Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2023
Гандельсман Владимир Аркадьевич — поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в Ленинграде. Окончил электротехнический институт. Работал кочегаром, гидом, сторожем, грузчиком, преподавателем русского языка и литературы. Автор более 20 сборников стихов и записных книжек ？Чередования？ (СПб., 2000). Лауреат ？Русской премии？ (2008), премии журнала ？Интерпоэзия？ (2014) и журнала ？Дружба народов？ (2022). Живёт в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге.
Предыдущие публикации в ？ДН？ — 2022, № 8 и № 10.
Под фонарём
Давай под этим фонарём
необычайное с подъёмом —
как если бы мы шли вдвоём
по Кировскому, рядом с домом,
и хлопьями с небес летел
и таял под ногами снег, — как если
бы завернули и желтел
Филатовской больницы (ясли,
мой Вифлеем) фасад, нас ждут, —
как если бы на запах комнат,
где наряжают ёлку, жгут
бенгальские, где нас не помнят,
поскольку мы не в прошлом, нет,
мы есть! — как если бы, в парадной
снег стряхивая, шли на свет
непререкаемый, отрадный —
он из распахнутых дверей
нас ослепит — и мы в прихожей, —
предновогоднее скорей
давай — как если бы на божий
свет шли и вышли, и не врозь
никто ни с кем, и дышим, дышим —
давай прозрачное насквозь
стихотворение напишем.
* * *
тенистые дворы,
а там что ни окно,
то жизнью изнутри
затеплено, родно,
и не дворы — шатры,
где время, как зерно,
хранится до поры,
где целиком оно —
тишайший пульс игры,
где выпало — дано —
пить мёд и молоко,
и воздух утра пить,
где звёзды высоко
мерцают свет пролить,
где птичье далеко —
？ци-ци？ или ？фьюить？…
какое-нибудь ？о!？,
счастливой боли нить —
чтоб не было легко
отвыкнуть и забыть —
* * *
в комнатном пространстве сумрачном
светом — только штора приоткроется —
светом — родниковым утром — уличным,
ранним светом зеркало умоется —
жизнь такая маленькая теплится,
мирится сама с собою, ссорится,
замирает, не мычит, не телится,
в зеркало с утра пораньше смотрится —
сколько ей навстречу света светится,
окна поездов проезжих сыплются,
жизнь такая маленькая вертится
перед зеркалом, никак всё не насытится —
через лес дорога к морю тянется,
тихая, извилисто-тенистая,
к берегу сойдёшь — она останется,
вспомнив шаг твой, затоскует, мглистая —
маленькая жизнь вот-вот закатится,
от себя как-будто отрешается —
и тогда — ты не смотри, что пятится
и что в зеркале всё жальче отражается —
вспыхнет и любовь, и мысль счастливая,
мысль простая вспыхнет как ей хочется —
как небесный свод, неисчислимая —
мысль, что это никогда не кончится —
через сорок пять лет
угол Киквидзе и
Артиллерийской, двадцать
дробь тринадцать. кто там? — свои.
если вкратце.
два окна на третьем
этаже, слева от водосточной.
видишь, в свете заката? в свете,
если точно.
там родилась моя дочь. беда,
в памяти тонешь.
комната, ты заходил туда,
если помнишь.
помню. но что-то застит, прости,
самую сердцевину взгляда.
мне надо идти. иди,
если надо.
тебе
и лёгкий блик,
и мельк ресничный,
и крик, и крик
гортанный, птичий,
и солнца шар,
и этот странный
крылатый дар,
и взмах двугранный,
и в сумрак, в лень,
листвою тканный,
ушедший в тень
день первозданный,
и мысль, твоё
сраженье с горем, —
теперь моё
созвучье с морем,
и моря ум,
и ветр полнощный,
и шум, и шум
органный, мощный.
