Материал из номера
Август 2008
Скачать номер
в PDF формате
Навсегда осталось школьное воспоминание об уроках истории: все достижения и победы, все цифры, прирост и уменьшение сравнивали с 1913 годом. Почему-то никто так толком и не объяснил, почему 13-й. Было, наверное, объяснение, но оно утонуло в массе "памятных дат".
Понимание приходит позже. Как рациональное — о годе всероссийской переписи, так и чувственное — об этой жизни в начале века, от революции до революции, о жизнях на острие ножа, на натянутой из прошлого века в будущий проволоке.
И позже, когда попадаешь в Абрамцево, Мелихово, Поленово, Талашкино, Ниццу, не отпускает очарование начала XX века, не забывается небывалая концентрация душевных (духовных) событий, творений, открытий в литературе, живописи, архитектуре. Как жадными глотками хватали наполненный новизной воздух, как восхищалась высотами творчества чувствительная душа, как ниспровергались кумиры, как начинали бить новые родники, как рождали они новые течения, разливались вширь.
Как высились среди этих потоков острова культуры, обитаемые уникальными людьми, живущими только своим страстным увлечением.
Фото: Ил личного архива Оливье Доэра
ВСЕ ВРУТ КАЛЕНДАРИ...
Те календари, правда, описывали российские земли. Если же надо было выбрать место для отдыха за границей, обращались к "классическому Жоанну " или в Агентство Кука. Но, похоже, и путеводители немного привирали. Иначе не оказался бы Александр Бенуа, привлеченный живописным описанием готической церкви, ренессансной капеллы и, главное, моря, в бретонской деревушке Плугану. Дело было в 1897 году, путешествовали они вдвоем с племянником, молодым Женей Лансере, только-только получившим первый заказ на иллюстрации к книге бретонских легенд. Обсуждали многие места, от Альп до Голландии, но более всего манила все же Бретань.
Трудно отделить рациональное от подсознательного в своих привязанностях, непросто четко и определенно объяснить тягу к тому или иному месту. И хотя Бенуа говорит, что выбор места для "дачи" был совершенно случайным, сам же он и напоминает о своих детских впечатлениях от первых книг. Среди них книга довольно известного французского писателя Эмиля Сувестра, социалиста, сенсимониста и "народника", издавшего мистические сказки своей родины, Бретани. Неслучайным было и то, что Бенуа прислушался к вознице, настаивавшем на продолжении пути до "несравненно более подходящего места". Привычно благожелательный к любым "туземцам", Александр Бенуа не мог отмахнуться от убедительных уговоров бретонца. Всего через несколько километров они оказались на побережье, от красоты которого захватывает дух.
Фото: Ил личного архива Оливье Доэра
Выбор сделан. Описание в "Воспоминаниях" столь красноречиво, что было бы преступлением пересказывать его своими словами: "Не успела наша коляска проехать, покинув Плугану, по большой дороге километр с небольшим, как перед нами открылся вид неописуемой красоты. И этот вид был, во всех частях и в целом, до того бретонский, что и искать что-либо более бретонское было бы бессмысленным. Во весь горизонт стлалась водная ширь, в тот яркий, солнечный и несколько ветреный день окрашенная в темно-синий и ярко-зеленый цвет; далеко на западе тянулась полоса земли, на которой высились острые шпили церквей древнего города St. Paul de Léon; несколько ближе была расположена бухта Морле с ее цикладой мелких островков. Но прекраснее всего было то, что было непосредственно перед нами и куда мы плавным заворотом спускались, — небольшой залив, окаймленный скалами розового гранита самых причудливых форм".
ПУПОН ЗЕМЛИ БРЕТОНСКОЙ
Сегодня вся жизнь Примеля крутится вокруг двух кафе: одно более-менее "туристическое", а в другом всегда можно найти завсегдатаев. Но сто лет назад все было иначе: деревенька насчитывала около двадцати отелей, и сюда съезжались на летние вакации не только из ближайшего города Морле, но и из Парижа.
Туризм начал развиваться в Примеле лишь со второй половины XIX века, и в первый свой приезд, в 1897 году, Александр Бенуа застал Примель практически в нетронутом состоянии. Действительно, среди фантастического нагромождения глыб ютилось лишь несколько достаточно бедных ферм, и местное население не превышало сорока-пятидесяти человек.
