Стихи

       Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2022

       Румянцев Дмитрий Анатольевич — поэт. Родился в Омске в 1974 году. Окончил философский факультет Омского педуниверситета по специальности ？Культурология？. Автор книг стихов ？Сравнительное жизнеописание？ (Омск, 2011), ？Нобелевский тупик？ (Омск, 2011), ？Страдающее животное？ (Омск, 2013). Постоянный автор ？Дружбы народов？. Живёт в Омске.

       предчувствие

       жизни осталось на два алтына,

       здесь, подле смерти — на два обола.

       ветер отбытия смёл рутину

       смуты душевной, тоску, крамолу.

       что же послужит мне провожатым

       к берегу вечно весеннего пира? —

       крупная (д)рожь на полях несжатых?

       в клетке зверинца глаза тапира?

       время окончилось. жду секунду,

       чтобы сменить на крылатость — кокон.

       я и во храме лелеять буду

       скрытность дверей и открытость окон

       в новое чудо, что рой, летящий

       к райскому улью,

       прощай, несчастье! —

       солнце и мёд! — а минор сквозящий

       так и окончится, не начавшись…

       с вечною свадьбою, новобрачный!

       одной девушке

       срифмуй нас, Господи, срифмуй!

       сведи на шумный перекрёсток.

       пусть станем рифмой перекрёстной,

       ты ж над прудом на воду дуй!

       мы так внезапно обожглись,

       в густой толпе друг дружку видя,

       что на весах животных видов

       качнулась гирькой наша жизнь.

       И даже папоротник цвёл

       в лесу, где молча мы бродили

       (не выбирая или-или,

       там сосны встали, как костёл).

       венозный кипяток судеб

       плеснул на наковальню сердца

       в одной из северных венеций,

       где голубям крошили хлеб

       минерва, марс, венера, феб…

       и наша страсть в устах младенца

       цвела взахлёб.

       * * *

       ну, давай, ну, давай не накручивай,

       уходя на погодное дно,

       эта жизнь — это самое лучшее,

       что нам было дано!

       ничего, что и трудно, и боязно

       надприродного счастья просить:

       в небе — ясно, на облаке — боинги

       и кольцо восхитительных птиц.

       я гляжу, и как хочется часто мне

       опрокинуть глаза в небеса!

       и жуки, и стрекозы, и ласточки —

       это очи Отца!

       и в анютины глазки, и в бабочек

       Он глядит, а глядит — на тебя.

       так давай же мы Бога отпразднуем,

       что нас любит, любя!

       пик ненастья

       я отвернулся — и тебя не стало: ни влаги глаз… ни ливней сентября.

       а раньше выжег я каким металлом на коже, что на сердце у себя,

       листву волос, осеннюю тревогу, звезду в зрачках и то, как вздёрнут нос

       под сводами бровей? но слава Богу, что мне тебя неволить не пришлось!

       и ты ушла. дождь звякал по карнизам. чертил цветы и бездну рисовал.

       а ветер был пастозен и неистов. и по аллеям листья рассовал.

       краплёный мир. дешёвые приманки! — я от него когда-то отвернусь.

       и с дамой пик шарахну прямо в дамки, когда у дамы бубен схлынет грусть.

       хороший день. удачная погода. по паркам бесприютных городов

       тасуй судьбу, счастливая колода, пока на белом свете есть

       любовь!

       * * *

       ах, почто мы ещё не в раю? но в аду, и нельзя на попятный!

       мы свободой и мужеством платим за высокую душу свою.

       и уже оступиться нельзя, отступить или час проваландать,

       если снова твердят нам о главном горлопаны и мира князья,

       а глубокая совесть молчит, но нельзя, чтобы совесть смолчала,

       или в самое пекло — с начала, иль сперва — на погибель, на щит,

       а потом — на коня, и адью! — в облака занебесного (к)рая:

       мы один на один выбираем человечью годину свою…

       все моря — твоему кораблю!..

       крымский прохожий

       ручеёк копошился в овраге, точно как за отрогом прибой,

       прикурил он от мака во мраке и тихонько пошёл за собой.