окна
окна в доме напротив — сухощавая,
в мелких запутанных кудряшках —
её муж, её собачка, её слащавое
вечное сю-сю, пёсичек, любимая ряшка, ах! —
и вечное: дверь входная от ветра хлоп — вот!
опять! — и бежит ко мне — слесари! сварщики! —
сколько хлопот! —
вдруг — никого, комнаты, как пустые ящики —
долго думаю: жили, ели, переодевались
в пальто или в плащики —
куда подевались? —
поздний вечер, закончен сеанс —
я одна, раскладываю пасьянс —
окна в доме напротив — длинные молодые ноги
ходят по кухне, лежат на диване —
хоть и две, но обе две одиноки —
телевизор за шторой, мерцанье, мерцанье —
иногда каких-то гостей
тени — а то перекатывает клюшкой
мяч — других новостей
нет в окне — ноги — а раньше жила старушка
взбалмошная в кудряшках —
вечное сю-сю, пёсичек, любимая ряшка, ах! —
который день квартира эта темна —
я раскладываю пасьянс, одна —
долго думаю: жил, ходил
из спальни в гостиную — зачем они затевались,
те, кто белые потолки коптил, —
и куда подевались?
псалом
я Твой голос беру
в руки и подношу к ноздрям,
нюх — куда там зверью! —
нюх мой остр,
слух мой, как звонарям,
внемлет Тебе,
многоцветной Твоей трубе,
слух мой пёстр,
зрение зрит, морям
отдано, впившись в их
воздух пространств живых,
зрение моё — ростр.
как мне от этих зорь
отвернуться теперь,
утренних ли, вечерних, с плеч
долой и лечь?
если я боль и хворь,
если трухляв мой дом
и, точно калёным клеймом,
временем мечен,
и Ты говоришь: вторь
тем, кто вот: земли вещество, —
объясни (ведь Ты — до Всего),
что значит — вечн?
и зачем смерть
и мольбы: дай мне пить?
мудростью дышащего насыть,
умилосердь.
Гандельсман Владимир Аркадьевич — поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в Ленинграде. Окончил электротехнический институт. Работал кочегаром, гидом, сторожем, грузчиком, преподавателем русского языка и литературы. Автор более 20 сборников стихов и записных книжек ？Чередования？ (СПб., 2000). Лауреат ？Русской премии？ (2008), премии журнала ？Интерпоэзия？ (2014) и журнала ？Дружба народов？ (2022). Живёт в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге.
Предыдущие публикации в ？ДН？ — 2022, № 8 и № 10.
Под фонарём
Давай под этим фонарём
необычайное с подъёмом —
как если бы мы шли вдвоём
по Кировскому, рядом с домом,
и хлопьями с небес летел
и таял под ногами снег, — как если
бы завернули и желтел
Филатовской больницы (ясли,
мой Вифлеем) фасад, нас ждут, —
как если бы на запах комнат,
где наряжают ёлку, жгут
бенгальские, где нас не помнят,
поскольку мы не в прошлом, нет,
мы есть! — как если бы, в парадной
снег стряхивая, шли на свет
непререкаемый, отрадный —
он из распахнутых дверей
нас ослепит — и мы в прихожей, —
предновогоднее скорей
давай — как если бы на божий
свет шли и вышли, и не врозь
никто ни с кем, и дышим, дышим —
давай прозрачное насквозь
стихотворение напишем.
