орех мог соседствовать с сушеной головою или зернами кофе. Энциклопедия же — это уже разобранные и разложенные по полочкам образцы в особой книге-ящичке, в которой, как казалось, можно уместить все.

       Посему XVIII век помимо прочего это век новой предметности. В какой-то момент стало ясно, что сама эта предметность столь обширна, а, говоря высоким штилем, буквицы в книге Природы столь многочисленны, что могут быть уложены в правильный порядок слов и названий только в рамках невиданного энциклопедического проекта...

       В своих рассуждениях об энциклопедии мы слишком далеко на первый взгляд отступили от Сибири, но без этого отступления решительно невозможно понять, почему и зачем всего через 25 лет после завершения Великой Сибирской экспедиции Екатерине II в 1768 году понадобилось отправлять во все концы своей необъятной империи — в том числе и в Сибирь — еще одну экспедицию, которую условно можно назвать Академической.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Атлас к книге П.-С. Палласа "Путешествие по разным провинциям Российского государства" (СПб., 1788). Титульный лист

       Великая Сибирская экспедиция была буквально первым взглядом на пространство за Уралом. И главная ее задача — оценить размеры этого пространства, очертить его контуры, обозначить координаты. Именно поэтому главные герои ее — картографы, чертежники. И результат ее деятельности — гигантский контур империи. Теперь же предстояло показать, что находится внутри контура. Для этого было сформировано несколько отрядов, каждый из которых возглавлял видный ученый: на север — в Поморье и Югорию — отправился академик Иван Лепехин; молодой адъюнкт академии Самуил Готлиб Гмелин, приглашенный из Тюбингена, по собственному желанию поехал в низовья Волги, на Кавказ и далее — берегом Каспия — в Персию. Будущий академик Иоганн Готлиб Георги исследовал Байкал и написал первый обобщающий труд о народах России; талантливый ученик Карла Линнея Иоганн Петер Фальк занялся описанием флоры на границе тогдашней России и киргиз-кайсацких степей. Ну и, наконец, Петер Симон Паллас, возглавлявший экспедицию, побывал и в Поволжье, и на Урале, и в Сибири, и в Забайкалье, завершив свое путешествие написанием колоссального труда "Путешествие по разным провинциям Российского государства", который в переводе с немецкого был напечатан в 1773 году в трех томах. Каждый из них, в свою очередь, был разделен на первую и вторую части. Так что всего книг получилось шесть: иначе не хватило бы материала, чтобы засеять зримыми образами то колоссальное белое пятно, белый контур, каким Сибирь оставалась после Великой Сибирской экспедиции...

       "ЧИТАЯ ПАЛЛАСА"

       Так называется небольшое позднее эссе — скорее даже не эссе, а изящный набросок темы — Осипа Мандельштама: "Я читаю Палласа с одышкой, не торопясь. Медленно перелистываю акварельные версты. Сижу в почтовой карете с разумным и ласковым путешественником. Чувствую рессоры, пружины и подушки. Вдыхаю запах нагретой солнцем кожи и дегтя. Переваливаюсь на ухабах. Паллас глядит в окошко на волжские увалы. Вот я ворочаюсь, сдавленный баулами. Ключ бежит, виясь по белому мергелю. <...>

       [Картина огромности России слагается у Палласа из бесконечно малых величин. Ты скажешь: в его почтовую карету впряжены не гоголевские кони, а майские жуки. Не то муравьи ее тащат цугом, с тракта на тракт, с проселка на проселок, от чувашской деревни к винокуренному заводу, от завода — к сернистому ключу, от ключа — к молошной речке, где водятся выдры.]

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Карта Алтайских гор и соляных пустынь в их окрестностях. Из атласа к книге Палласа "Путешествие по разным провинциям Российского государства". 1788 год

       Палласу ведома и симпатична только близь. От близи к близи он вяжет вязь. Крючками и петельками надставляет свой горизонт. Незаметно и плавно в карете, запряженной муравьями, переселяется из округи в округу.

