Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2021

       Анатолий Найман – поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1936 году в Ленинграде, живет и работает в Москве. Автор нескольких романов и поэтических книг.

       * * *

       Только на круглое пять! А нет, так на кол:

       если удастся взглянуть боковым, не косея –

       то же оно же, как акт и его протокол,

       жезл расцветающий, жест со змеей Моисея.

       Не на четыре. А три – так честней уж на два:

       жесть, без уловок, и той же пятерке зеркально.

       Всякий лукав счет – анафема, маран-афа.

       ？Всё лишь ничто？ есть скрижаль, безначальна, наскальна.

       Радуг не содрогай, доморощенный жрец:

       всё лишь ничто, например, и что роза – капуста,

       значит, и дело что дрянь, и не космос конец.

       И что признать это – встать за периметр искусства.

       Не успеваемости табель круглое пять,

       а вечный каинов плуг и на лбу мета –

       и торжества выпускного стыд: лепетать

       это понятное, неисступленное это.

       БЛИЖЕ К ЗИМЕ

       Вода меняет картину земель и рек.

       – Вы это про самый дождь или и лужи?

       – Я про свет, забивающийся под темный снег,

       вече таежье, выстужье петербуржье.

       Про обитанье полгода в сухой воде,

       на фюзеляже наста крошенье корки,

       про на санках бадью до краев, про в бадье

       порожней пикированье жар-птицей с горки.

       Мы земноводны, изваянность змей и жаб,

       если и не родней нам, то всяко любезней

       братии теплокровной, всяко этап

       видовой сходственней с танцем-песней.

       До нитки отжата, бумажна вода-прах,

       всему иномерна, хотя повсюду и дома,

       дева спящая на бесконечных пирах –

       полог хрустальный давящ, сама невесома.

       Обесцвеченность в степени той, что уже бела,

       спектр аврор бореалис пресным огнем сверзя,

       признавайся, что у тебя за секрет-дела

       с солью недр моих, трепыхнувшихся ёком сердца.

       Ты не сельской физики облаков и льда

       тройняшка, ни чей не вид, не мираж, не диво,

       ты арктика, севморпуть, ничуть не вода,

       но самодержное в обмороке что живо.

       Со всем тем, твердь-хлябь, существа вещество –

       за кругом форм ты праотча лона утрата,

       чем выклянчила себе кличку, штамп аш-два-о,

       считалку детскую вроде эм-це-квадрата.

       ТОРЖЕСТВО БЛОКАДЫ

       Органика тлела, осталось еды лишь для мух.

       Их сумрак двоякий: повальный и звездонебесный –

       в триумф блокад, моды муфт, блажь-амур, века мук

       вливался, мотаясь у дна и мечась над бездной.

       Любвей-голодух я застал и любвей-осад

       непогребенья культ в музейных Двуречья витринах,

       где с Соляным городком визави Летний сад

       статуй ставил в гроб на-попа, расчеты отринув.

       Что любить, как не отнятое! Бабок, сестр,

       дом напротив, мешочников-гостинорядцев,

       шаг до воды с моста, на бастион от ростр,

       всех незнакомых, но узнаваемых ленинградцев.

       Что лелеять, пока мы в себе, как не злость

       на них, пролистав кто-есть-кто петербуржцев?

       Не любовь, не смерть Страшный суд, а привязан-ность

       к промелькнувшим, как тень, особенно непробуждцев.

       Что ж, горюй безыскусно, нет Эвтерп, Каллиоп.

       Некого звать – прочерки сплошь в строчке ФИО,

       не оправдаться, не оправдать, ё-кэ-лэ-мэ-нэ-оп.

       Скандал история, мужеподобна Клио.

       ПОДРАЖАНИЕ ОБОИМ

       И милость к падшим призывал.

       Пушкин

       По небу полуночи ангел летел.

       Лермонтов

       Милость: вставай поднимайся, афропитек –

       к падшим: немощным, слабому полу, младшим,

       все равно пал кто: адам ли мил-человек,

       света ли ангел – главное, чтобы к падшим.

       Но гомо сапиенс, царь, творенья венец,

       космоса ось, часового устройства анкер –

       брат мне, двойник, мы носители парных колец.

       Жалко же – всех! Так почему б не ангел

       первым прощен, возвращен был в певческий сонм,

       изгнанный как дивногласая стужей птица,

       нет-нет и обаивавший нас непостижным сном?

       Что же о нем-то без очереди не взмолиться!

       Ведь не задуман он как инструмент катастроф,

       не изваян намеренно как злобный демон.

       Милость к падшим. Изведать. Но не деля миров

       на сугубо людской, и всеприродный, и темень.

       ПАМЯТИ ЛЕЛИ

       Впопыхах – до свиданья, земля тебе пухом и вечный покой…

       Всё не в цель. На слова разве что будет выменен

       зал пустот. Ты не то, что была и в какой

       можно степени звать прежним именем

       тебя эту, в каком уточнять словаре,

       что мелькнет неотчетливо, тенью, таинственно,

       буквой в линзах стрекозьих, в ручье, на коре,

       что прочесть и признать или нет, ты единственно

       знала как. Ни всегдашней теперь не найти, ни ее

       формы грубой и рыхлой сейсмо- или метео-,

       то есть что-то, а что, неизвестно, ничье,

       знак того, что была, но сейчас больше нет тебя.

       Твой без лет четырех век кто весть, как не ты,

       прямо – просто поскольку, и точно, поскольку без пафоса,

       до обрыва с акмэ здешней будничной красоты

       в персть изъятия, сквозь горизонт, в зону кампуса

       зазеркального. Как!.. В ртуть без стуж и тепла,

       ты! – крещенский румянец и майского пламени

       смуглость – скрылась, оставив нас здесь без и после тебя,

       как записок клочки, в твоем духе послание.

       Мы бормочем растерянно: ты сейчас где?

       Твой меж звезд, как меж гнезд, ищем крестик, кумекаем

       сиротливо: пропасть значит в некоем смысле – везде.

       Все размытей следы. Все наш немощней реквием.

       БЕЛКА

       Белка есть мышца тела и вместе струя

       и отвлеченного и подручного смысла,

       и – как бы я, чуть только вдумаюсь я

       в сдвой природ, и – между них коромысло:

       вещемысль, как воспел ее вещий Боян,

       и двусущий Овидий, и жрец песногубый,

       исправляя материи грубый изъян –

       в стыке формы и жала их узел сугубый.

       Формы – брёвна, жало не к небу жезл, а таран

       в стену, крупно исписанную и мелко

       о предмете – как мощно пуст он, бездушно рьян,

       как стесала конец его в острие белка.

       Белка пикирует на меня сквозь ствол ольхи,

       бумерангом вспоров воздушную яму,

       чтоб через миг вспорхнуть сквозь клен на верхи,

       противоход с буреломом сбив в пентаграмму.

       Не Рима матерь, не мудрь, не морок, не мир-манок

       белка. И не бела, зато детски люба:

       танец векши по вешкам крылат, так многоног,

       огнь-ангелок тешит и чешет губы.

       Дятлов невесел труд, и вид малахольн,

       майских жуков мычанью сродни, так что велком

       в наш психопарк, где что ни пиф-паф, то двуствольн:

       велком равняющим цель и целое белкам.

       Анастасия Андреева – поэт, прозаик, переводчик. Родилась в 1973 году в Ленинграде. Публикации в журналах ？Крещатик？, ？Интерпоэзия？, ？Новая Юность？, ？Слово/Word？, ？Волга？, ？Плавучий мост？ и др. С 2004 года живет в...