Первыми начинают строить частные виллы "местные" буржуа из Бреста и Морле. Но настоящим "курортом" деревня становится с открытием заведения мадам Пупон. В первом описании своих впечатлений от побережья Бенуа безжалостно называет отель "единственным чуждым пятном, довольно крупной постройкой городского типа, несуразно белевшей среди всей этой дичи". Однако довольно быстро он примиряется с отелем, очарованный обходительностью хозяйки, завтраком с креветками и лангустом и просторными светлыми комнатами с видом на море.
Фото: Ил личного архива Оливье Доэра
История строительства отеля в пересказе художника Оливье Доэра, правнука его основателя, сходна со многими историями той эпохи. Итак, мальчиком Жан-Франсуа Пупон был отправлен в Париж на заработки. В те времена, когда бретонцы были предметом насмешек парижан за неуклюжесть и получили (а может, и заслужили) звание "плук" — деревенщина, подросток прошел все ступени карьеры в ресторанном деле, от судомойки до владельца ресторана.
Но ностальгия, неизвестная многим народам Европы, часто настигает выходцев из патриархальной Бретани... Молодой мужчина решает вернуться домой, к тому же он вдохновлен идеей открыть собственный отель. Вопрос рентабельности не стоит, у владельца ресторана стабильная клиентура из привилегированных кругов парижских гурманов. В те времена еще не было принято покупать дома, буржуа и аристократия считали более простым, дешевым и необременительным поездки с чадами и домочадцами на все лето в отель на берегу моря... Находим и у Бенуа: "Полный пансион в отеле стоил 5 франков в день".
По возвращении в Плугану практически одновременно играют две свадьбы: Жан-Франсуа и его брат Жан-Мари женятся на сестрах Постик (старший — на младшей, младший — на старшей). В 1891 году братья начинают строительство гостиницы, а весной следующего года она уже принимает первых постояльцев. В центральной части отеля разместились номера, кухня и столовая. Непререкаемыми лидерами семейного дела были Жан-Франсуа и его жена. Авторитет Жозефины Пупон, ее умение вести дела и природная гордость, слегка смягченная простотой в общении с клиентами, стали той закваской, на которой росла репутация отеля. О личности и особом характере "патронши" упоминает в своих дневниках даже Александр Бенуа. Неудивительно, что все вновь прибывшие располагались в отеле Пупон.
"МИР ИСКУССТВА", ИЛИ "БРЕТОНСКИЙ БАЗАР"
До 1912 года попасть в деревушку можно было только на омнибусе, доставлявшем путешественников с железнодорожного вокзала.
Именно так и нагрянул в Примель Сергей Дягилев. Приезду его предшествовало подробное дружеское письмо к Александру Бенуа, в котором он, однако, достаточно четко определяет границы деятельности и состав "общества самообразования", будущих мирискусников. В нынешнее время скоростных передвижений меж странами и континентами иногда поражает легкость, с которой путешественники "заезжали" в прошлом веке в какой-нибудь медвежий угол: Дягилев заглянул к Бенуа на пути из Швеции, Дании и Норвегии (как минимум тысяча километров к северу) в Дьепп (еще пятьсот).
Фото: Ил личного архива Оливье Доэра
Дягилева никак нельзя было разместить в небольшом доме, который семья Бенуа арендовала у мадам Тальбот, хозяйки второго небольшого отеля. Поэтому гостя, "такого требовательного и привычного к отельному изобилию, как Сережа", поселили в заведении мадам Пупон. Два дня и два вечера провели вместе Александр Бенуа и Сергей Дягилев, обсуждая планы на ближайшее и дальнее будущее.
Так случилось, что двумя месяцами позже знаменитого ужина Станиславского и Немировича в "Славянском базаре" в никому не известном отеле Пупон происходит сходное по значимости событие. За прогулками и разговорами на долгие годы определено развитие целого художественного направления.