       Белыми руками концертмейстера он собирает российские грибы. Сырая замша, гнилой бархат, а разломаешь: внутри лазурь.

       Паллас насвистывает из Моцарта. Мурлычет из Глюка. Кто не любит Генделя, Глюка и Моцарта, тот ни черта не поймет в Палласе".

       Набросок Мандельштама столь талантлив, что из трех его страниц мы, кажется, узнаем о Палласе полнее и лучше, чем могли бы узнать из полновесного объемистого труда серии "ЖЗЛ". Мы живо представляем себе и почтенного академика с первой сединой в волосах, и кота у него на коленях, и его неуемное любопытство, благодаря которому с российского степного ландшафта совлекается "серая пелена ямщицкой скуки". От Волги по крепостной "линии" Паллас доехал до Оренбурга, за год-другой до пугачевщины, в бытность губернатором края генерала Рейнсдорпа. Именно Паллас приобщил степь, никогда не слышавшую иного языка, кроме языка номадов, к книжности русской и немецкой. Наполнил ее колоссальными перечнями растений, птиц, животных, насекомых, руд, глин, сланцев, солей... Для верности, где надо, податливые степные словеса к странице крепил ученой латынью, ежедневно пополняя свои наблюдения: "Многорогой жук". "Жук-головач". "Козявка одномесячника". "Крылоногий коромысел". "Зубчатокрылая нимфа". "Ивовидная лебеда". "Косматый солодковый корень". "Каменный чай".

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Титульный лист книги "Путешественные записки Василья Зуева от С. Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 году" (СПб., 1787)

       Паллас рассматривает камешки, наблюдает явления, а впечатление такое, будто, как поэт, откупоривает слова — редкостные, незнакомые, никогда прежде в книжности не встречавшиеся. После него о степи уж можно было писать вдоль и поперек: она вся зазвучала, вся стала видна в мельчайших подробностях...

       Мы настолько зачарованы магией Мандельштама, что, только одолев первый том и потихоньку углубившись во второй, начинаем понимать, что весь мандельштамовский набросок — такая же поэтизация XVIII столетия, такое же прекрасное и самодостаточное произведение, какими были картины художников-мирискусников — Константина Сомова, Евгения Лансере или Валентина Серова, тоже плененных образами XVIII века — давней и аристократической эпохи. Паллас на поверку оказывается не почтенным академиком, а молодым человеком лет 27–30, достаточно самолюбивым в отношении своего научного первенства, по-немецки осторожным и пунктуальным. Порой настолько, что его почти невозможно читать! Перечисления — названия рек, деревень, постоялых дворов и т.д. — могут занимать у него целые страницы, добыть из этих страниц поэзию — так же трудно, как выплавить металл из глины. Лишь кое-где поэзия нежданно сверкает, как медная жила во плоти горы. Вот, скажем, из описания Алейского рудника на Алтае: "...руда в прожилках известно что прежде состояла по большей части из чистой и приятной медной зелени и лазури, из коей древние рудокопы легче металл добывали, нежели нынешние из крепкой и железистой руды; однако оставшиеся огарки доказывают, что они еще таки не чисто выжигали..."

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Татарские шаманы в церемониальной одежде с бубнами. Из атласа к книге Палласа "Путешествие по разным провинциям Российского государства". 1788 год

       Трудный, неподатливый язык перевода, сохранивший, несмотря ни на что, железный каркас немецкой грамматики, а главное — винительный падеж, способен довести до исступления. Вся наука XVIII столетия описательна. Ответ на вопрос "кто?" или "что?", то есть называние вещи, ее, науку, вполне удовлетворяет. Она еще не пошла вглубь, фиксирует самые первые впечатления и остается исключительно евроцентричной с неоспоримым сознанием собственного превосходства, если речь заходит о туземных народах. Шамана корректно было в научном труде назвать "картонным штукарем" за его фокусы: но вопрос о том, что такое "путешествие" шамана, куда оно совершается, через какие миры проходит его душа, что он, шаман, при этом видит и что через это достигается, — даже не возникает. Только в ХХ веке вопросы такие появились. И метод исследования традиционных культур изнутри тоже созревает лишь к ХХ веку. А XVIII век только фиксирует: "шаман бьется в корчах, а глупый народ верит этим вывертам". Лишь в XIX веке возникает следующий вопрос: шаман бьется в корчах, но что это значит? Расширение спектра вопросов порождает все большее их количество — это ХХ век. Оказывается, что камлающий, вошедший в транс шаман совершает шаманское путешествие. Куда? Зачем? Дает ли это какие-нибудь результаты?

