Материал из номера
Август 2014
Скачать номер
в PDF формате
С середины ХХ века на Западе в издательском мире существует своеобразная традиция бестселлера о Первой мировой войне. Но сегодня, когда хаотический мир 2014 года очень похож на легкомысленный мир 1914-го, новые книги о беде столетней давности полны не только призывов "это не должно повториться", но и тревоги за настоящее время.
В ситуации, когда "забытая война" снова входит в историческое сознание граждан России, прочесть книги о ней, написанные историками тех народов, которые думали о первом глобальном конфликте в течение последних ста лет, — значит не только восполнить лакуны фактического знания, но и понять суть мирового момента.
Начало 1960-х стало временем прорыва исторической науки к массовому европейскому и американскому читателю, пожелавшему понять смысл двух мировых войн, которые случились на протяжении жизни одного поколения. Среднего европейца, дважды за полвека увидевшего разрушение континента, не надо было убеждать в том, что в основе войны — провал центров принятия решений, банкротство элит.
КОРОТКОЕ ПЕРЕМИРИЕ
В 1960-х эта точка зрения не только получила документальное подтверждение, но и облеклась в книги, вырвавшиеся в бестселлеры.
В Америке таким бестселлером стала книга 1962 года "Августовские пушки" Барбары Такман. Внучка посла США в Османской империи Генри Моргентау застала войну в двухлетнем возрасте и однажды проехала по опасному морскому пути на руках у деда. Ее "Пушки" — опыт критического взгляда элиты на себя самое — получили Пулитцеровскую премию и были с пользой прочитаны президентом Джоном Кеннеди в пору Кубинского ракетного кризиса. По словам американского историка Томаса Лакёра, президент Кеннеди сказал брату Роберту так: "Я не собираюсь идти таким курсом, который позволит кому-то написать "Ракеты октября" о нашем времени. Если после всего этого кто-нибудь останется в живых, они поймут, что мы сделали все для сохранения мира".
Барбара Такман
В Германии 1960-х возникла немецкая школа историографии, получившая название по имени основателя — Фрица Фишера. Ее представители с новыми фактами в руках обосновали справедливость 231-го пункта Версальского мирного договора о вине Германии в развязывании Первой мировой войны. Притом что взрывчатая природа самого обвинения, включенного в мирный договор, до сих пор осуждается, немецкие историки сделали много больше других для фактического подкрепления тезиса и обличения собственных правителей прошлого. В 1969 году Фриц Фишер выпустил книгу "Война иллюзий", анализ внешней политики Германии с 1911 по 1914 год в свете примата ее внутренней политики. Последняя как раз определялась страхом правящих кругов перед немецким обществом, требующим от кайзера и национальной аристократии демократизации и нового жизненного пространства. Но бунтующие массы были отправлены искать это пространство на Восточный и Западный фронты. Германскую монархию эта уловка не спасла — она и так закончила существование в 1918 году, а элита уцелела и, по мнению Фишера, вела политику внешней агрессии вплоть до "тотальной войны" и национального краха в 1945 году.
В 1967 году американский историк, профессор Принстонского университета Арно Майер, выживший в Холокосте, опубликовал эссе "Примат внутренней политики" — о 30-летнем политическом кризисе 1914–1945 годов. Арно Майер смотрит на Первую мировую с большой дистанции, видя в ней завершение могущественного антимонархического движения, начатого в 1789 году Великой французской революцией. Первое европейское "восстание масс" и брожение Наполеоновских войн смирила мирная конференция победителей, Венский конгресс 1814–1815 годов, создавший Священный союз европейских государств и Венскую систему международных отношений.
Хотя многие положения Венской системы действенны как нормы и факты международных отношений и сейчас (идея баланса сил в Европе, признание факта существования "великих держав" при стремлении умерить их свободу и т.д.), сама идея Венского конгресса — обеспечить незыблемость монархий в Европе — сгорела в огне Первой мировой. Из четырех ведущих участников Венского конгресса — России, Великобритании, Пруссии и Австрии — в 1918 году лишь Великобритания оставалась монархией и империей. Империи Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов прекратили существование в последний год войны, бывшей, в видении знаменитого историка-марксиста, лишь пароксизмом цепляния за власть наследственных аристократий, не способных ничем обосновать свои претензии и спасающихся лишь посылкой "конкурентов"-масс на бойню.
Сейчас уже стала всеобщим достоянием точка зрения, что не было никаких двух мировых войн, а была одна Великая война, с 1914 по 1945 год, разделенная 21-летним перемирием 1918–1939 годов. До начала Второй мировой Первую называли Великой, а ее окончание 11 ноября 1918 года во всех календарях европейского мира до сих пор чествуется как Armistice. Прекращение огня всего-навсего. Короткое перемирие.
Вспоминаются слова императора Николая II, сказанные в дни июльского кризиса накануне войны, о нежелании быть ответственным за чудовищную бойню. В применении к России анализ Майера действует с одной поправкой: на существование особенно шатких и неумных элит, которые предпочли в сложной ситуации спасаться даже без Ставки, в историческом "налегке", и не устояли против народа, пожелавшего избавиться и от них.
