Стихотворения

       Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2024

       Александр ТРУНИН

       Поэт. Родился в 1954 году в селе Кольцово Калужской области. Окончил русское отделение филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор четырех книг стихов и многих публикаций — в журналах ？Волга？, ？Дружба народов？, ？Новый мир？, ？Город？, ？Дети Ра？, ？Зинзивер？ и других. Член Союза российских писателей. Живет в Калуге.

       СТАНСЫ

       Земную жизнь пройдя на семь восьмых,

       побегав, покружив, задумчив, тих,

       живу в углу — своем, не на чужбине.

       Земные блага делим на двоих,

       а лишнего — ни капли и в помине.

       То садовод, то записной рыбак,

       вчера грибник и лесоруб сегодня —

       мои работы — ни за грош, за так,

       чтоб просто жить день ото дня свободней.

       В июне лето кажется большим,

       но скорый август истину откроет.

       Что делать дальше, мы потом решим,

       заранее загадывать не стоит.

       Весь день плывут по небу облака,

       такие тихие — не потревожат слуха.

       Живу, дышу, гляжу издалека

       на это небо, не мое пока,

       щепотка плоти и росинка духа.

       * * *

       Следы вели в овраг и потерялись,

       как будто он подпрыгнул и взлетел.

       Я постоял, вздохнул, подумал малость

       о сущностях разноприродных тел,

       очнулся, огляделся — в одночасье

       метель сравняла и мои следы.

       Белым-бело, и это было счастье —

       ни суеты, ни страха, ни беды.

       * * *

       Еще тепло, еще не верится

       в приход тяжелых холодов.

       На солнце бабочка невестится,

       кузнечик скачет — будь готов.

       И яблоко большое, спелое

       на землю упадет вот-вот.

       И облако босое, светлое

       бежит по небу без забот.

       * * *

       Откроешь дверь — Полярная звезда

       ничем не примечательна, но знаешь:

       там лютый север, злые холода

       и вечных льдов немыслимая залежь.

       И скоро дрогнет равновесный ход,

       внезапно ухнет в пропасть бабье лето.

       Пальто примеришь — ничего, сойдет.

       Достанешь шарф. И шапку — эту, эту…

       * * *

       В тишине осеннего простора,

       сидя у дымливого костра,

       вздумаешь: весна придет не скоро…

       И о прошлом полыхнет тоска —

       как в студеном призрачном апреле

       в молодом заливистом огне

       рукописи старые горели

       и теплее становилось мне.

       * * *

       Шаткий бег электрички ？Калуга-Москва？.

       Подходящее место — согласно билету.

       За окном в ноябре моровая тоска.

       Загляну в интернет, полистаю газету,

       отключу, отложу, огляжусь — этот спит,

       та в наушниках нежное слушает что-то…

       Хорошо, что пока ничего не болит.

       И всерьез ничего — ну почти — неохота.

       Чем заполнить три долгих невнятных часа.

       Мысли нет ни одной — ни единой — в помине.

       Чу! Сквозь постук колесный и сквозь голоса

       звуки скрипки — не шлягер пустой, не попса —

       слышу двадцать четвертый каприз Паганини.

       Что за странный такой молодой виртуоз…

       Разве это народу…. — подумал невольно.

       А скрипач – не смотри, что наивен и прост.

       Так летает смычок, что становится больно.

       И плывет по вагону озноба волна.

       И слеза наплывает — сдержаться бы только,

       надо вызов принять безмятежно и стойко,

       но не сладить никак — и в глазах пелена.

       Гаснет музыки резкий светящийся след.

       Смолкла скрипка, шуршит перемятый пакет,

       грустный мальчик спешит по вагону.

       Потянулась рука и другая рука.

       И сказал человек человеку вдогонку:

       ？Молодец？ (оборвалась строка).

       Расцветает солярис Москвы впереди.

       Все реальнее — ближе и ближе.

       Вот еще полчаса с замираньем в груди —

       и тебя наконец-то увижу.

       * * *

       Дежурный дождь, патрульный ветер,

       ноябрь похожий на тюрьму.

       Всю ночь мечтаешь о рассвете,

       в кромешную уткнувшись тьму.

       Бессонница, мементо мори,

       плывет тумана полоса,

       сиянье солнца, лето, море,

       Гомер, тугие паруса.

