Стихи

       Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2024

       Об авторе | Татьяна Анатольевна Вольтская (12 декабря 1960 года, Ленинград) — поэт, эссеист, автор семнадцати сборников стихов. Предыдущая публикация в ？Знамени？ — № 4, 2023. Признана Минюстом РФ иностранным агентом.

       * * *

       Прости меня, прости меня, прости меня.

       Вон облаков рубашечки крестильные

       Поблёскивая складками, плывут себе,

       Внизу подростки пыль взметают бутсами.

       Прости меня, прости меня, прости меня

       За то, что в небе — слишком много синего,

       За то, что в сердце слишком много красного,

       Кипящего, надсадного, напрасного,

       За то, что в поле слишком много жёлтого,

       За то, что капли катятся из жёлоба,

       За то, что смерть — не вымерить, не выверить,

       А жизнь надета шиворот-навыворот.

       * * *

       Замело нас по самые окна.

       Вырос в печке кудрявый огонь.

       Тихо в доме. Дотронешься — вздрогну.

       Вьюга плачет — не знаешь, о ком?

       Чай согрелся. Я тоже не знаю.

       Только мелкого снега возня.

       Ночь пылает, как рана сквозная —

       Сквозь окно, сквозь тебя и меня,

       Сквозь заводы, посёлки и тюрьмы

       И рассеянные города.

       Только сердце — машиною в трюме

       Бесполезно стучит в никуда.

       Спи, по-детски свернувшись в калачик,

       У беременной вьюги внутри,

       И не слушай — пускай она плачет,

       И в глаза её не смотри.

       * * *

       Смотрит змей на голый северный сад,

       Ветки снежные, прямые дымы.

       Свет горит — на кухне двое сидят,

       Говорят о пустяках — это мы.

       На печи лежат сырые дрова,

       Утром высохнут — и можно топить.

       Даже если я совсем не права,

       Чай согрелся, и пора его пить.

       В окна дует. Эти двое на час

       Крепко связаны в один узелок.

       Снег, да ветер, да мерцающий глаз

       На окошке — ледяной василёк.

       * * *

       По белым камушкам, сердит,

       Переливается поток.

       На белом камушке сидит

       И смотрит в воду мой сынок.

       И отводя волос крыло

       И ниже голову клоня,

       Не это хрупкое стекло —

       Он видит мир, где нет меня.

       Он видит сосен этажи,

       Он видит серые глаза.

       Над белым камушком дрожит

       Синее неба — стрекоза.

       Сидит на камне мой сынок,

       Круглится бровь, темнеет ус,

       Когда он перейдёт поток,

       Я в белый камень превращусь.

       * * *

       Холмы Армении проведены смычком.

       Камней, лежащих на земле ничком,

       Двоящуюся даль не одолеть с наскока.

       В ребристых тополях — огромный телескоп,

       На голом черепе узоры скреп и скоб.

       Стемнеет — немигающее око

       Раскроется и отразит миры.

       Мы сядем в уголке, меж звёздной мишуры —

       Материи послед, зародыши галактик

       Переливаются и дышат в чёрных матках

       Живого космоса, таинственной игры.

       Учёный говорит о спектре и квазаре.

       А мне вчера торговка на базаре

       Бугристые гранаты продала.

       Надрежешь кожуру, откроешь шлюзы —

       И высыпаются тугие друзы

       Планет — и катятся по краешку стола.

       Кружится зеркало, похожее на разум,

       За спичками комет, за звёздным газом,

       А я спускаюсь по холму — туда,

       К умершим травам, каменным террасам,

       Где смотрит в небо опустевшим глазом

       Сухой чертополох — погасшая звезда.

       * * *

       Последние мирные годы.

       Под вечер на бывшей Сенной

       Заканчивают работу

       Сапожник, точильщик, портной.

       Закрою глаза — и увижу

       И маму, и папу — детьми,

       И круглую тумбу афиши,

       Киоск и скамейку в тени.

       Вот лёгкого зноя дрожанье,

       Вот Лещенко где-то поёт,

       И дедушка в новой пижаме

       С улыбкой по пляжу идёт.

       И бабушкин ситец в цветочек,

       И тополь, и детский галдёж.

       Точильщик всё точит и точит

       На круге невидимый нож.

       Портной докроит гимнастёрку,

       Сапожник — сапог из кирзы,

       И тётка в жакетке потёртой

       Положит кулёк на весы.