       Читая Палласа, нечего надеяться найти на эти вопросы ответы. Духовная жизнь коренных народов Сибири для него остается абсолютно чуждой и почти лишенной смысла. Однако, набравшись терпения, мы, читая Палласа, узнаем о Сибири XVIII столетия не так уж и мало.

       РОССИЯ ОБРЕТАЕТ КИТАЙ

       Главный российский культурный герой XVIII века Михаил Васильевич Ломоносов оставил о Сибири пророческие слова: "...российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке". До экспедиции Палласа Ломоносов не дожил двух лет, а если б и дожил, то вряд ли оказался бы ей полезен. И не только потому, что был бы уже слишком стар (57 лет!), но и потому, что Сибирь в ментальной географии Ломоносова-ученого почти отсутствует. Ломоносов улавливал атмосферное электричество, писал оды, плавил цветное стекло, наблюдал светила, обустраивал Кунсткамеру, закладывал основы современного русского языка, но о Сибири письменно высказался лишь однажды в работе, призывающей, несмотря на довольно ясные выводы Великой Сибирской экспедиции, к изучению практической возможности пройти-таки Северным морским путем. Он же полагал, что заселять Сибирь, вернее, берега Охотского моря "бессомненно пойдут многие охотники, ежели им обещаны будут отменные привилегии и вольности, а особливо в купечестве между собою и с соседними народами. Кроме сих <...> отправлять туда людей обоего пола, которые здесь в России напрасно шатаются или за преступления сосланы быть должны. Новое место и новые обстоятельства обычай их переменят, и нужда хлеба искать научит беспорочными трудами. Пример тому — большая часть сибирских жителей...".

       Это тоже были пророческие слова, но их не так охотно цитируют. К моменту экспедиции Палласа Сибирь превратилась уже в постоянное место ссылки и, с другой стороны, в один из главных источников пополнения государственной казны. При этом использовалось только то, что лежало буквально на поверхности. Паллас еще застал добычу меди, железа и серебра открытым способом из "ям" и сочувствовал Демидовым, которые для крепления штолен в своих рудниках вынуждены были столько возиться с крепежным лесом...

       Оговоримся, что по Сибири Паллас ехал самым южным из всех возможных маршрутов — через Оренбург и Алтай, — отправив на север своего студента Василия Зуева (будущего академика и переводчика его, Палласа, трудов), коему было дано задание, спустившись по Оби, по самоедским тундрам достигнуть побережья Карского моря. Паллас дожидался Зуева в Красноярске, попутно делая заметки, что за каких-нибудь двести лет Сибирь наполнилась народом (в конце XVIII века в ней было полмиллиона русских), что легко объяснить прекрасными ее условиями: "Я несколько распространил свое описание о полях восточной Сибири, желая показать, сколь благополучен в плодоносной сей стране крестьянин и сколь нужно бы таковую обнародить". Он сравнивает Сибирь с Америкой и воздает должное русским первопроходцам, которые, за два столетия пройдя весь "Азийский" материк, выстроили города, завели торговлю и организовали доходные промыслы на всем пространстве от Урала до Тихого океана, в то время как английские колонисты освоили лишь 600–800 километров материка вглубь от Атлантического океана, а французы, хоть и продвинулись до Миссисипи, оказались слишком малочисленны и слабы, чтобы как-то обустроить эту территорию.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Плавильные печи. Из атласа к книге Палласа "Путешествие по разным провинциям Российского государства". 1788 год