       * * *

       Разбирая старые архивы,

       вижу, удивляясь сам себе,

       как дороги наши были кривы,

       но к единой вывели судьбе.

       Люди, птицы, ветры и метели,

       будний день, на пустяке пустяк.

       Не смогли б, хотя б и захотели

       эту встречу мы устроить так,

       как случилось. В тусклом коридоре

       встретились, болтали полчаса

       ни о чем, верней, о всяком вздоре.

       Но летело сердце в небеса.

       * * *

       Лежал. Не спал. Все думал о своем —

       о том, как хорошо нам жить вдвоем

       на серенькой окраине Калуги,

       как утром просыпаемся, встаем,

       пьем кофе, потрудившись, устаем,

       гулять выходим по лесной округе,

       как смотрим вовремя под ноги или вдаль;

       о том, какой тяжелый календарь

       и в прошлом был году и будет в этом —

       что ни число, то новая напасть;

       нам горечи хватает нынче всласть,

       вот-вот, чуть-чуть — прощайся с белым светом.

       Но снова утро, кашляет сосед

       за стенкой. За окном уж много лет

       один и тот же дворник, отпрыск юга,

       лопатой бодро шаркает. Пора,

       не сплю, не сплю. И радует с утра,

       что время — есть.

       И место есть — Калуга.

       * * *

       Поэт на даче вовсе не поэт.

       Работы — край, ночами славно спится.

       Пока погода, он встает чуть свет,

       и каждый день как чистая страница.

       Пойдут дожди, засядет за тетрадь —

       слова, слова — лукавое мгновенье —

       мелькают в голове, а не поймать —

       без божества — увы! — без вдохновенья.

       И бросит… Молча подойдет к окну —

       глядеть, глядеть, как тучи гонит ветер

       за серую ершистую Оку…

       И вновь незавершенную строку

       и так и этак в голове повертит.

       Пустое… Он у слова не в долгу.

       Десяток книг уже стоит на полке.

       Но снова: я могу, могу, могу…

       И заново: о вечности, о долге.

       На небе вдруг появится просвет,

       и дождик на мгновение замолкнет

       и хлынет с новой силой…

       А поэт?

       Он вышел на порог, стоит и мокнет…

       Александр ТРУНИН

       Поэт. Родился в 1954 году в селе Кольцово Калужской области. Окончил русское отделение филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор четырех книг стихов и многих публикаций — в журналах ？Волга？, ？Дружба народов？, ？Новый мир？, ？Город？, ？Дети Ра？, ？Зинзивер？ и других. Член Союза российских писателей. Живет в Калуге.

       СТАНСЫ

       Земную жизнь пройдя на семь восьмых,

       побегав, покружив, задумчив, тих,

       живу в углу — своем, не на чужбине.

       Земные блага делим на двоих,

       а лишнего — ни капли и в помине.

       То садовод, то записной рыбак,

       вчера грибник и лесоруб сегодня —

       мои работы — ни за грош, за так,

       чтоб просто жить день ото дня свободней.

       В июне лето кажется большим,

       но скорый август истину откроет.

       Что делать дальше, мы потом решим,

       заранее загадывать не стоит.

       Весь день плывут по небу облака,

       такие тихие — не потревожат слуха.

       Живу, дышу, гляжу издалека

       на это небо, не мое пока,

       щепотка плоти и росинка духа.

       * * *

       Следы вели в овраг и потерялись,

       как будто он подпрыгнул и взлетел.

       Я постоял, вздохнул, подумал малость

       о сущностях разноприродных тел,

       очнулся, огляделся — в одночасье

       метель сравняла и мои следы.

       Белым-бело, и это было счастье —

       ни суеты, ни страха, ни беды.

       * * *

       Еще тепло, еще не верится

       в приход тяжелых холодов.

       На солнце бабочка невестится,

       кузнечик скачет — будь готов.

       И яблоко большое, спелое

       на землю упадет вот-вот.

       И облако босое, светлое

       бежит по небу без забот.

       * * *

       Откроешь дверь — Полярная звезда

       ничем не примечательна, но знаешь:

       там лютый север, злые холода

       и вечных льдов немыслимая залежь.

       И скоро дрогнет равновесный ход,

       внезапно ухнет в пропасть бабье лето.

       Пальто примеришь — ничего, сойдет.