       Всё мирное кажется вечным,

       Партер засверкает к семи,

       И все они так же беспечны

       И призрачны — так же, как мы.

       * * *

       Светало. Нева текла, как благая весть.

       И небо слегка зеленело, и город весь

       Лежал на ладони вытянутой руки,

       Мосты закрывали железные лепестки.

       Потом прорывало запруду — валил народ

       В метро, на автобус, переправлялся вброд

       Через Литейный, покачивался трамвай

       Созревшим яблоком, ты говорил — давай

       Мы туфли купим тебе, раздавался свист

       Милиционера, и вывеска ？Букинист？

       Ныряла в арку, текли по спине мурашки,

       И нас тащило вперёд, по кишкам Апрашки,

       Трусам, полотенцам, шапкам, носкам — и зной

       Бесстыжего чрева докатывался до Сенной.

       А Невский лелеял свою красоту и спесь,

       И снег выходил на улицу, в белом весь,

       Невидимой тростью отсчитывая шаги

       До мёртвой царевны — лежащей в гробу реки.

       Коронный кофе — маленький четверной

       Непризнанный гений заказывал, над чумной

       Страной ни свет не струился, ни шёпот набожный,

       И только Пушкин прохаживался по набережной.

       Поэты — смеялся он — заправляют всем:

       Поэт на Конюшенной сторожит бассейн,

       А на Обводном поэт приручает газ

       В котельной — какое нынче тепло без нас.

       Стряхнув на сутки морок парнасских нег,

       Поэт охраняет склад, убирает снег,

       В сырых подвалах — переизбыток лир. —

       И пушкинский силуэт поднимал цилиндр.

       И город был — остров. Невидимый материк

       К нему посылал корабли отречённых книг,

       И вороны узникам в клювах несли стихи,

       Качались над Петропавловкой лопухи.

       И между строк летал тополиный пух,

       И в гастрономе тянулся обед до двух,

       И Бродский стоял на балконе, вперяя взор

       В святого Павла, и справа желтел собор.

       И ты говорил, из рюмочной выходя,

       Ступив на асфальт, блестящий после дождя —

       Казалось бы, век мечись, негодуй, томись,

       А всё-таки этот город имеет смысл:

       Бывает такая минута — прибита пыль,

       И луч, растолкав облака, ударяет в шпиль

       И под углом пронизывает проспект,

       Соединяя мнимости жизни — в спектр.

       Скользили глаза рассеянно за лучом,

       И голос твой проворачивался ключом

       От запертых серых волн и гранитных плит

       Пятнистых — как вспомнишь, так сердце и заболит.

       А нечего вспоминать — не достать рукой,

       И луч отяжелел и провис дугой,

       В крови намокнув, в тёмном её вине,

       А ключ утонул в Неве и блестит на дне.

       * * *

       Так часто я отражалась в этом зеркале,

       Так часто я опиралась на этот столик

       С салфеткой кружевною, так тихо зыркали

       За стёклами старые фоточки — только стоик

       Не вздрогнет и щёки не заплеснёт ладонями,

       И жизнь его сквозь солёную рябь глазную

       Не закачается водорослью придонною —

       А я уже захлебнулась, уже ревную

       К дивану, к часам, к шкафам с корешками книжными,

       Проросшими в душу, к чашке, всегда неполной,

       И к трещинке на тарелке — наверно, с вишнями,

       А может, с яблоками — не помню —

       Такого живого, гуляющего, свободного,

       Как рыба в воде, снующего, припадающего

       То к Кронверкскому, то к Крюкову, то к Обводному:

       Стою, не дыша, подглядываю — куда ещё.

       * * *

       Как тебе это платье синее

       И серёжки? Впрочем,

       Я в твоих зеркалах красивая,

       А в других — не очень.

       Моет окна в кафе уборщица,

       Тормозят машины,

       Талый снег под стеной топорщится,

       Весь в морщинах.

       И у нас не осталось времени,

       Платья синий парус

       Обмякает — но ты смотри на меня,

       Я и не состарюсь.

       * * *

       Мелькают нарядные буквы,

       Угрюмые — жмутся в тени,

       Мерцают подмостки Фейсбука,

       Как сельского клуба огни.