       По богатству природных условий Южная Сибирь не уступает Америке: "...сверх изобилия во всех потребностях для простаго мужика здоровой и безпрестанными ветрами разчищенной горной воздух, чистая по камню текущая вода и прибыльнейшие берега имеются; где жители при всякой невоздержности однако обыкновенно до глубокой старости достигают и многих детей рожают". Колоссальными перечнями он заполняет страницу за страницей: рассказывает о разведении табака и ревеня; о рыбном и пушном промыслах, кропотливо перечисляя, где водится соболь, бобр, выдра, рысь, росомаха, "колонки пламенного цвету", как перекочевывают с юга на север огромные стада белок и т.д. Обзор Красноярского "ведомства" он заканчивает переписью населения, которое "имеет оброчных мужиков 9228 душ, 807 колонистов; 128 к колонистам причисленных ссылошных; 2023 граждан и ремесленных людей, т.е. посадских и цеховых; а из татар (так называли без разбору все сибирские народы. — Прим. авт.) разнаго поколения 2994 ясашных, которые на шесть землиц разделены <...> а все вместе ясаку приносят на 5161 рубль".

       Зуев приехал с Севера, вероятно, поздней осенью. В третьем томе Палласа его рассказ занимает около 120 страниц. Студент, несмотря на все трудности, в точности исполнил указание Палласа и достиг устья Кары, жил у самоедов и составил интереснейший этнографический очерк об остяках — обских уграх, — снабдив его подробностями, которые можно узнать, только прожив с "субъектами изучения" бок о бок сравнительно долгое время. Этот раздел по-настоящему интересен: и о том, как остяки приготовляют нюхательный табак с золой древесного гриба, и об особенностях сексуальной жизни, о культах, о всех видах промысла на реке и в тундре и, конечно же, о том, что остяк нестерпимо воняет рыбой. Рассказ Зуева — один из самых любопытных пассажей в первой части третьего тома Палласа. Позднее, став академиком, Зуев никогда не пытался опубликовать самостоятельный рассказ об этом путешествии.

       Собственный язык Палласа оживает, когда с наступлением весны он трогается в путь через Иркутск на Байкал, который пересекает по мартовскому льду, проезжает Бурятию, поселения первых польских колонистов (первый раздел Польши состоялся в 1772 году, и недовольные тут же отправились в Сибирь. — Прим. авт.), бесчисленные деревеньки и речки, названия которых тут же перечислены. Но по-настоящему его повествование преисполняется поэзии, когда на русско-китайской границе в Кяхте (ныне — город на границе с Монголией. — Прим. авт.) он попадает на обширный русско-китайский торг. Несмотря на то, что Северный морской путь оказался непроходимым, Россия все-таки добралась до Китая по суше и раньше англичан вкусила прелести торговли "колониальными товарами". И хотя Кяхта — далекая пограничная крепость на окраине Поднебесной — находилась в 46 днях пути от Великой Китайской стены, размах торга, изобилие невиданных товаров, одни названия которых кружат голову, пробуждают в Палласе истинного поэта.

       ПО ЯРМАРКЕ

       Редкие тропические фрукты из Южного Китая, для которых ни в русском, ни в немецком языке не существует еще даже названий; всевозможные меха со всей Сибири и из Канады, десятки сортов чая, табака, разнообразнейшие ткани китайские и бухарские — от всего этого буквально шла кругом голова. Позволим себе несколько цитат для описания этого исполинского торга: "Зверевая рухлядь, как главнейший товар, заслуживает первое здесь место; из Канадских шкур по морю привезенных следующия на Кяхту привозятся: Канадской бобр один от 7 до 10 руб. Лучшая выдра от 6 до 25 руб. Черная лисица и так называемая черно-бурая от 1 до 100 руб. Простая лисица или белодушка в 3 руб. 50 копеек. Сиводушка в 6 рублей". Далее следует расписание цен на все меха отдельно, вплоть до медвежьих и волчьих лап, белок и колонков, кротов и пестрых мышей, "еврашками прозываемых"; причем товар и с Оби, и с Енисея, и с Лены, и с Камчатки, и из Америки. Тут же продается сушеная медвежья желчь, струйки кабарги, которыми китайцы мужской тонус поддерживают, чемоданы из медвежьей кожи, шкуры белого и бурого медведя. "Шкурки обыкновенных кошек каждая 14 коп". Продаются также ткани, ситцы русские, русский инструмент, зеркала, чайники, бутылки, стаканы, ножи, топоры, ножницы, замки годные и негодные, сукна немецкие, голландские и английские, парча и жесть.

