Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 315, 2024
* * *
С. Г.
постою в коридорном проёме
до сумятицы школьного дня
никого в этой серости кроме
чахлых фикусов и меня
разве скажешь заря занималась
заливались вокруг соловьи
трепет осени жалкая малость
вот что ведаешь ты о любви
не жалеешь не плачешь не помнишь
похвалы незатейливой ждешь
но и это дурак проворонишь
перепишешь предашь переврёшь
три повтора четыре катрена
дилетантам покорный прием
опишите пространство и время
и что будет когда мы умрем
* * *
Максиму Глазуну
палка палка крестик нолик
вот и вышел из меня
светлоликий алкоголик
ангел алчущий огня
что же ты солдат бумажный
не по возрасту обрюзг
твой язык живой и влажный
стал бесстыден как моллюск
серый голубь черный город
ждет бессмысленный рассвет
ветер сыплет снег за ворот
пальцы ищут сигарет
только нет в кармане пачки
у прохожих прикури
алчи-алчи что ж ты мальчик
бога нет
внутри
* * *
Мне хочется сказать, озлобившись:
？Херовой выдалась неделя…？
Всё в мире стихло, уподобившись
небесной музыке апреля.
Шесть дней без перебоев парило,
А утром лёг снежок, что впрочем –
Весны неписанное правило.
Всё как всегда. Чего ж ты хочешь?
Чего ж ты ищешь? Вот же – сумерки,
Безветрие, деревья, дымка.
В трюизме не найти изюминки
И повода для фотоснимка.
Сказать – так всё другими сказано,
Молчать – так всё молчит… И ты с тем,
в сон отбывая, гибнешь сказочно,
заслушиваясь шумом листьев.
Перед тобой предстала истина
беспочвенного одиночества,
она тебе известна издавна;
и жить невмочь, и пить не хочется
Всё, чем живет герой лирический,
всё – домыслы и недомолвки
как синий отсвет электрический
в окне бытовки.
* * *
рядом клены и рябины
рытвины и котловины
обернется куст иной
опалимой купиной
ржавый ветер осторожный
острый ножик выкидной
проходи скорей родной
переулочек безбожный
всё известно прежде срока
прежде сказано у блока
тем томительнее ждать
и в надежде повторять
словно изморось по коже
гроздья ярче тени строже
в просветлевших небесах
тишина в мгновенья эти
и любовь ко всем на свете
так что слезы на глазах
* * *
Я истекаю степью и именем…
В. Хлебников
1.
тихо тихо душа
тихо тихо дыша
слово замерло на устах
о продли ему жизнь
о замедли шаг
ты всего
торжество и крах
еще раз позволь
из летейских волн
встать во весь
великанский рост
лицедей и волхв
он узнал закон
языка лебедей и звёзд
он держал миры
как песок в горсти
но пусты чужие глаза
тихо тихо степь
тихо тихо стих
его голос сто лет назад
2.
я спускаюсь в подвал
бедной памяти день
находя где бреду одинок
терпкий запах смолы
благодатная тень
хруст валежника –
легкий упрек
лес оставлен – и вот
утонул в ковыле
отголосок звериной тоски
как единый народ
припадая к земле
дышат вольные колоски
и воздушной волной
омывается взор
и стихами приходят
сквозь мир
мерный топот копыт
голубиный простор
тальниковая ветвь
велимир
* * *
Покидая окраиной этот сон,
озаренный неласковым, резким светом,
повернись напоследок к нему лицом,
преисполнись летом.
На краю огорода – фантом шоссе,
реденький частокол, давленая малина.
Там тропинка расходится на все семь,
вновь сходящихся около магазина.
Местный хор одомашненного зверья
завывает то жалобно, то свирепо.
В отражении мыльного пузыря
придорожная зелень смешалась с небом.
У соседей на заднем дворе – бассейн,
где купаются девочки, а над крышей –
реет ястреб. Опасности нет, но все
поднимают взгляд выше.
Это – русская готика, сторона,
окруженная дымчатыми лесами.
День сгорает и где-то внутри меня
Отзывается детскими голосами.
* * *
Елене Жамбаловой
Когда я рассчитаюсь с пустотой,
остановлюсь у ветра на постой,
то загадаю очередь с повинной
перед травой, дорогой, пустырем…
Я начерчу послание углём
к судьбе невосполнимо половинной.
Когда гроза внезапно озарит
наш редкозубый, русский алфавит
и наши избы, срубленные наспех,
я расскажу, что знал секундный свет…
У слова нет пристанища, но след
его ведет к обители несчастных.
Когда увижу бабочки крыла
сложенные, сожженные дотла,
над крашеной железной арматурой,
то разразится музыка стиха
бренчанием воздушного стекла,
заговорившей вспять литературой.
Когда я доживу до тридцати,
останусь незначительным… ？Прости,
прощай!？ – я говорю тебе до срока.
Свободу наизусть не повторишь.
Всё станет ясным, только замолчишь.
Всё будет так – пустырь, трава, дорога…
* * *
С. Г.
