Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2021

       * * *

       Когда слабоумье вползает, шурша,

       В разрушенный временем мозг,

       Тогда отрешенная всходит душа

       На шаткий, обманчивый мост…

       Не оборониться, себя не назвать

       И не оправдаться уже,

       А только прозрачно-белесо мерцать

       На черном осталось душе.

       До корня смоковница высохла. Взгляд

       Безумием полон. Разгром

       И хаос уже полновластно царят,

       И призраки ломятся в дом.

       Скажи мне, какое сегодня число?..

       Но чисел не знает предмет,

       Расставшись с душой. И уже пролегло

       Пространство, где памяти нет.

       Ноль целых… а дальше, за той запятой?..

       Как агнец, безропотен, бел,

       В куле просырелом, под тяжкой пятой

       Лежит искрошившийся мел.

       ДЕРЕВО В ТУМАНЕ

       И эти серые дороги,

       И светофоры, и дома,

       И всполохи ночной тревоги,

       И узких лестниц полутьма,

       И эти съемные квартиры,

       Давно забывшие про нас,

       Зияют в памяти, как дыры…

       И зябкий предрассветный час,

       И тупики, и закоулки,

       И шелудивые дворы,

       И наши праздные прогулки,

       И наши поздние пиры,

       И прихотливые букеты,

       И их прогорклая вода,

       И бесполезные билеты —

       Уже ни с кем и никуда,

       И туфельки твои в прихожей,

       Которых там отныне нет,

       И свет на темной кухне тоже,

       Тобою выключенный свет,

       И счастья жалкое желанье,

       И жизнь как будто в полусне,

       И веток за окном качанье,

       И стража фонарей в окне —

       Всё это рушится куда-то,

       Бесшумно тает на глазах,

       Как откровенье и утрата,

       Как протрезвление и крах…

       И люди в залах ожиданья

       Аэропортов, и такой

       Вдруг наступившего молчанья

       Опустошительный покой…

       И это дерево в тумане

       На фоне пасмурных полей —

       Застывшее, как на экране

       Печальной памяти моей.

       ПОГРУЖЕНИЕ

       Как старый остяк, одинокий рыбак

       Уходит в большую тайгу,

       Вступает в шумящий ненастливый мрак,

       Встает на речном берегу,

       Так я закрываю повязкой глаза —

       И сердце мое не болит,

       И вот начинает вода замерзать

       И снег на лицо мне летит.

       Как тот малорослый рыбак, терпелив

       Я буду, и я неспроста

       Явился сюда: и покудова жив,

       И пар у меня изо рта…

       Как старый остяк был уверен, что тут,

       Среди лишаястых камней,

       Его допотопные духи найдут

       К исходу ветшающих дней,

       Так я посреди городских корпусов

       Надеюсь, что вспомнят меня

       И второстепенные духи лесов,

       И легкие духи огня,

       Под землю бегущие духи воды

       И белые духи снегов…

       Пускай бы исчезли все наши следы,

       Как не было наших следов.

       МЕЛКИЕ БОГИ

       Мне показалось, что кто-то стучится…

       Борис Слуцкий

       Глухой, неотчетливый стук

       Пробился сквозь сумрак и войлок…

       Никем не опознан, не пойман

       Был маленький бог — или звук?

       Его не понять, не назвать.

       Я б мог объяснить это ветром,

       Бесстрастным дождем-геометром,

       Привыкшим ландшафт штриховать,

       Я мог бы решить, что в окно

       Проникнуть пытается птица,

       Я мог бы подумать, что снится

       Мне жизнь эта — долго, давно…

       Я мог ничего не понять,

       Я всё утопил бы в сомненьях,

       В знакомых шумах и теченьях.

       Но стук этот слышен опять…

       Там кто-то снаружи озяб

       Как будто бы, робостью скован.

       Но именно мне адресован

       Был стук, осторожен и слаб.

       Как будто, из мглы проступив,

       С расплывчатой маленькой буквы

       Он начал, но явственным стук был

       И бегло-тревожным курсив.

       Мигает так свет иногда,

       Почти незаметно для глаза,

       Так рвется не вовремя фраза,

       Так вдруг оживает вода.

       Бывает, что тень по стене

       При полной пропаже объекта

       Мелькнет — так божественный некто

       Являет вниманье ко мне.

       * * *

       И злая воля дирижера…

       Александр Блок

       Когда-то зеркало висело

       Там, где клубится темнота.