       А мы ускользнём на минуту,

       Столкнёмся — глазами в глаза

       И выпьем какой-нибудь мутной

       Настойки — а разве нельзя?

       По первому снегу покружим

       Вон там, за забором, в глуши,

       Где мир неуклюж и простужен

       И белыми нитками шит.

       * * *

       Двор присыпан белой нонпарелью:

       Как судьбу читаешь — не прочтёшь.

       Облако в облезлом оперенье.

       Леса чёрно-белого чертёж.

       Дом холодный. Что-то будет с нами?

       Затопи-ка печку поскорей.

       До утра согреемся — не знаю.

       В чайник ледяной воды налей.

       Ходит ветер по бесхозной чаще,

       И ведро — в колодце на цепи.

       Бог подносит новый день, как чашу —

       Выпей с благодарностью и спи.

       * * *

       Звонил, когда я не ждала,

       И бормотал чего-то тихое.

       А за окном ольха цвела,

       Вода текла, синица тикала —

       Как будто приближая час

       Свидания или прощания,

       И облака текли сквозь нас,

       Неясные, как обещания,

       И голых тополей дымок,

       И непроснувшиеся корни,

       И таял голоса комок —

       То ли на ветке, то ли в горле.

       * * *

       А жизнь — всегда не удалась.

       Ночной состав идёт порожним.

       И в вечности гнилую пасть

       Вплывает блюдечко с пирожным,

       И залихватское авось,

       И отзвуки глухого лая,

       И мокрый снег, как тайный гость,

       Идёт, следов не оставляя.

       * * *

       Поэты пишут, как софисты,

       На непонятном языке,

       А рядом вспыхивают листья,

       И жизнь висит на волоске,

       В кастрюле набухает тесто,

       Ремонт не кончится никак,

       И мимо текста, мимо текста

       Любовь крадётся на чердак,

       И непродвинутый читатель,

       С машины соскребая лёд,

       То чёрта помянёт некстати,

       То над Есениным всплакнёт.

       * * *

       Это жизнь после жизни,

       Мы с тобою, обнявшись, скользим,

       По тропинке кружимся,

       Озарённые светом осин,

       Мы играем влюблённых,

       Нам не верит никто, ну и пусть,

       Только факелы клёнов,

       Зашумев, освещают наш путь,

       И вода с поволокой

       Неподвижно глядит из пруда,

       Как немного неловко

       Мы с тобою скользим в никуда

       Мимо спящего дома

       С лепестками рассохшихся рам —

       Ни улыбки, ни стона,

       Только тени летят по дворам,

       Мимо окон с огнями

       И цветущих во тьме фонарей,

       Мимо преданных нами

       И забытых — быстрей и быстрей,

       Мимо стынущей речки,

       Мимо пахнущей потом земли.

       Обними меня крепче

       Перед тем как исчезнем вдали.

       * * *

       Тяжёлый свет висит на фонаре,

       Спадая на неструганые брёвна,

       И воздух, полный точек и тире,

       Густеет и становится объёмным.

       За угол бани забегает мышь,

       Поблёскивает наледь у колодца,

       И ты внутри, как дерево, стоишь,

       И чуешь телом годовые кольца,

       И видишь наяву годичный круг,

       Начерченный по замершему саду

       Седым пунктиром — с севера на юг

       И месяцев летящих кавалькаду —

       От заметённой ёлки до столба,

       Чья тень на стену падает, косая,

       Сквозь яблони, сараи, сквозь тебя —

       Глухим галопом сердце сотрясая.

       * * *

       Иду от тебя, и дорожка —

       Как будто впервые — нова:

       Направо дворцы понарошку,

       И вышита гладью Нева,

       Налево кирпичную мебель

       Заводов забыли убрать,

       А прямо — помятого неба

       В косую линейку тетрадь.

       Всё это скребётся под веком,

       Как спирт, обжигает нутро,

       И песенкой прошлого века

       Страдает баян у метро.

       * * *

       Мир полон осени — рассеянных лучей,

       Забытых слов и облетевших звуков.

       Тропинка мокрая и высохший ручей,

       И солнце наклонилось близоруко.

       Лес набок лёг, подобно кораблю:

       Огромный, запотевший, затонувший.

       Душа не в силах выдохнуть люблю,

       Как будто кто-то затыкает уши.

       Она плывёт к тебе, стеклянно дребезжа,

       Рассыпаться осколками готова,

       И лист кидается с шестого этажа

       Дымящегося дерева пустого.