ПЕРВЫЕ ДАЧНИКИ
В 1897 году вместе с Бенуа поехал в Примель и его племянник Евгений Лансере. Ему были заказаны иллюстрации к книге Е. Балабановой "Легенды о старинных замках Бретани" (СПб., 1899). За время бретонских каникул он совершил с дядей несколько поездок по Бретани и Нормандии, наброски пейзажей и замков запада Франции заполнили альбомы. По признанию самого Лансере, в "Легендах..." отразились его поиски собственного стиля и манеры, впечатления от старых гравюр на дереве и увлеченность реальной действительностью. Бенуа же отмечает, как "Женяка" схватывает наиболее характерные черты увиденного, как "бретонские легенды приобрели в его передаче необыкновенную остроту и убедительность". Книга была издана год спустя, и тогда же иллюстрации выставлены на выставке русских и финляндских художников, устроенной Сергеем Дягилевым.
Вообще, первое бретонское лето было больше похоже на вакации: оно наполнено рисованием, путешествиями, открытиями. Ритм жизни неспешен — прогулки по окрестностям, устройство нехитрого быта, общение с местными жителями. Две поездки в компании с Женей Лансере — короткая, в несколько дней, по ближайшим окрестностям Морле, и "дальняя", до самой Нормандии, — вдохновили на многие задумки. Но, по признанию Бенуа, многое так и осталось в альбомах. И хотя значительных работ создано не было, от всех описаний жизни в Примеле веет покоем, глубоким увлечением новым пейзажем, новыми впечатлениями.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Второй раз большая "русская колония" собралась в Примеле в 1905–1906 годах. Правда, настрой Александра Бенуа к тому времени сильно изменился. В феврале 1905 года он почти бежал из Санкт-Петербурга, стараясь вывезти семью и заболевшего сына до начала всеобщей забастовки. В воздухе витала революция, общество было потрясено и подавлено событиями 9 января, положение на японском фронте внушало опасения... Но и парижская жизнь не приносила успокоения. Многочисленные перемены квартир, необходимость зарабатывать на жизнь мелкими гонорарами за статьи, болезни детей и непонимание женой истинного положения вещей, мучили и изматывали.
"Патронша" отеля Пупон Жозефина Постик
Не врут календари в рациональной Франции... На страницах ежедневника, включенного в Альманах Ашетт, который Бенуа использует как дневник в 1905 году, то и дело появляются записи, с хирургической безжалостностью обнажающие состояние души: "7 апреля. Дал Ате 1000 фр. Грустная сцена"; "16 апреля. Получил письмо от Оли Лансере, касающееся освобождения квартиры. Грусть"; "18 апреля. Желание эмигрировать в Мюнхен. Беспокойство о деньгах"; "27 апреля. Недоволен своими статьями: банальность, вздор"; "19 июня. Со Степаном и Костей накупили снадобий для живописи. Вышло больше, нежели на 100 фр. Поедем завтра в Бретань. Надеюсь, там успокоюсь. Только б никого не видеть. — Вечером сидели в кафе. — Ох, деньги!.."
От затянувшейся хандры художника спасла поездка в Бретань, к которой у него "было какое-то чувство удивительной близости и нежности".
Несмотря на некоторые перемены, происшедшие за восемь лет, главное осталось нетронутым — "чудесная дикость общего характера этого удивительного уголка Бретани". Розовые скалы, уходящая в море гранитная коса Pointe de Primel, мерцание маяков и неповторимые приливы и отливы, всякий раз до неузнаваемости меняющие пейзаж. Этих впечатлений помягчевшему душой Бенуа хватит на два года, многие этюды будут закончены уже в Париже и Версале.
Фото: Ил личного архива Оливье Доэра Отель Пупон. До 1913 года
Быт устроился со всей присущей той эпохе простотой: снова был нанят домик, снова всем хозяйством занялась жена Бенуа, Анна Карловна. Уклад жизни напоминает дачное лето в русских усадьбах: гости, пикники на скалах, любительские спектакли, мимолетные романы...
Следом за Бенуа и Бальмонтами приезжают в Примель многие парижские знакомые, добавляя своим присутствием веселья и беззаботности. Одним из первых приехал с женой художник Александр Константинович Шервашидзе (Чачба), потомок аристократического абхазского рода и выпускник Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Оказавшись во Франции по настоянию своего учителя В.Д. Поленова, князь легко вошел в художественно-литературные круги Парижа. И для него Примель стал отправной точкой для жизненных перемен: именно здесь он познакомился с Николаем Рябушинским, заказавшим вечно нуждающемуся художнику портрет Бенуа. Эти годы были переломными и в направлении его живописи, с 1906 года Шервашидзе почти полностью посвящает себя сценографии.
