Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2021

       Глава VII. Шарль Бодлер

       <…> Как легко убедится всякий, читающий стихи Бодлера, поэт но-настоящему любил всегда только одну женщину — ту самую Жанну, которую он так изумительно воспевал[1]. Это была очень высокая мулатка, с лицом, исполненным великолепного простодушия; она гордо несла голову в ореоле темных и жестких курчавых волос, и в ее королевской походке, исполненной дикой грации, чудилось разом и что-то божественное, и что-то звериное. Случилось так, что я, посещая ее подруг, познакомился с нею раньше, чем с поэтом, который впоследствии ее обессмертил, а в ту пору сам был никому не известен. Как сейчас вижу ее: в бархатном чепчике, который был ей удивительно к лицу, в платье из плотной темно-синей шерсти с золотой оторочкой, она много рассказывала нам о господине Бодлере, о прекрасной обстановке его квартиры, о его коллекциях, о его маниях; в самом деле, каким маньяком должен был казаться этой прелестной невежде человек, страстно влюбленный в совершенство, искавший безупречности во всем и полировавший ногти так же тщательно, как и новый сонет!

       Добавьте, что этот созерцатель усаживал Жанну перед собой в глубокое кресло; он смотрел на нее с любовью и долго любовался ею или читал ей стихи на языке, которого она не знала. Пожалуй, это наилучший способ говорить с женщиной, чьи речи наверняка звучали бы не в такт пьянящей симфонии, воспевающей ее красоту; однако можно понять и женщину, которая с этим не соглашается и удивляется тому, что к ней относятся, как к красивой кошке. Вдобавок Бодлер, в ту пору очень богатый, но живший по собственной прихоти в очень тесной квартире, привык избавляться от старой мебели, если находил у торговцев нечто более красивое, так что привратники нисколько не удивлялись, когда видели на лестнице толпы комиссионеров, уносивших старые вещи и приносивших новые. Разумеется, для художника нет ничего более естественного, чем жажда красоты и разнообразия, но чернокожую красавицу эти замены мебели, понятное дело, не могли не поразить.

       Неудивительно, что Жанна постоянно толковала нам о господине Бодлере; однако она ни разу не упомянула ни о его социальном положении, ни о его возрасте, так что на основании ее вздорных рассказов я воображал себе старца по меньшей мере лет семидесяти, наверняка одетого в пюсовый шелковый халат, седого, бритого, ироничного, нюхающего испанский табак из золотой табакерки и помнящего XVIII столетие. Но вот однажды теплым, прелестным летним вечером, когда кругом царит веселье, благоухают ароматы, дует нежный ветерок и так приятно дышать и жить, я прогуливался в Люксембургском саду с Прива д’Англемоном[2], который, показав мне проходившего поблизости юношу двадцати лет, красивого, как бог, сказал мне радостно, как будто счастлив лицезреть товарища:

       — Смотри-ка, вот Бодлер!

       — Как! — изумился я. — Это, должно быть, родственник того господина Бодлера, о котором нам все уши прожужжала красотка Жанна?

       — Да нет, — расхохотался Прива. — Это он сам собственной персоной.

       [1] О чернокожей возлюбленной Бодлера Жанне точных биографических сведений очень немного; не известна ни ее фамилия (Дюваль, Лемер или Проспер?), ни год и место ее рождения, ни год ее смерти (известно только, что она пережила Бодлера); во Францию она приехала, по-видимому, во второй половине 1830-х гг., а с Бодлером познакомилась весной 1842 г.; связь их с перерывами длилась до 1861 г.

       [2] Александр Прива д’Англемон (1815–1859) — писатель и журналист, автор двух сборников о парижской жизни (？Париж в анекдотах？, 1854, и ？Неизвестный Париж？, 1861), воплощение богемного образа жизни.

       Однажды ноябрьским вечером 1850 года в Константинополе, во дворце французского посольства, тогдашний посол генерал Опик спросил у меня после обеда: ？Появилось ли в литературе что-нибудь интересное с тех пор,...