Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2024
Об авторе | Илья Витальевич Кутик (01.08.1961, Львов) окончил дневное отделение Литературного института им. Горького в 1982 году. Дебютировал в поэзии на рубеже 1970—1980-х годов, войдя в круг метаметафористов: А. Ерёменко, И. Жданова, А. Парщикова. Первая книга стихотворений вышла в 1988 году, в переводе на датский язык. Стихи переведены на девятнадцать иностранных языков. Переводчик поэзии со швед-ского (Тумас Транстремер), английского (Александр Поп, Честертон, Эзра Паунд), польского (Циприан Норвид). Переехал из Москвы в Швецию, в 1995 году поселился в США. Илья Кутик — член Шведского ПЕН-клуба и Шведского союза писателей. Доктор философии Стокгольмского университета. Профессор Северо-Западного университета (Northwestern University, Чикаго). Предыдущие публикации в ？Знамени？ — № 3, 2016, № 12, 2018. Живет в Чикаго.
Ирене Штутиной
— Ну, и как вам пони, ясновельможная пани?
Пони в попоне с помпонами, словно в красном жупане,
а на пони — карла… — Сын ваш, что ли?
To не копытца, а кáйла стукают в склепе штольни…
А у мальчонки шейка и ножки такие, будто
стекла акварель Матейко с личика лилипута.
Едет ребёнок хмурясь, голова — в половину тельца,
не кубики льда, а цурес у мальчика вместо сердца.
Шлем с ушами бассета и латы на ребятёнке,
а в стремена продеты утиные перепонки.
Шляхетская шабля, болтаясь, лягает выпады веток,
и празднует хруст как победу Калигула-малолеток.
Он едет по пальцам клёна, будто сбывшийся сонник,
как тот инкогнито квёлый, которого спёр Erlk？nig
и выходил на болотах, на слухах, клюквой богатых,
что от бассета и кряквы родился некакий-в-латах.
– – –
Паркет навощён осенний, а листья все — златоусты,
и звякают корни растений, будто висюльки люстры.
Под ними нету природы, там экономят на ваттах
синие светодиоды и красные, как в приватах.
Свет как в утробе свёклы, лишь черви скользят в подзоле
вроде гармошек-троллейбусов, но нет ни гномов, ни троллей,
нет вообще ни беса, ни ляха там и ни ляда,
и скормлена вся Поднебесная бактериям листопада.
– – –
Едет по долу карла с личиком Дамиана,
вдыхая кала зловонье, индола и аммиака.
Торчат из почвы морфемы, их золотые длани
сдуло гуденьем фена, включённого в мирозданье.
Но ведь остались морфемы! Едет он по феоду,
мм-э-э раздаётся с фермы, мм-у-у переходит воду.
Водоросль или лещ там дёргается на леске?
Это Болеслав Лесьмян говорит по-полесски.
Это Сенкевич Генрик, ходить по грибы повадясь,
слышит, как голос в генах ему говорит: Quo vadis?
Это Гоголь-Яновский, о тину сломав расчёску,
с холма на Via Sistina смотрит на шар наш плоский
и видит многоодёжье, под коим прячется и не
лучшает подобье Божье — что тот манекен в витрине.
– – –
— Что мне передать Адаму? — с земли прокричала Ева. —
Что мир — помойная яма, раздувшаяся, как чрево?
Молчит Прекрасная Дама, печальная Приснодева,
ведь мир никакая не яма, а что он — миру невемо.
Может быть, он дилемма, а может, и не дилемма,
а может, вообще неделим он, и нет ни права, ни лева,
ни верха, ни низа, ни центра — мерцательного, как обложка
пряжи, в которой прячется ниточка-многоножка.
– – –
Адам тактилен (см. фрагмент потолка, работы
Архангела Михаила), но Богу он вроде бота.
Тактилен Адам: чуть первым коснётся коричневатых
кружков, как его амперы подпрыгивают в киловаттах.
Остались лишь междометья: а-а и о, Боже, а у
Евы — ы-ы, OMG, ауч, ага и вау!
Но Ева, конечно, Дама, ясновельможная пани,
души в сыновьях не чает, особенно — в Дамиане.
Тот говорит три слова: ма, фи и бяка.
Думали — будет фермер, а стал — записной вояка,
и с детства на чёрном пони объезжает феод свой
лыцарь, маменькин пончик, видя во всём — уродство.
Ездит то там, то тут он, а сверху — тоже ребёнок —
смотрит на всё, закутан в локти вместо пелёнок.
И что Он видит — невемо, и что Он слышит — незнамо.
Мир заболтан, как знамя, но лишь до первого — мама!
– – –
И католику рёк католик:
— Никого нет смазливей полек,
но вихлянье неповторимо
лишь у жительниц Рима и Рио.
Православному рёк православный:
— Мы ужалены нашей осанной,
в рое колоколов мы уже как в Раю,
это я как бандит тебе говорю.
Говорил кальвинист кальвинисту:
— Хоть ты жил не особо чисто,
но за то, что прославился, дар оправдав,
Ад не проглотит тебя, как удав.
Лютеранину рёк лютеранин:
— Жизнью каждый из нас протаранен,
но за то, что дух тьмы не вошёл в эту брешь,
будешь вечно храним, как любимая вещь.
Говорил ортодокс ортодоксу:
— Если совесть подобна коксу,
чёрный самет надень и поспеши
сделать доброе дело за так, для души.
Обращался к суфию суфий:
— Если хочешь дойти до сути,
то как палочка меж ладоней
завертись ещё учащённей.
Атеисту рёк атеист:
— Я не буду с тобой речист,
а тем паче — пужать тебя Адом,
ибо ты бесконечен, как атом.