Два лета, 1905 и 1906 годов, сливаются для Александра Бенуа в одно, неразделимы в пестром круговороте посетителей и событий. Приезжает художница Елизавета Сергеевна Кругликова с подругой. Эта "некрасивая и стареющая девица", создавшая в столице подобие русского художественного центра, произвела сенсацию и на просторах Бретани, прикатив из Парижа на велосипеде (опять — пятьсот километров !) да еще щеголяя в невиданных штанах-шароварах.
Кто на два-три дня, кто на месяц, "заглядывали" в Примель Константин Сомов, Алексей Явленский и Марианна Веревкина, Степан Яремич, Николай Платер... Приезжали погостить и братья Бенуа: Михаил и Леонтий.
Фото: Ил личного архива Оливье Доэра Кухня отеля Пупон. Справа — Жан-Франсуа, вторая слева, сидит, — его жена, Жозефина. До 1912 года
Одним из самых эксцентричных событий лета 1905 года был приезд купца и мецената Николая Павловича Рябушинского, по свидетельству Бенуа, "пожаловавшего в 3 часа пополудни, а в шесть уже отбывшего" на великолепной, "грандиозной" машине, в которой, кстати, и просидела, не вылезая, сопровождавшая его прелестная испанская танцовщица... Приехал этот "типичный купчикголубчик из пьес Островского" договариваться о руководстве в задуманном им журнале "Золотое Руно". Несмотря на невысокое мнение о подобных "ухарях-меценатах", Бенуа дал себя уговорить на номер журнала, посвященный его творчеству... и шикарный автомобиль умчался ураганом обратно в Париж...
ЖРЕЦ ОСЛЕПИТЕЛЬНО СВЕТЛОГО БОГА
Совершенно особо стоит рассматривать пребывание в Примеле Константина Бальмонта. Связано это, вероятно, не только с фантастичностью личности и особенным "взбалмошным" его характером, но и с художественным восприятием поэтом действительности. Если для художника окружающая природа — материал, из которого лепится его творчество, то для поэта внешние "красóты" — предлог, эфир, овевающий воображение и вызывающий волшебные сны.
В записках и дневниках Бенуа, основном источнике сведений о примельских "дачниках", Бальмонт и его поведение описываются довольно нелицеприятно. Здесь и нисколько не скрываемое пребывание вместе с семьей некоей поклонницы "Еленочки", и частые приступы "оргиастической экзальтации", выливающиеся в безобразное пьянство или распевную читку стихов. Но, несмотря на все "неудобства", которые доставляло такое соседство, в одном из писем к Лансере Бенуа пишет: "<...> Здесь живут Бальмонты. С ним я веду бесконечные разговоры на разнообразные темы, и с известной стороны он мне приятен. Но отталкивает он от себя своей напряженностью, заряженностью и заносчивостью. С другой стороны, как <для> большинств<а> "словесников", и для него не существует собеседника: когда он не говорит, он и не слушает, а думает о том, что бы ему сказать и как. И все же между нами, мне кажется, больше связующих нитей, нежели с Мережковским, на котором я после наших парижских свиданий поставил крест. В Бальмонте живет и истинный пламень искусства. Он жрец безмерно грандиозного и ослепительно светлого бога <...>" (по кн.: Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники).
Трудно сказать, насколько Бальмонт обращал внимание на окружавшую его "бретонскую дичь". Но неслучайно оказался он среди нагромождения розовых скал, многие годы он был захвачен эпосом, первичными сюжетами, легендами, кельтской мифологией. В Бретани эти мифы — повседневность, а их герои — соседи. Здесь любой крестьянин расскажет об Анку, старухе с косой, подстерегающей одинокого путника на пустынной тропинке, о корриганах, увлекающих в смертельный танец, о знаменитом городе Ис, ушедшем под воду, как Китеж-град.
