Материал из номера
Май 2014
Скачать номер
в PDF формате
Рискну предположить, что название этой старинной столичной части у многих вызывает оторопь. А следом за ней — и неизбежный вопрос. Неужто тут, на полуострове, образованном излучиной Москвы-реки, селились некогда исключительно несимпатичные люди, отличавшиеся грубостью и наглостью? То бишь — сплошные хамы?
Вполне естественно, что современный человек может попасть в эту лингвистическую ловушку. Ведь ныне слово "хам" толкуют однозначно, и никаких положительных эмоций оно ни у кого не вызывает. Даже у самих хамов, которых в наше время, к сожалению, в избытке и которые селятся повсеместно. Но и в свое время, а именно в первой половине XIX века, в эту же ловушку угодил вполне себе образованный человек, более того — директор московских императорских театров, почетный член Академии наук по Отделению русского языка и словесности, популярнейший при жизни писатель Михаил Загоскин. Помните, с каким пиететом и претензией на соавторство рассуждал гоголевский Хлестаков о его исторических романах?
Фото: Александр Бурый Хамовнические казармы. Пожарная каланча полицейской части на плацу
Бывал Михаил Николаевич в Хамовниках, бывал. А вот ведь так и не удосужился забраться за пояснениями вглубь веков. Хотя привычен был к этому процессу. Вон, в романе "Аскольдова могила" погрузился аж во времена Владимира Красно Солнышко. А в нашем случае пошел, что называется, на поводу у поверхностной логики. И написал в книге "Москва и москвичи" следующее: "Хамовники во всех отношениях походят на самый дюжинный уездный городишко. Местами только вымощенные узенькие улицы, низенькие деревянные дома, пустыри, огороды, пять-шесть небольших каменных домов, столько же дворянских хором с обширными садами, сальный завод стеариновых свечей с вечной своей вонью, непроходимая грязь весной и осенью и одна только церковь, впрочем, довольно замечательная по своей древней архитектуре, — вот все, что составляет эту прежде бывшую слободу, прозванную Хамовниками, вероятно, потому, что в ней жили некогда крепостные дворовые люди, которых и теперь еще величают в простонародье хамами и хамовым отродьем".
Насчет простонародья господин Загоскин тоже зря. В низах термин был не в ходу. А вот у Грибоедова встречается. Другое дело, что загоскинско-грибоедовские хамы ничего общего не имеют с теми "хамами", что дали название древней московской слободе, а позже — и целому району.
Фото: Александр Бурый Палаты Хамовного двора на улице Льва Толстого. Отсюда начинались Хамовники
ЛОКОТЬ ХАМУ
Воскресный полдень в весенней Москве — это не время хамов. Это время добрых и улыбчивых сомнамбул. Замечание не касается посетителей гигантских супермаркетов на обочине МКАД и завсегдатаев рынков у конечных станций метро. Это я сейчас про старую Москву и обжитые спальные районы. Здесь, в Хамовниках — тихо и малолюдно. Комсомольский проспект мирно соседствует с "княжеским" Оболенским переулком, а сквер усадьбы князей (опять-таки!) Трубецких — с павильоном станции метро "Фрунзенская". И никто по этому поводу особо не ворчит. Из тех, кто существует либо только до "семнадцатого", либо только после — и до "девяносто первого". Аура у Хамовников такая — все спокойно и достойно. За исключением тех вечеров, когда в Лужниках играет "Спартак". Его фанаты без всяких затруднений существуют в красно-белом пространстве и способны затащить туда любого встречного прохожего. Но и "Спартак" теперь не играет. Не в том смысле, что разучился, хотя есть к нему кое-какие вопросы. А в том смысле, что стадион в "Луже" закрыли на реконструкцию.
Дома на Комсомольском солидные и важные, послевоенные "сталинки" по большей части. Ну, и утомительно богатый "новодел" попадается, умудрились кое-где втиснуть. В первых этажах — дорогущие магазины с мало кому интересной якобы итальянской мебелью и якобы кубинскими сигарами. Ресторации для нуворишей, понятное дело. И небольшие кафе, в половине которых чашка кофе стоит больше, чем целый бизнес-ланч в Замоскворечье. Вовсе не похоже на картинку, описанную господином Загоскиным. Хотя кое-что и с его времен сохранилось. Когда будущий романист записывался в народное ополчение в 1812 году, эти самые казармы уже стояли. Свеженькие, с иголочки. И храм Святого Николая Чудотворца стоял. А уж палаты Хамовного двора чуть далее — тем паче.
