Стихотворения

       Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2021

       ПЕРЕМЕНА ПОГОДЫ

       Ну наконец весна не поленилась!

       Сиреневых кустов пучки,

       как в роднике, плескаются в озоне,

       и прет трава на влажном черноземе,

       и воздух катится подобием реки.

       И обтекает встречные предметы,

       и облака прохладные плывут.

       И где ж они достали столько света,

       чтоб мир промыть за несколько минут!

       * * *

       Какие громады, коряги.

       Как небо утяжелено —

       в скопленьях сияющей влаги

       сквозит голубое окно.

       Но нет невесомее веса,

       чем эта лепная вода,

       чем чудища эти из леса

       явившиеся сюда.

       И сладкий ментоловый холод

       слетает со светлых высот

       туда, где пылящийся город

       в воронке июня живет.

       Деревья, облитые тенью,

       лучом изнутри зажжены

       и в праздничное шелестенье

       с верхушками погружены.

       И в городе слышны раскаты

       огромного лета, и вот —

       над всеми раскинут пернатый,

       наплывший на нас небосвод.

       И в воздухе летних разрядов,

       в машинах, бегущих гурьбой,

       и в облаке, в небе, и рядом —

       приближенность встречи с тобой.

       * * *

       Все будет хорошо и просто.

       Душа не делом занята —

       сильнее всякого уродства

       противоядье — красота.

       И теплота. И это рядом.

       Тобою стало, стало мной.

       Деревьев голубых громада,

       раздвинутая под луной.

       Окна полночного царица,

       из од Державина луна!

       По мелким лужам золотится

       наветреная сторона.

       А ветки смотрят в небо, в лето,

       и вечер длится до темна.

       Пригорок тучи фиолетов,

       а там закатные тона.

       И все потонет в этом море —

       любая боль, любой недуг,

       вот в этом гаснущем просторе

       и в доброте вот этих рук.

       * * *

       Впускают день в растворы ставен,

       в дом, в сумрак зеленей запруд.

       И слиток золота расплавлен,

       и жаркие лучи текут.

       И словно кровь под тонкой кожей

       дрожащий свет голубоват.

       И белоснежие подножий,

       где к лесу облака стоят,

       где в глубине горячей хвои

       бездонный полдень зарожден.

       И я опять глаза закрою,

       чтоб длился, длился этот сон.

       БЕЗ ТЕБЯ

       Закутанный до подбородка

       в съезжающую простыню,

       лежу на лунной сковородке

       и сон, зажмурившись, маню.

       Но сон уходит напопятный…

       От центра комнаты к окну

       неона голубые пятна:

       их я и принял за луну.

       Тягучий жар течет навылет —

       балкон широко отворен.

       Все небо вспышки световые

       обхватывают с двух сторон.

       И мне уже совсем не спится.

       Мне в тягость эта тишина.

       Вновь одинокая зарница

       вдали бесшумно зажжена.

       ОДА ТЕЛЕФОНУ

       Сколько раз надежда явно, хрупко

       просыпалась, только я снимал

       с телефона кремовую трубку

       и далекий слышался сигнал.

       А мечта моя уже витала

       там, где я и сроду не бывал.

       Будто бы я выходил с вокзала

       и сейчас на площади стоял.

       Город у вокзала… явно старый.

       Вон домишек двухэтажных ряд.

       И такси у края тротуара —

       ？Волги？, но не новые стоят.

       Площадь пересекши за толпою,

       я сейчас сверну за поворот.

       Улица с троллейбусом, с листвою

       предо мною шириться пойдет.

       И дорогу расспросив у встречных,

       я в троллейбус сяду у окна.

       И салон пустеет на конечной.

       Деревца. Дома. Река видна.

       И чуть-чуть потрескивают нити.

       Где-то в измерении шестом,

       нелюбезный голос: ？Говорите？.

       Тишина. И голос твой потом.

       Сад раскидывается под дождем,

       капли тянут с собою листву. —

       Непогоду с тобой переждем

       и не сразу поедем в Москву.

       Загремят осторожно ключи,

       затворяясь от всех непогод,

       и трепещущий отсвет свечи

       вверх по бревнам опять поползет.

       * * *

       Мокрый ветер из чащи летящий,

       щеки пышут, разгорячены.

       Как наполненный музыкой ящик,

       дом стоит посреди тишины.

       * * *

       Я позабыл, как выглядит трава

       на пустырях в земле, с песком, корявой,

       и я не понял, что это, сперва,

       и лишь потом дошло, что пахнут травы.

       Всего-то метров десять… За стеной

       троллейбусы, асфальты, пешеходы.

       А здесь — нагретый запах травяной,

       десяток метров луговой свободы.

       Я позабыл. Я жил с тобой не в лад,

       моя Москва, огромная столица,

       где поезда летят, в кафе пьют лимонад,

       и носятся с вечерним криком птицы.

       * * *

       Все растеклось в отраженьях —

       замкнутый мир двойников.

       Дерево силой сцепленья

       втянуто в блеск облаков.

       Их полотняной основой

       застланы лужи вокруг.

       Светлый, зеленый, лиловый

       полдень плывет под каблук.

       Рама окна приоткрыта —

       странный доносится гуд:

       там по асфальтам политым

       мокрые шины бегут.

       У жары выдергивают жало,

       и приятней видеть мне вдвойне

       город, остывающий устало

       в пепельно-закатной глубине.

       Край у неба тонко золотится,

       крыши заглянули в пустоту,

       небосвод вымеривают птицы,

       крестиком чернея на лету.

       Вон закат летит в стекле машины.

       И в тупом, горячем забытьи

       дачные и потные мужчины

       тащат сумки тяжкие свои.