Вообще, в детстве, да и позже, я был очень жаден до вещей фантастических с примесью чего-то жуткого или даже ужасного. [...] На этой склонности покоится и моя нежность к книжке Эмиля Сувестра "Le Foyer Breton", в которой этот типичный для эпохи Juste Milieu автор передает всякие бретонские легенды. Впрочем, я не уверен, чтобы эта нежность была вызвана именно текстом Сувестра; вызывали ее главным образом прелестные иллюстрации, принадлежащие одному из самых тонких рисовальщиков романтической эпохи — ныне несправедливо забытому Пенгильи. Иные из этих картинок оставили во мне неизгладимое впечатление. Александр Бенуа. "Мои воспоминания"
Сами слова бретонского языка с его уникальной и необычной звучностью становятся для Бальмонта сказочными существами. Так, "Семь Островов", напротив города Перрос-Гирек, становятся не просто переводом на бретонский — "Ар-Гентилес", — а именами таинственных чудовищ, выглядывающих из туманного моря, они — духи мест, где выходят на скалистый берег тени погибших в кораблекрушениях моряков.
Возможно, часть чувственно воспринятого на бретонском берегу вошло в книгу "Зовы древности: Гимны, песни и замыслы древних. Египет. Мексика. Майя. Перу. Халдея. Ассирия. Индия. Иран. Китай. Япония. Скандинавия. Эллада. Бретань", изданную в 1923 году. И тому подтверждением слова Бальмонта в записных книжках 1904 года: "Я откидываюсь от разума к страсти, я опрокидываюсь от страстей в разум. Маятник влево, маятник вправо. На циферблате ночей и дней неизбежно должно быть движение. Но философия мгновенья не есть философия земного маятника. Звон мгновенья — когда его любишь как я — из области надземных звонов. Я отдаюсь мировому, и Мир входит в меня. Мне близки и звезды, и волны, и горы. Мне близки звери и герои".
НОВЫЙ ВИТОК
Отель Пупон, прихотью судеб ставший центром важных событий художественной жизни России, расширялся и совершенствовался до начала XX века: были достроены два крыла, пристроен знаменитый бар-"эстаминэ", в котором проводил вечера напролет Бальмонт... Свой законченный вид отель приобрел к 1905 году. Развитие его продолжалось практически до войны, и в 30-х годах среди "бретонской дичи" были даже оборудованы теннисные корты.
Постепенно бретонский пейзаж менялся и становился более урбанистическим, антропогенным. Александр Бенуа писал про свое возвращение в Бретань тридцать лет спустя после первого путешествия: "И какие же теперь еще могут оставаться в Плуманахе и в других заповедных местах корриганы и феи, когда гостиницы выросли здесь одна рядом с другой, когда поминутно прикатывают сюда автокары с сотнями туристов, когда шумливые эти, не питающие ни к чему пиетета, толпы, со смехом и распевая шансонетки, пробегают эту местность, на ходу покупая в открытых лавчонках всякую сувенирную дребедень?"
Константин Бальмонт
Но странным образом новый виток истории вновь возвращает нас почти в исходную точку. Мировые потрясения не пощадили и "божественного" Примеля: несколько часовен, запечатленных художниками в начале XX века, разрушены налетами английской авиации, экономические кризисы разорили некогда процветающие отели. В 1987 году пробил последний час и отеля Пупон, здание перешло частному предпринимателю, который распродал его поквартирно.
Сегодня Примель вновь открывается путешественнику во всей своей нетронутости гранитного хаоса, каким он предстал перед Александром Бенуа.
Кто сможет теперь написать новую страницу художественной жизни в Примеле?
Бенуа Александр Николаевич. Озеро Примель. Бретань. 1905
БРЕТАНЬ
Затянут мглой свинцовый небосвод,
Угрюмы волны призрачной Бретани.
Семь островов Ар-Гентилес-Руссот,
Как звери, притаилися в тумане.
Они как бы подвижны в Океане,
По прихоти всегда неверных вод.
И, полный изумленья, в виде дани,
На них свой свет неясный Месяц льет.
Как сонмы лиц, глядят толпы утесов,
Седых, застывших в горечи тоски.
Бесплодны бесконечные пески.
Их было много, сумрачных матросов.
Они идут. Гляди! В тиши ночной
Идут туманы бледной пеленой.
Константин Бальмонт. 1899
Послать
ссылку письмом
Распечатать
страницу