Фото: Александр Бурый Летний павильон в парке, окружающем усадьбу Льва Толстого
Когда-то так и говорили: "отмотай-ка мне три локтя хаму". Локоть — мера длины, хам, по одной из версий, льняная ткань, получившая такое название на Руси от восточного словечка "хамьян". Потому-то тех ткачей, что готовили в Московии полотно и всяческие из него полезные в хозяйстве вещи, называли хамовниками. Хамовнические ткачи появились в Первопрестольной из тверских земель, из села Константиновки. Их скопом переселили в Москву в начале XVII века, когда на царском дворе резко увеличился спрос на полотно. Выделили землицу в речной излучине, освободили от податей — работай! Выйти из слободы было почти невозможно, даже дочерей отдавали замуж только за слободских. Но и "хамом" оказаться было непросто, желающие писали челобитные самому царю, и лишь он мог пожаловать или отказать. Несколько таких грамот сохранилось до сих пор. Одна из первых, подписанная неким Харитоном, сыном Темковым, датируется 1627 годом. Дела, видать, у хамовников шли хорошо, раз спустя тридцать лет после переселения они уже сподобились построить каменную церковь, а еще через четверть века — поставить чудо-храм Николая Угодника.
...Вот он, истинный московский храм-"кораблик", с традиционным пятиглавием, колокольней-шатром, керамическим узорочьем, раскрашенный в зелено-красное. Как-то в самом конце 80-х посетил столицу один американский богатей, сколотивший состояние на азартных играх. В Москве он перспектив не узрел, а уезжая, обронил, что город похож на кладбище: все вокруг серое и много красных гвоздик. Приметлив был гражданин США. Но и раньше — при Брежневе и прочих товарищах — Москва палитрой красок в архитектуре не слишком радовала. Особенно — за пределами Садового кольца. Строгая помпезность — вот эталон стиля. Тем фантастичнее выглядела церковь в начале Комсомольского проспекта. Более того — вызывающе. Но вызов власти по каким-то таинственным причинам не приняли, храм Святого Николая как был освящен в 1682 году, так никогда и не закрывался. Пострадал отчасти только при французах в 1812-м.
Фото: Александр Бурый Главный дом городской усадьбы Льва Толстого на улице его имени
Узкая улица Льва Толстого, носившая некогда название "Долгий Хамовнический переулок", вовсе не такая уж "долгая", метров 800. Но — плотно застроенная. За стеклом жилых многоэтажек и кирпичом бывших фабричных корпусов, превращенных в бизнес-центры и модные ночные клубы, прячется крепкий дом под тесаной крышей почерневшего от времени дерева. Точно гриб боровик. Это — палаты Хамовного двора XVII века. Таких зданий светской допетровской архитектуры в Москве осталось раз-два и обчелся. В отличие от Грановитой палаты Кремля или палат бояр Романовых на Варварке, превращенных в музеи, тут — тихо. Шлагбаум перекрывает въезд в большой двор, в крохотных окошках-полубойницах — темно. И сквозь толстые древние решетки и мутные стекла ничего не разглядеть. Терем-загадка!
В конце 90-х автору этих строк посчастливилось смотреть в эти окна изнутри. Как оно так вышло — Бог ведает, но тогда здесь обреталось скромное турагентство, хозяйками которого были мои добрые знакомые. За массивными дубовыми дверьми да под низкими потолочными сводами пахло крепким кофе и французскими духами. И летели в эфир запросы о визах, авиарейсах, отелях и трансферах... И казалось, что вокруг снимается кино. Что-то вроде "Иван Васильевич меняет профессию". Но кино в стиле лихих 90-х кончилось, и что теперь в декорациях — непонятно.
ГЛЫБЫ И ЧЕЛОВЕЧИЩА
Имя классика улица носит не случайно. Это вам не Лермонтовский проспект в Жулебине, где создатель "Демона" никогда не бывал. Лев Николаевич в Хамовническом не только многократно бывал, но и подолгу жил и творил. В 1882 году он купил тут городскую усадьбу, сильно смахивающую на сельскую: с небольшим парком, деревянным забором, флигелями и конюшней. Деревянный двухэтажный дом и в то время был немолод — 1805 года постройки. Однако ж и сегодня выглядит замечательно.