       По поводу китайских товаров Паллас замечает: "...наперед надобно знать, что ныне все шелковые товары из Китаю привозят гораздо худшей доброты, нежели какие прежде приваживали. Атлас и голи по большой части так тонки и лосклы, что почти не стоят, чтоб их вывозить в Россию. Меж последними довольно попадает подложных, в коих крапивныя нитки подмешены. Богатых и крепких атласов и других штофов ныне почти не видно, а только тонкия и ровныя фанзы, кои из хорошаго шелку тканы и без клею: также и китайки еще в прежней доброте славятся..." Названия тканей звучат как музыка: шелк-сырец, шелк сученый, байберк, уссы, тонкая фанза, шелковый флёр, шелковая ланза, бухарская кутня и бухарский коттун, даже старые халаты — вдохновенный список всех видов материи, продаваемых для чего бы то ни было, занимает у Палласа две с половиной страницы.

       Фото: Фото предоставлено М. Золотаревым Птицы зяблик (Pringilla calcarata) и трехпалая куропатка (Tetrao paradoxa). Из атласа к книге Палласа "Путешествие по разным провинциям Российского государства". 1788 год

       Далее следует перечень посуды из разных видов фарфора, фаянса и камня. Кстати, замечает Паллас, подделки "под Европу" с изображениями олимпийских богов или цветов уже тогда выпускались китайскими мастерами в огромных количествах — китайский ширпотреб не вчера родился! Это подтверждается изобилием "предметов роскоши" и товаров на всякий случай жизни, в великом множестве привозимых на Кяхту. Тут и шкафы из красного лака, и лаковые шкатулки, ящички из слоновой кости, ящички, обклеенные черепаховым панцирем или перламутром, настольные часы из красного лака и куклы всевозможного достоинства, трости камышовые, зажигательные стекла, стеклянные лампады с цепями, чайные ложечки, швальные иглы...

       Да, в конце XVIII века Китай, как и сейчас, производил все!

       По-видимому, именно за это англичане и осадили его в "опиумных войнах", и, когда последняя из них в 1860 году была проиграна, англичане наводнили опиумом внутренний рынок Китая, число наркоманов выросло до нескольких миллионов, а страна вошла в период упадка, который продолжался около полутора столетий...

       GLOBUS INTELLECTUALIS

       Читателя не должно смущать обилие назывных предложений, которыми перенасыщен этот текст: таков, по крайней мере, был стиль научного повествования XVIII века, такова была, как мы уже говорили, задача ученого, ради которой он готов был даже на смерть... Это не метафора. Новая предметность требовала полноты для безупречной классификации. Паллас пересек Забайкальские степи, доехал до Селенгинска и Удинска, неустанно пополняя свои колоссальные описи, расставляя по карте значки с условными изображениями руд и других полезных ископаемых, потом еще некоторое время ехал от одного пограничного форпоста до другого и только по истечении летнего полевого сезона повернул назад, чтобы успеть ознакомиться с коллекцией растений, которую по его просьбе собирал один из его студентов в окрестностях Красноярска. Экспедиция продлилась шесть лет — с 1768 по 1774 год — и естественным образом подошла к финалу, требуя систематизации собранных архивов. Не для всех участников закончилась она благополучно. Самуил Готлиб Гмелин на обратном пути из Персии в районе современной Махачкалы был захвачен людьми какого-то кайтагского князька, увезен в горы, посажен в яму и умер в плену в 1774 году. По счастью, его спутники избегли плена и сохранили его рукописи и коллекции.