       * * *

       Снег роится облаком у дверей,

       Раскатились ягоды фонарей,

       Уплывают автобусы, будто сны,

       И деревья белым обведены.

       Проступает каждое, будто мысль

       И опять теряется. Не томись —

       Разгадать её всё равно нельзя,

       Вдоль ограды по мокрому льду скользя

       Мимо дома, где только что пили чай,

       И синица вспархивала с плеча,

       А потом уже и не помню что,

       Помню только — стояли среди пальто

       В коридоре, к челу наклонив чело.

       Лучше этого не было ничего.

       * * *

       Чем ближе вечный сон,

       Тем сон ночной короче —

       Вдоль эрогенных зон

       И новостных обочин

       Он медленно ползёт,

       Как червячок трамвая,

       Как межпланетный зонд,

       Звеня и застревая.

       Слетает херувим,

       Оранжевый, как белка,

       И ломиком своим

       Переключает стрелку.

       * * *

       Прости мне, Господи, уныние,

       Когда весь мир так бел и чист,

       Когда Васильевского линии

       Ложатся на тетрадный лист,

       Когда деревья, как пророчества,

       Стоят, холодный свет держа,

       Прости, что ничего не хочется,

       Что скорчилась в углу душа.

       Я знаю, это богоборчество,

       Бессмысленный и скучный бунт.

       И неба содранная корочка

       Пылает, и куранты бьют

       Под ясным шпилем Петропавловки,

       Устроившимся в простоте

       На часовых зубцах и валиках,

       На времени — как на воде.

       И я растерянно стою на ней,

       Разглядывая жизнь в упор,

       И снег под проводами-струнами

       Лениво переходит двор.

       * * *

       Вода, бегущая из крана,

       Тарелка с хлебом на столе,

       И ветер, за оконной рамой

       Кочующий по всей земле,

       И ель с протянутою лапой,

       И неба ситчик голубой —

       Как комната с зажжённой лампой,

       Всё освещается тобой.

       Чужой страны шуршащий веер,

       Бормочущие тополя,

       Кувшин, молочница, Вермеер,

       На пёстром коврике туфля.

       Об авторе | Татьяна Анатольевна Вольтская (12 декабря 1960 года, Ленинград) — поэт, эссеист, автор семнадцати сборников стихов. Предыдущая публикация в ？Знамени？ — № 4, 2023. Признана Минюстом РФ иностранным агентом.

       * * *

       Прости меня, прости меня, прости меня.

       Вон облаков рубашечки крестильные

       Поблёскивая складками, плывут себе,

       Внизу подростки пыль взметают бутсами.

       Прости меня, прости меня, прости меня

       За то, что в небе — слишком много синего,

       За то, что в сердце слишком много красного,

       Кипящего, надсадного, напрасного,

       За то, что в поле слишком много жёлтого,

       За то, что капли катятся из жёлоба,

       За то, что смерть — не вымерить, не выверить,

       А жизнь надета шиворот-навыворот.

       * * *

       Замело нас по самые окна.

       Вырос в печке кудрявый огонь.

       Тихо в доме. Дотронешься — вздрогну.

       Вьюга плачет — не знаешь, о ком?

       Чай согрелся. Я тоже не знаю.

       Только мелкого снега возня.

       Ночь пылает, как рана сквозная —

       Сквозь окно, сквозь тебя и меня,

       Сквозь заводы, посёлки и тюрьмы

       И рассеянные города.

       Только сердце — машиною в трюме

       Бесполезно стучит в никуда.

       Спи, по-детски свернувшись в калачик,

       У беременной вьюги внутри,

       И не слушай — пускай она плачет,

       И в глаза её не смотри.

       * * *

       Смотрит змей на голый северный сад,

       Ветки снежные, прямые дымы.

       Свет горит — на кухне двое сидят,

       Говорят о пустяках — это мы.

       На печи лежат сырые дрова,

       Утром высохнут — и можно топить.

       Даже если я совсем не права,

       Чай согрелся, и пора его пить.

       В окна дует. Эти двое на час

       Крепко связаны в один узелок.

       Снег, да ветер, да мерцающий глаз

       На окошке — ледяной василёк.

       * * *

       По белым камушкам, сердит,

       Переливается поток.

       На белом камушке сидит

       И смотрит в воду мой сынок.