Об авторе | Илья Витальевич Кутик (01.08.1961, Львов) окончил дневное отделение Литературного института им. Горького в 1982 году. Дебютировал в поэзии на рубеже 1970—1980-х годов, войдя в круг метаметафористов: А. Ерёменко, И. Жданова, А. Парщикова. Первая книга стихотворений вышла в 1988 году, в переводе на датский язык. Стихи переведены на девятнадцать иностранных языков. Переводчик поэзии со швед-ского (Тумас Транстремер), английского (Александр Поп, Честертон, Эзра Паунд), польского (Циприан Норвид). Переехал из Москвы в Швецию, в 1995 году поселился в США. Илья Кутик — член Шведского ПЕН-клуба и Шведского союза писателей. Доктор философии Стокгольмского университета. Профессор Северо-Западного университета (Northwestern University, Чикаго). Предыдущие публикации в ？Знамени？ — № 3, 2016, № 12, 2018. Живет в Чикаго.
Ирене Штутиной
— Ну, и как вам пони, ясновельможная пани?
Пони в попоне с помпонами, словно в красном жупане,
а на пони — карла… — Сын ваш, что ли?
To не копытца, а кáйла стукают в склепе штольни…
А у мальчонки шейка и ножки такие, будто
стекла акварель Матейко с личика лилипута.
Едет ребёнок хмурясь, голова — в половину тельца,
не кубики льда, а цурес у мальчика вместо сердца.
Шлем с ушами бассета и латы на ребятёнке,
а в стремена продеты утиные перепонки.
Шляхетская шабля, болтаясь, лягает выпады веток,
и празднует хруст как победу Калигула-малолеток.
Он едет по пальцам клёна, будто сбывшийся сонник,
как тот инкогнито квёлый, которого спёр Erlk？nig
и выходил на болотах, на слухах, клюквой богатых,
что от бассета и кряквы родился некакий-в-латах.
– – –
Паркет навощён осенний, а листья все — златоусты,
и звякают корни растений, будто висюльки люстры.
Под ними нету природы, там экономят на ваттах
синие светодиоды и красные, как в приватах.
Свет как в утробе свёклы, лишь черви скользят в подзоле
вроде гармошек-троллейбусов, но нет ни гномов, ни троллей,
нет вообще ни беса, ни ляха там и ни ляда,
и скормлена вся Поднебесная бактериям листопада.
– – –
Едет по долу карла с личиком Дамиана,
вдыхая кала зловонье, индола и аммиака.
Торчат из почвы морфемы, их золотые длани
сдуло гуденьем фена, включённого в мирозданье.
Но ведь остались морфемы! Едет он по феоду,
мм-э-э раздаётся с фермы, мм-у-у переходит воду.
Водоросль или лещ там дёргается на леске?
Это Болеслав Лесьмян говорит по-полесски.
Это Сенкевич Генрик, ходить по грибы повадясь,
слышит, как голос в генах ему говорит: Quo vadis?
Это Гоголь-Яновский, о тину сломав расчёску,
с холма на Via Sistina смотрит на шар наш плоский
и видит многоодёжье, под коим прячется и не
лучшает подобье Божье — что тот манекен в витрине.
– – –
— Что мне передать Адаму? — с земли прокричала Ева. —
Что мир — помойная яма, раздувшаяся, как чрево?
Молчит Прекрасная Дама, печальная Приснодева,
ведь мир никакая не яма, а что он — миру невемо.
Может быть, он дилемма, а может, и не дилемма,
а может, вообще неделим он, и нет ни права, ни лева,
ни верха, ни низа, ни центра — мерцательного, как обложка
пряжи, в которой прячется ниточка-многоножка.
– – –
Адам тактилен (см. фрагмент потолка, работы
Архангела Михаила), но Богу он вроде бота.
Тактилен Адам: чуть первым коснётся коричневатых
кружков, как его амперы подпрыгивают в киловаттах.
Остались лишь междометья: а-а и о, Боже, а у
Евы — ы-ы, OMG, ауч, ага и вау!
Но Ева, конечно, Дама, ясновельможная пани,
души в сыновьях не чает, особенно — в Дамиане.
Тот говорит три слова: ма, фи и бяка.
Думали — будет фермер, а стал — записной вояка,
и с детства на чёрном пони объезжает феод свой
лыцарь, маменькин пончик, видя во всём — уродство.
Ездит то там, то тут он, а сверху — тоже ребёнок —
смотрит на всё, закутан в локти вместо пелёнок.
И что Он видит — невемо, и что Он слышит — незнамо.
Мир заболтан, как знамя, но лишь до первого — мама!
– – –
И католику рёк католик:
— Никого нет смазливей полек,
но вихлянье неповторимо
лишь у жительниц Рима и Рио.
Православному рёк православный:
— Мы ужалены нашей осанной,
в рое колоколов мы уже как в Раю,
это я как бандит тебе говорю.
Говорил кальвинист кальвинисту:
— Хоть ты жил не особо чисто,
но за то, что прославился, дар оправдав,
Ад не проглотит тебя, как удав.
Лютеранину рёк лютеранин:
— Жизнью каждый из нас протаранен,
но за то, что дух тьмы не вошёл в эту брешь,
будешь вечно храним, как любимая вещь.
Говорил ортодокс ортодоксу:
— Если совесть подобна коксу,
чёрный самет надень и поспеши
сделать доброе дело за так, для души.
Обращался к суфию суфий:
— Если хочешь дойти до сути,
то как палочка меж ладоней
завертись ещё учащённей.
Атеисту рёк атеист:
— Я не буду с тобой речист,
а тем паче — пужать тебя Адом,
ибо ты бесконечен, как атом.