Гений русской литературы жил здесь с семьей каждый зимний сезон с 1882 по 1901 год. Принимал тут Чехова, Рахманинова, Шаляпина. Написал "Воскресение" и еще несколько десятков произведений. Последний раз Толстой был в Хамовниках в 1909 году, незадолго до смерти.
Парадоксально, но жить тут писателю не нравилось. Смущало соседство нескольких крупных предприятий. Рядом стояли старейший московский Хамовнический пивоваренный завод, парфюмерная и ткацкая фабрики. Лев Николаевич письменно жаловался, что приходится вставать в 5 утра — будят фабричные гудки, зовущие рабочих на смену. Однако интересы семьи требовали проводить зимы в Первопрестольной. Да и собственные профессиональные интересы — тоже. В приусадебном флигеле даже поселили конторщика, занимавшегося издательскими проектами графа.
Интересно, что при первом посещении Москвы в 1837 году 8-летний Левушка вместе с отцом и братьями остановился здесь же в Хамовниках, на Плющихе, в доме Щербачева.
Фото: Александр Бурый Здание Общевойсковой академии Вооруженных сил России, носившей некогда имя Михаила Фрунзе
Улица Толстого выныривает на Пироговку, где по левую руку у входа в сквер Девичьего поля сидит каменный Лев Николаевич. Скульптор Портянко, следуя заветам Ульянова-Ленина, почитавшего творчество писателя, изобразил классика точь-в-точь по цитате: "какая глыба, какой матерый человечище". А мне думается, самому Толстому такой однозначный образ самого себя вряд ли бы понравился. Ему были ближе сомнения и поиск.
В "матерых человечищах" Хамовники недостатка не испытывали. Почти напротив памятника Толстому громоздится здание Общевойсковой академии Вооруженных сил РФ. Не здание — а олицетворение сталинской эпохи в камне. Символично, что строительство было закончено в 1937 году. Если встать к зданию академии "передом", то справа от главного корпуса можно узреть гигантский бетонный куб, на верхней плоскости которого замерла настоящая БМП. На кубе выбита надпись про то, что чужой земли нам не надо, но и своей ни пяди не отдадим. Когда-то под цитатой была фамилия автора — И.С. Сталина. Но после 1956-го и надпись, и подпись вывели. Через какое-то время текст цитаты вернули на место. Но без авторства, разумеется. Хотя старые офицеры рассказывают, что периодически фамилия автора проступала сквозь краску.
Тут любят вспоминать о том, что одно время учебным заведением руководил Михаил Фрунзе и что в нем учился Василий Чапаев. Мол, стены академии помнят этих известных деятелей советской России. Помнит академия, но не стены, которых не было ни в 1925-м, когда Фрунзе умер при странных обстоятельствах, ни тем более в 1919-м, когда Чапаев в бою под городом Лбищенском на реке Урал получил смертельную рану в живот. К слову, Чапаева академия помнит с трудом, так как надолго Василий Иванович в ней не задержался. Не обремененный образованием Чапай испугался гранитной тяжести науки и сбежал из Москвы в дивизию.
Погодинская улица — это московская провинция. Не окраина, а именно провинция. Задний двор Медицинского университета имени Сеченова, когда-то гремевшего под именем 1-го Московского меда, выходящего фасадами множества корпусов на магистральную Пироговскую улицу, ведущую к Новодевичьему монастырю. И вот на этом самом заднем дворе меж двух невзрачных стекляшек-бетонок стоит... изба. Так и называется — Погодинская изба.
Фото: Александр Бурый "Каменный" хирург Николай Пирогов во дворе Московского государственного педагогического института
Сильно нетрезвому человеку, а также обладателю измученной психики по Погодинской прогуливаться нежелательно. Ибо последствия предсказать трудно. Идешь себе, идешь — и на тебе: изба чуть ли не на курьих ножках. Да еще замысловато-голубого цвета! Обычно мой напарник по путевым заметкам фотограф Александр Бурый работает молча. Но тут не выдерживает. Вслух сетует на могучие электрические провода, висящие прямо перед фасадом избы и портящие всю картинку. Да уж! Где-где, а тут провода совершенно не уместны. Лучину бы сюда. Или керосинку на крайний случай.