       Достанешь шарф. И шапку — эту, эту…

       * * *

       В тишине осеннего простора,

       сидя у дымливого костра,

       вздумаешь: весна придет не скоро…

       И о прошлом полыхнет тоска —

       как в студеном призрачном апреле

       в молодом заливистом огне

       рукописи старые горели

       и теплее становилось мне.

       * * *

       Шаткий бег электрички ？Калуга-Москва？.

       Подходящее место — согласно билету.

       За окном в ноябре моровая тоска.

       Загляну в интернет, полистаю газету,

       отключу, отложу, огляжусь — этот спит,

       та в наушниках нежное слушает что-то…

       Хорошо, что пока ничего не болит.

       И всерьез ничего — ну почти — неохота.

       Чем заполнить три долгих невнятных часа.

       Мысли нет ни одной — ни единой — в помине.

       Чу! Сквозь постук колесный и сквозь голоса

       звуки скрипки — не шлягер пустой, не попса —

       слышу двадцать четвертый каприз Паганини.

       Что за странный такой молодой виртуоз…

       Разве это народу…. — подумал невольно.

       А скрипач – не смотри, что наивен и прост.

       Так летает смычок, что становится больно.

       И плывет по вагону озноба волна.

       И слеза наплывает — сдержаться бы только,

       надо вызов принять безмятежно и стойко,

       но не сладить никак — и в глазах пелена.

       Гаснет музыки резкий светящийся след.

       Смолкла скрипка, шуршит перемятый пакет,

       грустный мальчик спешит по вагону.

       Потянулась рука и другая рука.

       И сказал человек человеку вдогонку:

       ？Молодец？ (оборвалась строка).

       Расцветает солярис Москвы впереди.

       Все реальнее — ближе и ближе.

       Вот еще полчаса с замираньем в груди —

       и тебя наконец-то увижу.

       * * *

       Дежурный дождь, патрульный ветер,

       ноябрь похожий на тюрьму.

       Всю ночь мечтаешь о рассвете,

       в кромешную уткнувшись тьму.

       Бессонница, мементо мори,

       плывет тумана полоса,

       сиянье солнца, лето, море,

       Гомер, тугие паруса.

       * * *

       Разбирая старые архивы,

       вижу, удивляясь сам себе,

       как дороги наши были кривы,

       но к единой вывели судьбе.

       Люди, птицы, ветры и метели,

       будний день, на пустяке пустяк.

       Не смогли б, хотя б и захотели

       эту встречу мы устроить так,

       как случилось. В тусклом коридоре

       встретились, болтали полчаса

       ни о чем, верней, о всяком вздоре.

       Но летело сердце в небеса.

       * * *

       Лежал. Не спал. Все думал о своем —

       о том, как хорошо нам жить вдвоем

       на серенькой окраине Калуги,

       как утром просыпаемся, встаем,

       пьем кофе, потрудившись, устаем,

       гулять выходим по лесной округе,

       как смотрим вовремя под ноги или вдаль;

       о том, какой тяжелый календарь

       и в прошлом был году и будет в этом —

       что ни число, то новая напасть;

       нам горечи хватает нынче всласть,

       вот-вот, чуть-чуть — прощайся с белым светом.

       Но снова утро, кашляет сосед

       за стенкой. За окном уж много лет

       один и тот же дворник, отпрыск юга,

       лопатой бодро шаркает. Пора,

       не сплю, не сплю. И радует с утра,

       что время — есть.

       И место есть — Калуга.

       * * *

       Поэт на даче вовсе не поэт.

       Работы — край, ночами славно спится.

       Пока погода, он встает чуть свет,

       и каждый день как чистая страница.

       Пойдут дожди, засядет за тетрадь —

       слова, слова — лукавое мгновенье —

       мелькают в голове, а не поймать —

       без божества — увы! — без вдохновенья.

       И бросит… Молча подойдет к окну —

       глядеть, глядеть, как тучи гонит ветер

       за серую ершистую Оку…

       И вновь незавершенную строку

       и так и этак в голове повертит.

       Пустое… Он у слова не в долгу.

       Десяток книг уже стоит на полке.

       Но снова: я могу, могу, могу…

       И заново: о вечности, о долге.

       На небе вдруг появится просвет,

       и дождик на мгновение замолкнет

       и хлынет с новой силой…

       А поэт?

       Он вышел на порог, стоит и мокнет…