постою в коридорном проёме
до сумятицы школьного дня
никого в этой серости кроме
чахлых фикусов и меня
разве скажешь заря занималась
заливались вокруг соловьи
трепет осени жалкая малость
вот что ведаешь ты о любви
не жалеешь не плачешь не помнишь
похвалы незатейливой ждешь
но и это дурак проворонишь
перепишешь предашь переврёшь
три повтора четыре катрена
дилетантам покорный прием
опишите пространство и время
и что будет когда мы умрем
* * *
Максиму Глазуну
палка палка крестик нолик
вот и вышел из меня
светлоликий алкоголик
ангел алчущий огня
что же ты солдат бумажный
не по возрасту обрюзг
твой язык живой и влажный
стал бесстыден как моллюск
серый голубь черный город
ждет бессмысленный рассвет
ветер сыплет снег за ворот
пальцы ищут сигарет
только нет в кармане пачки
у прохожих прикури
алчи-алчи что ж ты мальчик
бога нет
внутри
* * *
Мне хочется сказать, озлобившись:
？Херовой выдалась неделя…？
Всё в мире стихло, уподобившись
небесной музыке апреля.
Шесть дней без перебоев парило,
А утром лёг снежок, что впрочем –
Весны неписанное правило.
Всё как всегда. Чего ж ты хочешь?
Чего ж ты ищешь? Вот же – сумерки,
Безветрие, деревья, дымка.
В трюизме не найти изюминки
И повода для фотоснимка.
Сказать – так всё другими сказано,
Молчать – так всё молчит… И ты с тем,
в сон отбывая, гибнешь сказочно,
заслушиваясь шумом листьев.
Перед тобой предстала истина
беспочвенного одиночества,
она тебе известна издавна;
и жить невмочь, и пить не хочется
Всё, чем живет герой лирический,
всё – домыслы и недомолвки
как синий отсвет электрический
в окне бытовки.
* * *
рядом клены и рябины
рытвины и котловины
обернется куст иной
опалимой купиной
ржавый ветер осторожный
острый ножик выкидной
проходи скорей родной
переулочек безбожный
всё известно прежде срока
прежде сказано у блока
тем томительнее ждать
и в надежде повторять
словно изморось по коже
гроздья ярче тени строже
в просветлевших небесах
тишина в мгновенья эти
и любовь ко всем на свете
так что слезы на глазах
* * *
Я истекаю степью и именем…
В. Хлебников
1.
тихо тихо душа
тихо тихо дыша
слово замерло на устах
о продли ему жизнь
о замедли шаг
ты всего
торжество и крах
еще раз позволь
из летейских волн
встать во весь
великанский рост
лицедей и волхв
он узнал закон
языка лебедей и звёзд
он держал миры
как песок в горсти
но пусты чужие глаза
тихо тихо степь
тихо тихо стих
его голос сто лет назад
2.
я спускаюсь в подвал
бедной памяти день
находя где бреду одинок
терпкий запах смолы
благодатная тень
хруст валежника –
легкий упрек
лес оставлен – и вот
утонул в ковыле
отголосок звериной тоски
как единый народ
припадая к земле
дышат вольные колоски
и воздушной волной
омывается взор
и стихами приходят
сквозь мир
мерный топот копыт
голубиный простор
тальниковая ветвь
велимир
* * *
Покидая окраиной этот сон,
озаренный неласковым, резким светом,
повернись напоследок к нему лицом,
преисполнись летом.
На краю огорода – фантом шоссе,
реденький частокол, давленая малина.
Там тропинка расходится на все семь,
вновь сходящихся около магазина.
Местный хор одомашненного зверья
завывает то жалобно, то свирепо.
В отражении мыльного пузыря
придорожная зелень смешалась с небом.
У соседей на заднем дворе – бассейн,
где купаются девочки, а над крышей –
реет ястреб. Опасности нет, но все
поднимают взгляд выше.
Это – русская готика, сторона,
окруженная дымчатыми лесами.
День сгорает и где-то внутри меня
Отзывается детскими голосами.
* * *
Елене Жамбаловой
Когда я рассчитаюсь с пустотой,
остановлюсь у ветра на постой,
то загадаю очередь с повинной
перед травой, дорогой, пустырем…
Я начерчу послание углём
к судьбе невосполнимо половинной.
Когда гроза внезапно озарит
наш редкозубый, русский алфавит
и наши избы, срубленные наспех,
я расскажу, что знал секундный свет…
У слова нет пристанища, но след
его ведет к обители несчастных.
Когда увижу бабочки крыла
сложенные, сожженные дотла,
над крашеной железной арматурой,
то разразится музыка стиха
бренчанием воздушного стекла,
заговорившей вспять литературой.
Когда я доживу до тридцати,
останусь незначительным… ？Прости,
прощай!？ – я говорю тебе до срока.
Свободу наизусть не повторишь.
Всё станет ясным, только замолчишь.
Всё будет так – пустырь, трава, дорога…