Стихи

       Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2021

       Об авторе | Олеся Александровна Николаева (6.06.1955, Москва) — поэт, прозаик, эссеист; окончила Литературный институт им. Горького. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Национальной премии ？Поэт？ (2006), профессор Литературного института им. Горького. Постоянный автор ？Знамени？, предыдущая публикация стихов — в № 7, 2018. Живет в Переделкине.

       Уроки русского

       ？Когда случилось петь Офелии…？

       Борис Пастернак

       Когда случилось петь Цветаевой —

       в конце, увязнув в гуще ила,

       она о той себе, изваянной

       из пены, — думать позабыла.

       Когда случилось петь Ахматовой —

       под занавес, среди надгробий,

       она гляделась в сумрак матовый,

       зеркальных сторонясь подобий.

       И даже память меркла, таяла

       в глуби лилового оттенка:

       где громогласная Цветаева?

       Где легконогая Горенко?

       Живи такой, какой не хочется,

       страшись, что в небе отразится,

       как Муза по земле волочится,

       как ковыляет Царь-Девица…

       Зачем, когда — не завораживать,

       не петь всей грудью, но отныне

       скрывать одышку, загораживать

       лирическою героиней?

       И ты, тоска, тоска вселенская,

       признайся: мир тебя рисует,

       как вечно-женственное, женское

       по вечной юности тоскует.

       * * *

       Как влезешь в ямб, так и не вылезешь.

       Смирись, пока не сморит сон

       и ритм иной себе не вылежишь,

       чтоб бился с сердцем в унисон.

       Но он — то искрой электрической

       пронижет, то повысит тон,

       а в связке с рифмой дактилической

       особенно привязчив он.

       И вот — с утра и сад, и улица

       в его поток вовлечены,

       и всё здесь плещется, рифмуется

       на гребне звуковой волны.

       Как будто с берега Эгейского

       Эол принёс мне этот пыл,

       и призраков ума житейского

       он, как троянцев, потопил.

       * * *

       Это кто на чужом пиру

       начинает свою игру?

       На широкой скамье покоясь,

       в рукава, в карманы, за пояс

       со стола сгребает объедки

       и с гостями сидит в беседке?

       Поднимается во весь рост,

       словно некий готовит тост.

       Но взмахнёт двумя рукавами,

       а оттуда — с перепелами,

       утки, куры, индейки, гуси —

       расплываются на воздуси.

       Одевается плотью снедь,

       гоготать начинает, петь.

       Муза их облекает в слово.

       Муза любит птиц, птицелова,

       а ещё — когда кто-нибудь

       даст метафору развернуть.

       Наследство

       Рыцарство, братство, служенье, Прекрасную Даму,

       кодексы чести и страсти, любовную драму,

       трепет, восторг, предвкушенье наград и побед, —

       к звёздам летит мотылёк на мерцающий свет;

       розу на шляпе, земной красоте славословье,

       жертвенность, жизнь как скитанье по бурным волнам, —

       это в наследство оставило нам

       благословенное Средневековье.

       Так и застыли все — ？любит — не любит？, гадая:

       страстная эта любовь — не виденье ли рая

       или прельщенье бесовское всем на беду:

       — Если не любит, пусть будет со мною в аду!

       Это стоянье над бездной среди круговерти:

       розы увянут, и сгинут в ветвях соловьи,

       а ведь как пели, цвели!..

       От несчастной любви

       нету лекарства, за исключением смерти…

       Плохо кончаются тут роковые романы.

       Средневековый песок набивает карманы.

       Ревность бьёт в голову, в печень вгрызается ложь.

       — Ты на себя не похожа!

       — И ты не похож!

       …Как говорил мне одетый в потёртую робу

       странник измученный, кашлял и бил себя в грудь:

       — Да всё равно получается: жизнь — это путь

       средь бедуинов и фриков — к Господнему Гробу.

       Июльская картинка

       Зараза гиблая, летучая!

       Сиди на месте, хошь не хошь.

       И, карантинами измучена,

       на стенку лезет молодёжь.