       * * *

       Спит Москва, стремительно пустея,

       тишиной наполнены дворы.

       Электричек золотые змеи

       выползли из логова жары.

       3-Е АПРЕЛЯ

       Зачем пророку жжет язык

       и рвется из гортани крик?

       Зачем вокруг толпой стоят,

       не верят, верят и кричат?

       Зачем на темных лицах птичьих

       под знойным небом меловым

       горит огонь, меняя им

       их повседневное обличье?

       Зачем? Зачем?

       А, впрочем, нет,

       К чему ходить нам так далёко —

       и в нашу грудь в семнадцать лет

       задвинут смутный жар пророка.

       А после скажут: детский бред.

       А после — схожи все пути,

       костюмы схожи, схожи лица.

       Мечтательство недолго длится —

       пора, мой милый, подрасти.

       Завертывают туже пресс:

       контора — круг семьи — контора.

       В столовой клочья разговора.

       Ты встал на место — Ты исчез.

       И так вот человек живет? —

       Проходит день, проходит год,

       вся жизнь проходит — мимо, мимо,

       песок в часах, да что песок!

       А там финал непоправимый

       из плохо пригнанных досок.

       Но средь болота, средь трясины

       засасывающих забот

       есть твердь, есть праздник годовщины,

       которой наш союз живет.

       Оплот… сказал бы — против жизни.

       Да жизнь ли — мертвая вода,

       в которой гибнут без следа

       или — ликующие слизни —

       кишат, не ведая стыда?

       ？Так не умрет же наш союз

       Свободный, радостный и гордый,

       И в счастьи и в несчастьи твердый？.

       Так не умрет же наш союз!

       P.S.

       И пусть не так уж это ново,

       пусть это сказано до нас,

       и повторится слово в слово.

       И не один, должно быть, раз.

       Большой беды не вижу в том —

       у всех времен одна основа,

       все жили так, как мы живем.

       * * *

       Кричи — и не услышат крик.

       Не уши, а сердца глухие.

       Из вас — любой — давно отвык

       от неприглаженной стихии,

       и темен вам живой язык.

       Я жив дыханьем вашим. Я —

       песчинка в буре бытия, —

       а ты песчинки сосчитал?

       от плоти плоть, частей частица —

       и как же насмерть мне не биться,

       чтоб крик мой вашим криком стал!

       Есть некий избранный поэт, —

       ах, это поза, плод разлада,

       души униженной отрада,

       которой высказаться надо,

       а слушателя нет и нет.

       Я связан с вами жилой каждой,

       бессмертною душою, жаждой

       делиться радостью, бедой —

       а вы и слушать не хотите,

       не видите и не глядите,

       отгородившись глухотой.

       Толпа? — конечно же, толпа.

       Тупа? — конечно же, тупа.

       Но это кровь моя и плоть,

       в любом моей души частица.

       И чудный дар мне дал Господь,

       чтоб с вами мог я поделиться.

       * * *

       И туча ночь воздвигла над землей.

       И ель огромная, боясь оборотиться,

       застыла, повернувшись к ней спиной.

       Трещат цикады, и умолкли птицы.

       И стихло все. И в воздухе стесненье.

       И, ах как жалко, что скорей всего

       громада эта, это божество

       дождем прольется. — Низко назначенье.

       ГОРОДСКОЙ РОМАНС

       1

       Как люблю я город на рассвете,

       чистый воздух и особый свет,

       голубые мостовые эти,

       где и дворников пока что нет.

       Галка переулок напугала,

       с фонаря увидевши восход.

       Вон рассветный пешеход устало

       на проспект к троллейбусам идет.

       Тянутся расплавленные нити,

       движутся троллейбусы лучась.

       А в домах будильники звенят

       и уже раздергивают шторы.

       2

       Жадное последнее тепло.

       Птицы притаились, присмирели.

       Тишина. Вдруг лопнуло стекло:

       лампочки мальчишки бьют без цели,

       просто так — и дворнику назло.

       …А деревья будто обгорели,

       будто жаром листья обдало.

       Осень. Разве осень? В самом деле…

       3

       Солнце с тучи сыплет позолоту,

       и скользят усталые лучи

       на дерев темнеющих дремоту,

       на домов облезлых кирпичи.

       И гремит роялями музшкола,

       с дочерью ругается старик.

       И в окне соседнем радиола

       о любви вздыхает напрямик.

       За руку жена схватила мужа,

       что собрался из дому бежать.

       Развлеченные соседки вчуже

       драму их пытаются унять.

       Солнце распростилось с небосклоном

       и пошло за следующим днем,

       напоследок хлынув раскаленным,

       золотым безжалостным огнем.

       4

       Темноты незримые волокна.

       Вязкое вечернее тепло.

       В переулке нараспашку окна:

       небо, крыши, руки и стекло.

       Где-то рядом, в двух шагах отсюда,

       город весь несется сквозь меня,

       сотни глаз, причесок из-под спуда

       тяжелеющего, прожитого дня.

       Ну а здесь… А здесь мне все знакомо:

       тишина и крики детворы,

       поворот, за ним громада дома

       и его пустынные дворы.

       Здесь опять иду я, как когда-то,

       и из окон ругань мне слышна.

       Я иду на уголке заката,

       надо мною в розовом стена.

       Женщины в дешевых платьях, выйдя

       на пороги, в шлепанцах стоят,

       говорят кому-то об обиде

       и скликают к ужину ребят.

       О предтеча ужаса ночного,

       ужас одиноких вечеров!

       А ведь это, собственно, основа,

       мой мирок среди чужих миров.

       Скоро осень путь дождям откроет…

       А покамест в кухонном чаду

       над железом чердаков и кровель

       зажигают первую звезду.

       Эссе