       оказалось: душою собаки он бежит и бежит за судьбой…

       ветер стих, на горах в Карадаге лунный свет занимался игрой,

       и, как будто Евангелие от Марка, заповедной легла предо мной

       тайна Слова, Прохожий инакий говорил обо мне не со мной!

       дай мне, Господи, свет и покой! будь со мною и паки, и паки!

       фото

       нам так фотографы потрафили, как неизменно-близким людям:

       на чёрно-белой фотографии мы всё ещё друг друга любим.

       на дне сентябрьского вторника под переклички иволг-своден

       мы, как курортные любовники, ещё друг с друга глаз не сводим.

       а бархатный сезон кончается, а жизнь летит дугой хайвея,

       и от надежды до отчаянья — одна плакучая аллея,

       где ивы громоздят печальные на небеса витые ветви,

       и эта карточка случайная так греет дух, что мы — бессмертны.

       летом

       бежит вода в рассохшийся цветник

       по многократно перевитым шлангам

       гул облачной фаланги, что фанданго

       под сонным солнцем сохнет колосник

       …а в чаще — плёс, и там поёт родник

       о южном зное в северной стране

       глазастых геликоптерах, стрекозах

       сне жизни и её метаморфозах

       речных стремнинах, стонущей стерне

       о брёвнах барж на бережной волне

       а бежин луг лютует и цветёт

       и бабочки садятся на запястья

       всё так, что если есть на свете счастье

       то этих дней всегда наперечёт

       их лето дарит снова и ещё…

       * * *

       оставь на счастье свой автограф

       (татуировкой на руке)

       я — полустёртый злой петроглиф

       в гудящем омском тупике

       в душе твоих ночных историй

       и истерии в душевой

       и если я чего-то стою

       то будь со мной

       вот я, кудлатый чёрный мамонт,

       влачусь по камню на стене

       ищу момент свой стих оставить

       в твоей вполне

       стране, галактике, вселенной

       на дне развоплощённых дней

       в судьбе обыденной и бренной

       как на войне

       где можно стать героем тоже

       в стихии смельчаков. в чреде

       стихов и снов всесильных дожей

       весной в венеции дождей

       мальчик

       полит сияющий газон

       полит асфальт и солнце слепит

       и ходит мальчик аронзон

       один на свете

       он входит в райские сады

       в веселье бабочек глазастых

       он пьёт стихи и дарит счастья

       плоды

       а на лугу полно стрекоз

       шальных очкарок-книголюбок

       они его читают, любят

       в апофеоз

       грозы

       …и молнии заряд

       разит, чтоб угодить поэту

       попасть в октавы и сонеты

       в нескучный сад

       он сочинит всех-всех на свете

       и станет рад

       * * *

       лети-лети мотылёк

       волной житейского горя

       ты словно бы якорёк

       на дно фонарного моря

       судьбою схожий с душой

       (ещё успеешь ожечься)

       чтоб стихотворной строкой

       на тротуары улечься

       неси ночную пыльцу

       демисезонного платья

       тебе на небе к лицу

       объятье вроде распятья

       лети сначала к концу

       недолгим летом проспекта

       тебе знакома, исус

       твоя бессмертная секта

       лети залогом, лети

       обетованного рая

       мою тоску освети

       о радость тихо сгорая

       неси святую зарю

       на крыльях сонной печали

       я тоже, милый, умру

       и там тебя повстречаю

       я тоже, малый, крылат

       и тоже знал или-или

       я также бился об ад

       чтоб в свет меня допустили

       и среди многих, кто зван

       ты тот, кто умер и избран,

       лети, сусанин иван

       веди на смерть ради жизни

       осенний

       вот и кончилась сказка, андерсен:

       и назавтра уже сентябрь

       понимаешь? — и хлынет — андестенд? —

       вечный царственный dance macabre

       и простолюдинный, и княжеский

       закружит перелётный лист

       и уже не достанет ханжества

       бурю чествовать, нигилист!

       и уже не достанет пороху

       осиянную жизнь палить

       будут клёны осенним ворохом

       призывать выживать, любить

       эти смутные деревенские

       нижнеомские вечера

       а потом очных ставок, следствия

       и признаний придёт пора

       словно в кроне одной закованы

       и бандиты, и опера

       и вороны — птицы-раскольники

       с недо(с)казанной пробой пера

       Роман*