Когда-то тут находилась усадьба профессора Московского университета Михаила Петровича Погодина, человека просвещенного и уважаемого. Тоже своего рода — "глыба". У Погодина на Девичьем поле собирались разные, но очень яркие люди: славянофилы Хомяков и Самарин, интеллектуал князь Вяземский, опальный философ Чаадаев, поэт Боратынский, актер Малого театра Щепкин, позже — меценат Савва Мамонтов. Но двух особо "матерых человечищ", посетивших сей дом, хочется отметить особо.
Николай Гоголь не только посещал, но и проживал у Погодина. А проживая — писал "Мертвые души". В 1840 году, отправляясь во вторую ссылку на Кавказ, Михаил Лермонтов заехал ненадолго в Москву. И как-то получил приглашение посетить погодинскую усадьбу по случаю именин Николая Васильевича. Здесь он читал гостям вечера "Мцыри", здесь подарил Гоголю только что изданного в Петербурге "Героя нашего времени".
Тогда не было ни избы, ни самой улицы. Избу построили и подарили Погодину в 1856 году, в благодарность за его труд в пользу русской этнографии и как намек на его славянофильские взгляды. В ней профессор тут же обустроил "Древлехранилище", своеобразный музей для коллекции собранных им раритетов. А улица стала таковой в конце XIX века. И получила имя в честь Михаила Петровича. Усадьба сгинула, но изба сохранилась. В советское время тут работал лекторий. А сейчас...
Заглядываем через ветхий забор. В крохотном дворе позади избушки — остатки строительного мусора, глухая высокая оштукатуренная стена весьма поношенного вида. Одно слово — запустение.
В Хамовниках такое встречается. Неподалеку, на Плющихе — старый заброшенный сад за решеткой забора. В глубине сада — нежилой особняк внушительных размеров в стиле модерн, столь популярном в Москве в конце XIX — начале ХХ века. На фасадной стене рядом с разваливающимся парадным входом памятная доска. Через объектив фотоаппарата удается разглядеть фамилию — "Снегирев". Из дверей соседнего дома, в котором размещается безвестная контора с подозрительной строительной аббревиатурой в названии, выглядывает охранник. И как всякий современный охранник, он понятия не имеет, что находится за его спиной.
Фото: Александр Бурый Погодинская изба, построенная в середине XIX века
СРЕДИ ПИРОГОВЫХ
Любопытно, есть ли в России еще одно такое место, где памятники одному человеку находились бы в 300 метрах друг от друга? Не считая монументов вождю мирового пролетариата, разумеется. Один хирург Пирогов — из камня — застыл во внутреннем дворе здания бывших Высших женских курсов, впоследствии Московского государственного педагогического института имени Ленина, а ныне — педагогического университета. Другой — в бронзе — у одного из корпусов университета медицинского, в недавнем прошлом — 1-го Московского мединститута. Бронзовый, конечно, солиднее. Вероятно, потому, что скульптор Шервуд лепил великого хирурга еще прижизненно.
Медики начали осваивать Хамовники одновременно с военными. Но об армейской ипостаси Девичьего поля и окрестностей позже. В 1805–1806 годах московские власти выделили землю под три лечебно-учебных института: внутренних болезней, хирургии и повивального дела. Всего — на... 12 коек! Студентов обучалось примерно столько же. Но лиха беда начало.
Надо заметить, что отдельных медицинских учебных заведений в империи не существовало. Обучением врачей занимался Московский университет. Так вот, на медфакультете университета в 1857 году числилось уже более тысячи студентов. Профессия врача в России на глазах становилась престижной. Разрастались и медицинские угодья на Девичьем поле. К концу XIX века идея создания целого медицинского городка обрела реальность. Нашлись деньги, как в городской казне, так и в кошелях благотворителей, и в 1887 году прошла торжественная закладка Клинического городка. Спустя всего десять лет он был построен и оснащен. Тринадцать корпусов институтов и клиник выросли на Большой и Малой Царицынских (ныне — Пироговских) улицах и в примыкающих к ним переулках. Общая территория — 25 гектаров. Появились тут учебные аудитории, амбулатории, лечебницы, специализированные центры, лаборатории. И все это — оснащенное водопроводом, канализацией, электричеством и вентиляцией.