       И отводя волос крыло

       И ниже голову клоня,

       Не это хрупкое стекло —

       Он видит мир, где нет меня.

       Он видит сосен этажи,

       Он видит серые глаза.

       Над белым камушком дрожит

       Синее неба — стрекоза.

       Сидит на камне мой сынок,

       Круглится бровь, темнеет ус,

       Когда он перейдёт поток,

       Я в белый камень превращусь.

       * * *

       Холмы Армении проведены смычком.

       Камней, лежащих на земле ничком,

       Двоящуюся даль не одолеть с наскока.

       В ребристых тополях — огромный телескоп,

       На голом черепе узоры скреп и скоб.

       Стемнеет — немигающее око

       Раскроется и отразит миры.

       Мы сядем в уголке, меж звёздной мишуры —

       Материи послед, зародыши галактик

       Переливаются и дышат в чёрных матках

       Живого космоса, таинственной игры.

       Учёный говорит о спектре и квазаре.

       А мне вчера торговка на базаре

       Бугристые гранаты продала.

       Надрежешь кожуру, откроешь шлюзы —

       И высыпаются тугие друзы

       Планет — и катятся по краешку стола.

       Кружится зеркало, похожее на разум,

       За спичками комет, за звёздным газом,

       А я спускаюсь по холму — туда,

       К умершим травам, каменным террасам,

       Где смотрит в небо опустевшим глазом

       Сухой чертополох — погасшая звезда.

       * * *

       Последние мирные годы.

       Под вечер на бывшей Сенной

       Заканчивают работу

       Сапожник, точильщик, портной.

       Закрою глаза — и увижу

       И маму, и папу — детьми,

       И круглую тумбу афиши,

       Киоск и скамейку в тени.

       Вот лёгкого зноя дрожанье,

       Вот Лещенко где-то поёт,

       И дедушка в новой пижаме

       С улыбкой по пляжу идёт.

       И бабушкин ситец в цветочек,

       И тополь, и детский галдёж.

       Точильщик всё точит и точит

       На круге невидимый нож.

       Портной докроит гимнастёрку,

       Сапожник — сапог из кирзы,

       И тётка в жакетке потёртой

       Положит кулёк на весы.

       Всё мирное кажется вечным,

       Партер засверкает к семи,

       И все они так же беспечны

       И призрачны — так же, как мы.

       * * *

       Светало. Нева текла, как благая весть.

       И небо слегка зеленело, и город весь

       Лежал на ладони вытянутой руки,

       Мосты закрывали железные лепестки.

       Потом прорывало запруду — валил народ

       В метро, на автобус, переправлялся вброд

       Через Литейный, покачивался трамвай

       Созревшим яблоком, ты говорил — давай

       Мы туфли купим тебе, раздавался свист

       Милиционера, и вывеска ？Букинист？

       Ныряла в арку, текли по спине мурашки,

       И нас тащило вперёд, по кишкам Апрашки,

       Трусам, полотенцам, шапкам, носкам — и зной

       Бесстыжего чрева докатывался до Сенной.

       А Невский лелеял свою красоту и спесь,

       И снег выходил на улицу, в белом весь,

       Невидимой тростью отсчитывая шаги

       До мёртвой царевны — лежащей в гробу реки.

       Коронный кофе — маленький четверной

       Непризнанный гений заказывал, над чумной

       Страной ни свет не струился, ни шёпот набожный,

       И только Пушкин прохаживался по набережной.

       Поэты — смеялся он — заправляют всем:

       Поэт на Конюшенной сторожит бассейн,

       А на Обводном поэт приручает газ

       В котельной — какое нынче тепло без нас.

       Стряхнув на сутки морок парнасских нег,

       Поэт охраняет склад, убирает снег,

       В сырых подвалах — переизбыток лир. —

       И пушкинский силуэт поднимал цилиндр.

       И город был — остров. Невидимый материк

       К нему посылал корабли отречённых книг,

       И вороны узникам в клювах несли стихи,

       Качались над Петропавловкой лопухи.

       И между строк летал тополиный пух,

       И в гастрономе тянулся обед до двух,

       И Бродский стоял на балконе, вперяя взор

       В святого Павла, и справа желтел собор.