       Глава другого экспедиционного отряда, Иоганн Петер Фальк, один из девяти любимых учеников Карла Линнея, которых тот называл своими "апостолами", за шесть лет проделал колоссальный путь из Петербурга в Нижнее Поволжье, из Астрахани в Оренбург, Челябинск, Тобольск, добрался до Алтая и собрал гербарии в районе Семипалатинска. Во время шестилетних странствий Иван Петрович (как он просил называть себя) Фальк пристрастился к опиуму и на обратном пути в Казани "деятельная и болезненная жизнь его — как обтекаемо замечено современником — прекратилась несчастною кончиною". В 1774 году в приступе острой депрессии он застрелился.

       Так что, когда мы говорим о готовности пожертвовать жизнью ради одного только называния вновь открытого вида растений или животных, а уж тем более ради описания совершенно неизвестной реальности, которая раскрывалась по пути следования каждого из отрядов экспедиции, мы нимало не преувеличиваем.

       Мы не говорим сейчас, как жили и за что готовы были погибнуть или убить в XVIII столетии люди простые, обыкновенные. Дом, семья, хозяйство, нажива, слава и чины, добытые на войне, — все это как было, так и осталось. А вот лучшие за что тогда клали головы?

       Мы не ошибемся, если в очередной раз скажем, что речь шла об энциклопедии, которая была новой информационной системой. Вот создание этой системы, загрузка ее информацией — это и была та цивилизационная задача XVIII века, за которую было не жалко и голову положить. Считается, что энциклопедия — сочинение, заключающее в себе все знания по различным отраслям науки и искусства в их связи между собой и с высшими целями разума и прогресса, — как принцип придумана была еще Фрэнсисом Бэконом Веруламским. В конце жизни он принялся за обработку всех человеческих знаний, чтобы определить объем и метод каждой науки и показать взаимную связь между ними. Так появилась идея написать сочинение Instauratio magna — "Великое восстановление наук", которое должно было состоять как минимум из шести частей. К 1620 году Бэкон, который умрет спустя шесть лет, успел написать две — "О достоинстве и об усовершенствовании наук" и "Новый Органон". В первой содержался так называемый Globus Intellectualis — прообраз энциклопедического словаря.

       Однако для создания энциклопедии как своего рода итога позитивистской работы всех наук возможности тогда еще не было; мир еще только приоткрывался, эпоха Великих географических открытий, представившая столько новых знаний, собственно, была в самом разгаре, ее данные еще не были обработаны. Поэтому, несмотря на наличие различного рода сочинений на английском и немецком языках, явлением, которое было выше всех этих словарей по полноте материала и, главное, по проникающему всю работу философскому духу, стала знаменитая "Энциклопедия, или Толковый словарь всех наук, искусств и ремесел" Дидро и Д’Аламбера, вышедшая в 35 томах в 1751–1780 годах. С изданием энциклопедии Франция сразу вырвалась в разряд самых "продвинутых" стран.

       Первые российские энциклопедии, Брокгауза и Ефрона (начата в 1890 году) и Большая энциклопедия Южакова (начата в 1900 году), появились, когда рационалистический метод миропознания фактически исчерпал себя; однако, как ньютоновская механика составляет фундамент современной физики, так и энциклопедия как информационная система осталась актуальной даже в компьютерную эпоху...

       Конец своей жизни в России Паллас посвятил разбору и публикации наследия Гмелина, погибшего во цвете лет. Екатерина II подарила ему имение в Крыму и уговаривала остаться в России. Паллас не остался и в 1810 году уехал в Берлин, где вскоре и умер. Правда, "век энциклопедии" естественным образом подошел к концу, а с ним и время господства в Императорской Академии наук "немецких академиков"; результаты больших сибирских экспедиций затмил Наполеон, впервые показавший Европе, что, в терминах нового времени, означает борьба за мировое господство; Радищев написал свое "Путешествие из Петербурга в Москву", введя в повседневность нотки социального протеста... Мир, а вместе с ним до поры немотствующая Сибирь стремительно меняли свой облик...

       Послать

       ссылку письмом

       Распечатать

       страницу