       Но и оно не уцелело,

       И жизнь как будто прожита.

       И если я смотрю в глубины

       Щербатых питерских дворов,

       То вижу остовы, руины

       Надежд несбывшихся и снов.

       И я не в силах дотянуться

       До тех пристанищ кочевых,

       Где всё никак не разойдутся

       Два наших призрака немых.

       Как ни глядись в воспоминанья,

       Как их на помощь ни зови,

       Всплывают тени расставанья,

       Несостоявшейся любви.

       Нам и навязчивое эхо

       Не сообщит Благую весть.

       Оно лишь вторит без огреха

       Тому, что есть, тому, что есть.

       И одиночество, как воздух,

       Содержится в любом пазу.

       И некуда бежать, и поздно,

       И незачем пускать слезу.

       И не оспорить приговора,

       Пусть прогорает всё дотла,

       Чтоб злая воля дирижера

       По небу пепел пронесла.

       * * *

       Я поселился в деревянном доме,

       Пустом и тихом, и завел собак.

       Но мнится мне, куда-то на пароме

       Я всё плыву — не доплыву никак.

       Хозяйка дома умерла, и утварь

       Ее собрали, увезли, и дом

       Забыл о ней. Беспечно-бледным утром

       Посвистывают птицы за окном.

       И вот еще. В бессонницу, ночами

       Я сдерживаю мысли, будто их

       Подслушивает кто-то и печально

       Следит за мной из областей иных.

       И сострадает мне, когда я плачу,

       Стесняясь слез, не веря ничему,

       Когда я наполняю эту дачу

       Тоской, вмененной сердцу моему.

       Я тут один — я словно за пределом

       Уже каким-то, но осталось мне

       Еще побыть в пространстве поределом,

       Как будто в растворяющемся сне.

       А иногда со страхом и сомненьем

       Я стены дома трогаю рукой,

       Как бы уже обманут пробужденьем

       В другом дому, в реальности другой.

       * * *

       Одинокие праздники. Окна холодного мая

       Видят дождь затяжной и качание голых ветвей.

       Ты нуждался в любви, но уже постарел, понимая,

       Что не встретишься с ней.

       Значит, стоит признать, что важнее уже не случится

       Ничего, кроме смерти. Деревья стоят без одежд.

       Разлетелись иллюзий крикливые сорные птицы.

       Надо жить без надежд.

       Этой голой весной, этим утром прозрачно-невзрачным

       Управляет, положим, великая сила Ума.

       Только чей это Ум — не видать за окошком чердачным,

       Как и в тексте псалма.

       Припиши этот день и белесую мглу предсказаний,

       Череду неудач и возмездную память друзей,

       И дворы позабытой, такой равнодушной Казани —

       Странной жизни своей.

       И паноптикум тьмы, петербургских ненастий кварталы

       Станут дороги так, как троюродный братский приют.

       Ты любил это всё и сиротские эти вокзалы,

       Даже их неуют.

       Это время твое, уходящее, недорогое,

       Будто сшитое наспех из тех неразборчивых лет,

       Где доныне живут, словно в зренье попав боковое,

       Те, кого уже нет.

       * * *

       В реанимации ночь коротка.

       Гасится свет — не совсем, ненадолго.

       Много возможностей для новичка

       Сгинуть в стогу, запропасть, как иголка.

       В том ли огромном пахучем стогу,

       Что левитировал запросто с Фетом…

       Пиксели мягко вихрятся в мозгу,

       С пухом мешаясь и с призрачным летом.

       Где-то посты у размытых границ

       Ждут окончания ночи и боли,

       Холят гигантских своих кобылиц

       Или на скифском долдонят пароли.

       Здесь у нас лето, а дальше… зима,

       Белые хлопья, костры и кочевья.

       Дальше — такая могучая тьма,

       Дальше — такие большие деревья,

       Что еле держишься тут — ни за что!

       Может, за липовый запах знакомый,

       За сновидений шальных решето.

       Или за фетовский стог невесомый.

       Справа и слева лежат старики.

       Что же, обратный отсчет уже начат…

       Где-то у медленной темной реки

       Ждут незнакомые проводники,

       Между стогов терпеливо маячат.

       Из ранних дневников Берберовой до нас дошел лишь небольшой отрывок, покрывающий примерно двадцать месяцев: с конца апреля 1932-го по конец декабря 1933-го. Этот отрывок, подробно разобранный нами...