       И ты говорил, из рюмочной выходя,

       Ступив на асфальт, блестящий после дождя —

       Казалось бы, век мечись, негодуй, томись,

       А всё-таки этот город имеет смысл:

       Бывает такая минута — прибита пыль,

       И луч, растолкав облака, ударяет в шпиль

       И под углом пронизывает проспект,

       Соединяя мнимости жизни — в спектр.

       Скользили глаза рассеянно за лучом,

       И голос твой проворачивался ключом

       От запертых серых волн и гранитных плит

       Пятнистых — как вспомнишь, так сердце и заболит.

       А нечего вспоминать — не достать рукой,

       И луч отяжелел и провис дугой,

       В крови намокнув, в тёмном её вине,

       А ключ утонул в Неве и блестит на дне.

       * * *

       Так часто я отражалась в этом зеркале,

       Так часто я опиралась на этот столик

       С салфеткой кружевною, так тихо зыркали

       За стёклами старые фоточки — только стоик

       Не вздрогнет и щёки не заплеснёт ладонями,

       И жизнь его сквозь солёную рябь глазную

       Не закачается водорослью придонною —

       А я уже захлебнулась, уже ревную

       К дивану, к часам, к шкафам с корешками книжными,

       Проросшими в душу, к чашке, всегда неполной,

       И к трещинке на тарелке — наверно, с вишнями,

       А может, с яблоками — не помню —

       Такого живого, гуляющего, свободного,

       Как рыба в воде, снующего, припадающего

       То к Кронверкскому, то к Крюкову, то к Обводному:

       Стою, не дыша, подглядываю — куда ещё.

       * * *

       Как тебе это платье синее

       И серёжки? Впрочем,

       Я в твоих зеркалах красивая,

       А в других — не очень.

       Моет окна в кафе уборщица,

       Тормозят машины,

       Талый снег под стеной топорщится,

       Весь в морщинах.

       И у нас не осталось времени,

       Платья синий парус

       Обмякает — но ты смотри на меня,

       Я и не состарюсь.

       * * *

       Мелькают нарядные буквы,

       Угрюмые — жмутся в тени,

       Мерцают подмостки Фейсбука,

       Как сельского клуба огни.

       А мы ускользнём на минуту,

       Столкнёмся — глазами в глаза

       И выпьем какой-нибудь мутной

       Настойки — а разве нельзя?

       По первому снегу покружим

       Вон там, за забором, в глуши,

       Где мир неуклюж и простужен

       И белыми нитками шит.

       * * *

       Двор присыпан белой нонпарелью:

       Как судьбу читаешь — не прочтёшь.

       Облако в облезлом оперенье.

       Леса чёрно-белого чертёж.

       Дом холодный. Что-то будет с нами?

       Затопи-ка печку поскорей.

       До утра согреемся — не знаю.

       В чайник ледяной воды налей.

       Ходит ветер по бесхозной чаще,

       И ведро — в колодце на цепи.

       Бог подносит новый день, как чашу —

       Выпей с благодарностью и спи.

       * * *

       Звонил, когда я не ждала,

       И бормотал чего-то тихое.

       А за окном ольха цвела,

       Вода текла, синица тикала —

       Как будто приближая час

       Свидания или прощания,

       И облака текли сквозь нас,

       Неясные, как обещания,

       И голых тополей дымок,

       И непроснувшиеся корни,

       И таял голоса комок —

       То ли на ветке, то ли в горле.

       * * *

       А жизнь — всегда не удалась.

       Ночной состав идёт порожним.

       И в вечности гнилую пасть

       Вплывает блюдечко с пирожным,

       И залихватское авось,

       И отзвуки глухого лая,

       И мокрый снег, как тайный гость,

       Идёт, следов не оставляя.

       * * *

       Поэты пишут, как софисты,

       На непонятном языке,

       А рядом вспыхивают листья,

       И жизнь висит на волоске,

       В кастрюле набухает тесто,

       Ремонт не кончится никак,

       И мимо текста, мимо текста

       Любовь крадётся на чердак,

       И непродвинутый читатель,

       С машины соскребая лёд,

       То чёрта помянёт некстати,

       То над Есениным всплакнёт.