Со временем Клинический городок оброс памятниками выдающимся русским медикам. Помимо Николая Ивановича Пирогова смотрят сейчас на студентов Медицинского университета имени Сеченова сам Сеченов, профессора Абрикосов, Филатов, Снегирев...
Фото: Александр Бурый "Бронзовый" хирург Николай Пирогов в Клиническом городке и здания Сеченовской медицинской академии
В конце 70-х мы, потенциальные педагоги, о засилье клинических медиков на Пироговке догадывались. Хотя бы потому, что, следуя на лекции в МГПИ, будущие историки и филологи неминуемо проходили мимо патологоанатомических лабораторий 2-го меда, поневоле вдыхая запах формалина. Противопоставить такому воздействию что-либо было трудно. Кроме, пожалуй, одного: мы в этих местах тоже не чужие. И от архивной пыли чихать хочется не меньше, чем от формалина.
Высшие женские курсы, они же — курсы профессора Герье, возникли в Москве в 1872 году при 1-й мужской гимназии. Со временем частное учебное заведение трансформировалось в государственное, в 1905 году московская городская управа выделила курсам землю на Девичьем поле, в 1913-м открылся главный корпус. К этому времени на курсах преподавало более 200 профессоров, а по числу студентов — более 7 тысяч — заведение уступало только Московскому университету. Не случайно в 1918 году Московские Высшие женские курсы были преобразованы во 2-й Московский государственный университет, а уж несколько позже — в Московский государственный педагогический институт. А вот медицинский факультет имелся. Этот самый факультет стал донором возникшего в 1930 году 2-го Московского государственного медицинского института имени Пирогова и расположившегося рядышком. И там же рядышком имелось место, где можно было без ограничений вдыхать ту самую архивную пыль.
Между "медом" и "педом" — целый квартал со зданиями трех архивов: Государственного архива России (ГА РФ), Госархива экономики и Госархива древних актов (РГАДА). Казалось бы, все интересное — только внутри. Но среди громадных архивных комплексов, построенных в соответствующем стиле в советское время, находится здание, глядя на которое ни в какую не догадаться, что оно — первое в России специально построенное под архивные нужды. Случилось это еще в 1886 году. Изящное и веселое, оно смотрит фасадом на Пироговку, храня в своих недрах документы последнего тысячелетия. А двери фасада ведут в выставочный зал Государственного архива РФ, где любопытствующие могут видеть кое-что из хранящихся в архивном квартале богатств. Пыль веков — это вам не медицинские ароматы.
ВОЕННЫЙ ГОРОДОК
У входа в павильон станции метро "Фрунзенская" звучит музыка. Военную песню с другой не спутаешь. Даже если слова на расстоянии не разобрать. Рубятся гитарные аккорды, звенит строгий мужской голос. Двое мужчин в камуфляже около переносного усилителя. Перед ними — коробка для пожертвований. На ней коротко, фломастером: "В помощь участникам боевых действий". Судя по возрасту, мужчины из тех, кого у нас принято называть "афганцами". Просить — не просят. Просто поют...
За их спинами — желтое одноэтажное здание теряется за вывесками и припаркованными машинами. Это — западная боковина Хамовнических казарм. Где еще петь военные песни?
Проходящие мимо поющих ветеранов опускают денежную помощь в коробку. И двигают дальше. Афган — это еще в памяти, это — на слуху. Несвижские и перновские гренадеры вместе с сумскими гусарами — пожалуй, что нет. А ведь именно отсюда, из Хамовников, уходили эти славные полки на последнюю свою войну — на Первую мировую.
До конца XVIII века Московский гарнизон стоял постоем на частных квартирах. Солдатам оно, может, и ничего, а вот жителям города — сплошные неудобства. Прежде это поняли в Петербурге, где квартировала гвардия, чуть позже — в Москве. Понятливость проявил император Павел I, который распорядился начать строительство казарм в Первопрестольной. Что до Хамовников, то тут как нельзя вовремя разорились наследники основателя ткацкой фабрики, обрусевшего голландца Ивана Тамеса, которому Хамовническая слобода досталась еще по велению Петра I. Эти земли, отошедшие в казну, и были переданы под строительство казарменного городка для трех полков. Строить начали в 1807-м. Закончили — в 1809-м! Умели, а?