* * *
тенистые дворы,
а там что ни окно,
то жизнью изнутри
затеплено, родно,
и не дворы — шатры,
где время, как зерно,
хранится до поры,
где целиком оно —
тишайший пульс игры,
где выпало — дано —
пить мёд и молоко,
и воздух утра пить,
где звёзды высоко
мерцают свет пролить,
где птичье далеко —
？ци-ци？ или ？фьюить？…
какое-нибудь ？о!？,
счастливой боли нить —
чтоб не было легко
отвыкнуть и забыть —
* * *
в комнатном пространстве сумрачном
светом — только штора приоткроется —
светом — родниковым утром — уличным,
ранним светом зеркало умоется —
жизнь такая маленькая теплится,
мирится сама с собою, ссорится,
замирает, не мычит, не телится,
в зеркало с утра пораньше смотрится —
сколько ей навстречу света светится,
окна поездов проезжих сыплются,
жизнь такая маленькая вертится
перед зеркалом, никак всё не насытится —
через лес дорога к морю тянется,
тихая, извилисто-тенистая,
к берегу сойдёшь — она останется,
вспомнив шаг твой, затоскует, мглистая —
маленькая жизнь вот-вот закатится,
от себя как-будто отрешается —
и тогда — ты не смотри, что пятится
и что в зеркале всё жальче отражается —
вспыхнет и любовь, и мысль счастливая,
мысль простая вспыхнет как ей хочется —
как небесный свод, неисчислимая —
мысль, что это никогда не кончится —
через сорок пять лет
угол Киквидзе и
Артиллерийской, двадцать
дробь тринадцать. кто там? — свои.
если вкратце.
два окна на третьем
этаже, слева от водосточной.
видишь, в свете заката? в свете,
если точно.
там родилась моя дочь. беда,
в памяти тонешь.
комната, ты заходил туда,
если помнишь.
помню. но что-то застит, прости,
самую сердцевину взгляда.
мне надо идти. иди,
если надо.
тебе
и лёгкий блик,
и мельк ресничный,
и крик, и крик
гортанный, птичий,
и солнца шар,
и этот странный
крылатый дар,
и взмах двугранный,
и в сумрак, в лень,
листвою тканный,
ушедший в тень
день первозданный,
и мысль, твоё
сраженье с горем, —
теперь моё
созвучье с морем,
и моря ум,
и ветр полнощный,
и шум, и шум
органный, мощный.
окна
окна в доме напротив — сухощавая,
в мелких запутанных кудряшках —
её муж, её собачка, её слащавое
вечное сю-сю, пёсичек, любимая ряшка, ах! —
и вечное: дверь входная от ветра хлоп — вот!
опять! — и бежит ко мне — слесари! сварщики! —
сколько хлопот! —
вдруг — никого, комнаты, как пустые ящики —
долго думаю: жили, ели, переодевались
в пальто или в плащики —
куда подевались? —
поздний вечер, закончен сеанс —
я одна, раскладываю пасьянс —
окна в доме напротив — длинные молодые ноги
ходят по кухне, лежат на диване —
хоть и две, но обе две одиноки —
телевизор за шторой, мерцанье, мерцанье —
иногда каких-то гостей
тени — а то перекатывает клюшкой
мяч — других новостей
нет в окне — ноги — а раньше жила старушка
взбалмошная в кудряшках —
вечное сю-сю, пёсичек, любимая ряшка, ах! —
который день квартира эта темна —
я раскладываю пасьянс, одна —
долго думаю: жил, ходил
из спальни в гостиную — зачем они затевались,
те, кто белые потолки коптил, —
и куда подевались?
псалом
я Твой голос беру
в руки и подношу к ноздрям,
нюх — куда там зверью! —
нюх мой остр,
слух мой, как звонарям,
внемлет Тебе,
многоцветной Твоей трубе,
слух мой пёстр,
зрение зрит, морям
отдано, впившись в их
воздух пространств живых,
зрение моё — ростр.
как мне от этих зорь
отвернуться теперь,
утренних ли, вечерних, с плеч
долой и лечь?
если я боль и хворь,
если трухляв мой дом
и, точно калёным клеймом,
временем мечен,
и Ты говоришь: вторь
тем, кто вот: земли вещество, —
объясни (ведь Ты — до Всего),
что значит — вечн?
и зачем смерть
и мольбы: дай мне пить?
мудростью дышащего насыть,
умилосердь.
Роман