       Зайдётся ритмами убойными,

       а то — допев про поворот,

       ？Поверь в мечту!？ — ночами знойными

       противным голосом поёт.

       Сама земля суха, измаяна.

       И дед, споткнувшись о порог,

       ругается, что нет хозяина,

       чтобы всех свернуть в бараний рог.

       А женщины, ума свободного,

       скрывают в тёмных зеркалах

       боль увядания бесплодного

       и страх остаться на бобах.

       И кажется — уже проигранным

       любое дело.

       Мужики

       живут, как будто с корнем вырванным

       из почвы, маясь от тоски.

       Следят за сводками больничными,

       и тут уже не до манер.

       И кажутся реалистичными

       изображения химер.

       В ночи такая повстречается

       и гаркнет, обрывая сон:

       — Запомни, с грешником случается

       Всё то, чего боится он!

       Тело

       Тело — служка мой верный, коник, верблюд — на своём горбу

       в рай меня тащит, пока не ляжет в гробу,

       терпит холод и зной, посты, бденья, табу,

       морщинами расписывается на лбу.

       Ах, выйдет срок, уляжется головой на восток, времени поперёк,

       пока его мамка-сыра земля не примет в утробу, развяжет себе пупок.

       Мол, спи-почивай, выращу из тебя шиповник, и пусть расцветает впрок

       колючий красный цветок!

       …Бывало, тело моё болело — за слова мои и дела.

       Слух полнился шумом, голос охрип, в глазах округа плыла.

       Я ломала руки, кривила губы, морила тело, не ела и не спала,

       закусывала удила.

       И жалко мне с телом моим расставаться — сроднилась с ним.

       За нами обоими всюду, клубясь, как дым,

       охотились юркие бесы, но, тайной покрыт, незрим,

       следил херувим.

       …И вот мне снится, что я без тела в воздухе — на весу —

       ни губ у меня для речи, ни глаз уронить слезу.

       Лишь шелестит шиповник с красным цветком внизу:

       — Если ты меня не спасёшь — и я тебя не спасу!

       * * *

       Техника сжигания жира без диет и спортзала

       нагнала меня и заказала.

       Скучный минимализм — лето, жара с сушью.

       Это бесчувствие уже почти как бездушье.

       Знаю, погубят нас собственные желанья —

       жёсткие их завитки круты, как шкура баранья.

       Но уходят в отказ и душа, и тело.

       — Хочешь чего?

       — Нет-нет!

       — Как же, ведь ты хотела!

       Мало ли… Ничего! Кроме сиденья в трюме

       разума моего, в подполе, в келье, в чуме,

       в бункере: там такой неподдельный свиток,

       где записано, в чём был у меня избыток.

       Лишние разговоры, люди, шаги, попытки,

       чаянья, страхи, слухи, сердечные муки, пытки.

       Сколько напрасной силы и придуманной страсти,

       тщетного пыла, жара, краплёной масти…

       И на чадящем огне маленькой злой горелки

       я сожгу эти записи, почерк дрожащий, мелкий,

       тон завиральный, росчерк, неровность линий.

       Отблеск от пламени красный, переходящий в синий.

       И убирая лишнее, сим обретаю навык

       быть такой, как задумано, — безо всяких добавок.

       Это и называется, как я сейчас узнала,

       ？техникой сжигания жира без диет и спортзала？.

       * * *

       Здесь конец открытому простору

       и обрыв привычной колеи,

       словно с неба опускают штору,

       закрывая замыслы свои.

       Словно этим самым говорят нам:

       ？Будущего ведать не дано？.

       …Непонятное — о непонятном

       в темноте снимается кино.

       Но не пробуй, не дерзай, без спроса

       даже не пытайся разглядеть,

       что там дальше собственного носа,

       и в себе ищи, что ищешь, впредь.

       И непредсказуемый грядущий

       день иглой Кощеевой зашит.

       Если так, то пусть поёт поющий,

       остроумный сам себя смешит.

       Сочинитель пишет, глядя в бездну:

       там финал открыт и прост сюжет.

       И выходит у него железно:

       будущего нет и смерти нет.

       Жизнь Инны Ли, рассказанная ею самой