Фото: Александр Бурый Так выглядело сто лет назад здание Московских Высших женских курсов. Так оно выглядит и сегодня, превратившись когда-то в Московский государственный педагогический университет
Место, когда-то названное "Большие Кочки", превратилось в Хамовнический плац, по одну сторону которого протянулись на полкилометра с лишком собственно казармы, по другую — выросли гауптвахта и манеж. В казарменный городок определили и перестроенный особняк голландца Тамеса, превратившийся в Шефский дом. В нем квартировал командир одного из дислоцированных полков и господа офицеры. Чудно, но все эти здания почти полностью сохранились до наших дней. Даром что пробивали по бывшему плацу Комсомольский проспект в 1958 году без всякого стеснения и с присущей русскому дорожному строителю удалью. Однако же, сподобил Господь, не тронули желтые стены военной славы. Более того, недавно восстановили башню-каланчу над восточной частью казарм, которая в один прекрасный день XIX века превратилась в полицейскую часть с приданной ей пожарной командой.
Казармы и сегодня используются по военному назначению. Здесь размещается Военный университет Министерства обороны. Судьба Шефского дома — сугубо гуманитарная. В нем осел Союз писателей России. Да так осел, что и само здание осело, того и гляди развалится. В манеже квартирует база ЦСКА. Еще недавно сюда ездили великие хоккеисты-армейцы в зал физической подготовки. Бывали здесь и Харламов, и Фетисов, и Буре с Федоровым. Теперича в тире собираются мастера столичной Федерации стрелкового спорта. Гауптвахта, спрятавшаяся во дворах — бизнес-центр "Комсомольский проспект, 19а". Еще один большой секрет современных Хамовников. Что за центр, кто хозяева? Есть ли там арендаторы? В доступных реестрах прямо написано — никаких организаций не числится. И то верно — гауптвахта...
А вот что за полки стояли в Хамовнических казармах — известно хорошо. Вечным шефом несвижских гренадер вплоть до 1918 года числился генерал-фельдмаршал Михаил Богданович Барклай-де-Толли. Перновцы отметили 200-летие еще в 1910 году, на их Георгиевском знамени было две надписи: за Фридланд в 1807-м и за Карс в 1877-м. А уж сумские гусары — это вообще легендарный полк. В нем служил герой Отечественной войны 1812 года генерал Яков Кульнев. Это я прежде всего для потенциальных арендаторов бизнес-центра...
Фото: Александр Бурый Новодевичий монастырь. На первом плане — башня царевны Софьи
ДОРОГА В МОНАСТЫРЬ
Незадолго до Московской Олимпиады довелось потрудиться в Новодевичьем Богородице-Смоленском монастыре, который тогда числился филиалом Государственного Исторического музея. Патриархии в монастыре принадлежало немногое. Если не ошибаюсь, митрополичьи палаты — и все. ГИМу — все палаты, где располагались администрация филиала, реставрационные мастерские, выставочные залы. Как раз в ту пору в Мариинских палатах, что примыкают к крепостной стене, граничащей с кладбищем, высокое начальство решило установить всяческие выставочные конструкции и металлические стеллажи для хранения. Крутить шурупы по зиме в холодных каменных светлицах — дело утомительное. И вот один из монтировщиков, к слову, обретавший тогда полноценное историческое образование, привинчивая очередную панель к стойкам, запел.
Пел он, надо признать, весьма профессионально, учился этому делу в музыкальной школе. Разлился молодой баритон меж метровой толщины стен, ударился в полукружье потолочных сводов, вырвался в тесные окна к монастырской башне. И утонуло пространство в звуках вечной Ave Maria...
Новодевичий — это тоже Хамовники. Среди прочих могил стоит на монастырской земле и надгробие, на котором написано: "Загоскин Михаил Николаевич. 1789–1852. Писатель. Участник Отечественной войны 1812 года". Да-да, тот самый, что с хамами до конца так и не разобрался.
Послать
ссылку письмом
Распечатать
страницу