       * * *

       Это жизнь после жизни,

       Мы с тобою, обнявшись, скользим,

       По тропинке кружимся,

       Озарённые светом осин,

       Мы играем влюблённых,

       Нам не верит никто, ну и пусть,

       Только факелы клёнов,

       Зашумев, освещают наш путь,

       И вода с поволокой

       Неподвижно глядит из пруда,

       Как немного неловко

       Мы с тобою скользим в никуда

       Мимо спящего дома

       С лепестками рассохшихся рам —

       Ни улыбки, ни стона,

       Только тени летят по дворам,

       Мимо окон с огнями

       И цветущих во тьме фонарей,

       Мимо преданных нами

       И забытых — быстрей и быстрей,

       Мимо стынущей речки,

       Мимо пахнущей потом земли.

       Обними меня крепче

       Перед тем как исчезнем вдали.

       * * *

       Тяжёлый свет висит на фонаре,

       Спадая на неструганые брёвна,

       И воздух, полный точек и тире,

       Густеет и становится объёмным.

       За угол бани забегает мышь,

       Поблёскивает наледь у колодца,

       И ты внутри, как дерево, стоишь,

       И чуешь телом годовые кольца,

       И видишь наяву годичный круг,

       Начерченный по замершему саду

       Седым пунктиром — с севера на юг

       И месяцев летящих кавалькаду —

       От заметённой ёлки до столба,

       Чья тень на стену падает, косая,

       Сквозь яблони, сараи, сквозь тебя —

       Глухим галопом сердце сотрясая.

       * * *

       Иду от тебя, и дорожка —

       Как будто впервые — нова:

       Направо дворцы понарошку,

       И вышита гладью Нева,

       Налево кирпичную мебель

       Заводов забыли убрать,

       А прямо — помятого неба

       В косую линейку тетрадь.

       Всё это скребётся под веком,

       Как спирт, обжигает нутро,

       И песенкой прошлого века

       Страдает баян у метро.

       * * *

       Мир полон осени — рассеянных лучей,

       Забытых слов и облетевших звуков.

       Тропинка мокрая и высохший ручей,

       И солнце наклонилось близоруко.

       Лес набок лёг, подобно кораблю:

       Огромный, запотевший, затонувший.

       Душа не в силах выдохнуть люблю,

       Как будто кто-то затыкает уши.

       Она плывёт к тебе, стеклянно дребезжа,

       Рассыпаться осколками готова,

       И лист кидается с шестого этажа

       Дымящегося дерева пустого.

       * * *

       Снег роится облаком у дверей,

       Раскатились ягоды фонарей,

       Уплывают автобусы, будто сны,

       И деревья белым обведены.

       Проступает каждое, будто мысль

       И опять теряется. Не томись —

       Разгадать её всё равно нельзя,

       Вдоль ограды по мокрому льду скользя

       Мимо дома, где только что пили чай,

       И синица вспархивала с плеча,

       А потом уже и не помню что,

       Помню только — стояли среди пальто

       В коридоре, к челу наклонив чело.

       Лучше этого не было ничего.

       * * *

       Чем ближе вечный сон,

       Тем сон ночной короче —

       Вдоль эрогенных зон

       И новостных обочин

       Он медленно ползёт,

       Как червячок трамвая,

       Как межпланетный зонд,

       Звеня и застревая.

       Слетает херувим,

       Оранжевый, как белка,

       И ломиком своим

       Переключает стрелку.

       * * *

       Прости мне, Господи, уныние,

       Когда весь мир так бел и чист,

       Когда Васильевского линии

       Ложатся на тетрадный лист,

       Когда деревья, как пророчества,

       Стоят, холодный свет держа,

       Прости, что ничего не хочется,

       Что скорчилась в углу душа.

       Я знаю, это богоборчество,

       Бессмысленный и скучный бунт.

       И неба содранная корочка

       Пылает, и куранты бьют

       Под ясным шпилем Петропавловки,

       Устроившимся в простоте

       На часовых зубцах и валиках,

       На времени — как на воде.

       И я растерянно стою на ней,

       Разглядывая жизнь в упор,

       И снег под проводами-струнами

       Лениво переходит двор.

       * * *

       Вода, бегущая из крана,

       Тарелка с хлебом на столе,

       И ветер, за оконной рамой

       Кочующий по всей земле,

       И ель с протянутою лапой,

       И неба ситчик голубой —

       Как комната с зажжённой лампой,

       Всё освещается тобой.

       Чужой страны шуршащий веер,

       Бормочущие тополя,

       Кувшин, молочница, Вермеер,

       На пёстром коврике туфля.