В том, что в мире не разразилась Третья Великая война, — огромная заслуга именно людей теоретической мысли, по-разному пытавшихся взглянуть на истоки и смысл Первой мировой. В книге советского историка Кирилла Борисовича Виноградова "Буржуазная историография Первой мировой войны. Происхождение войны и международные отношения 1914–1917 гг.", вышедшей одновременно с томом Барбары Такман, в 1962 году, работы коллег по ту сторону железного занавеса подвергались неизбежной в духе времени, но часто справедливой критике. Но пока Виноградов писал свой труд, "буржуазная историография" 1960-х бросила мелочную работу — вымерять, кто первым объявил мобилизацию: муза истории заставила своих детей взлететь на приличную их науке высоту. Диалектику они учили, в отличие от многих в СССР, как раз по Гегелю и Марксу, а кое-кто заглянул с пользой и в труды Ленина. Последний и в 2012 году оказался, согласно рейтингу ООН Index Translatorium, самым переводимым русским автором. Видимо, это результат того, что написанный в Цюрихе в военном 1916 году популярный очерк "Империализм, как высшая стадия капитализма" ему явно удался.
Томас Манн
НИЩЕТА ФАКТОМАНИИ
А как же теперь? Насколько мир защищен трудами современных историков от очередного помрачения?
"Печально я гляжу на наше поколенье" — эти слова приходят на ум.
Не только потому, что многие книги — это книги о "погибшем поколении" 1914 года, которое трудно идеализировать, но нельзя не оплакивать. Дети "нервной эры", по слову Кафки, они увидели бури артобстрелов, войну и хаос. Они — Гашек, Ремарк, Хемингуэй, Булгаков, Олдингтон — оставили столь могучее литературное наследие, что новейшие реконструкции бледнеют рядом с ним.
Довоенный мир магнетизирует, влечет, о нем хочется знать детали, которых старые книги не сообщают именно потому, что детали эти были так очевидны авторам. "Лишь основательность может быть занимательной", — писал Томас Манн во вступлении к своей "Волшебной горе", самой увлекательной и совсем не документальной книге о заколдованной Европе 1907–1914 годов.
Кристофер Кларк
Следуя завету классика, основательно рассказывает о 1913 годе его соотечественник, журналист и историк искусств Флориан Иллис. Его "1913: год перед бурей" — это европоцентричная картина эпохи. Труд британского историка и специалиста по международным отношениям Чарльза Эммерсона "1913: мир накануне Великой войны", напротив, амбициозная глобальная историческая реконструкция, репортаж из 23 городов: не только из европейских столиц, но и из Тегерана, Иерусалима, Константинополя, Мехико-Сити, Детройта. Везде там живут "легкомысленные люди", которых не стало после Первой мировой, как заметила в своих мемуарах Нина Берберова.
И все же печаль при взгляде на книжные хиты 2010-х объясняется не тем, что мы похожи на легкомысленных людей нервной эры, а каким-то более фундаментальным откатом, который нельзя не заметить, читая новые книги, сравнивая их со старыми и глядя в окно.
Дело даже не в том, что современность, мало похожая на "противостояние двух держав", похожа на 1914 год. Как сказал профессор современной истории в Кембридже и автор "Лунатиков" (самой знаменитой современной книги о той войне), британец Кристофер Кларк: "Что поражает читателя XXI века, следящего за развитием кризиса, — это его неприкрашенная современность. Он начался с кавалькады автомобилей и группы террористов-смертников... Со времен конца холодной войны система глобальной биполярной стабильности уступила место более сложному и непредсказуемому кругу сил, в который входят и империи в стадии упадка, и новые страны на подъеме, — это положение дел легко сравнить с Европой 1914 года".
Но не это сходство, даже не мысль о международном положении 2014 года заставляет вздохнуть о своей эпохе и о себе.
Самое печальное — в самих "Лунатиках", умной, хорошо написанной книге о Первой мировой. Она рассказывает о том, как началась та война, но даже не задается вопросом — почему. Соединение в одном томе принципиального отказа от теории, какой-то намеренной, аскетической бедности мысли — и изумительного фактического богатства, собранного в архивах разных столиц, — изумляет.
Что, в самом деле причина той войны заключается в "кризисе мужественности", как предположил Кристофер Кларк, поведавший о впечатляющей любовной жизни начальника австро-венгерского Генерального штаба Конрада фон Хётцендорфа? В том, что элиты боялись посягательств пролетариата и "цветных" на их положение "настоящих мужчин"? Как метко ответил уже упомянутый Томас Лакёр, "кризис мужественности" со времен Трои — главная причина всех войн. Но в чем причины именно той?
Американский историк Шон Макмикин в книге "Июль 1914-го" написал, что причина — в позиции, занятой Россией. И этот ответ хотя бы удовлетворяет требованию разнообразия, ведь историки редко оспаривают тезис Фишера о немецкой вине, пусть им и не по душе весь этот вечный антигерманский зачин в духе "горе побежденным". Но Макмикин делает большее, чем смена страны-виновника, — он занимается разбирательством не вины, а "грехов".
Концепция греха — парадокс, почти экстравагантность в контексте научной книги о дипломатическом кризисе июля 1914 года, в перипетиях которого "буржуазные историографы" тонут и топят своих читателей, как и десятилетия назад. Так же глубоко, но все же иначе. Парадокс и нонсенс, мысль о затаившихся где-то (пусть в России, это не важно) грешниках — богаче, чем кажется.
Очевидной нищете фактомании есть только два возможных объяснения.
Первое объяснение в том, что мир захватили какие-то микробы, чрезвычайно трудолюбивые и не лишенные талантов, но питающие природное отвращение к смелому полету мысли. В России они выпускают свой извод микроскопических книг, "выбивающихся" в бестселлеры, пусть и не о Первой мировой.
Шон Макмикин
Второе объяснение — в том, что, испробовав все объяснения, от ленинского классового анализа до микроидей частных мемуаров, от псевдофрейдистских ремарок до теории зла отдельных стран, от всеобщей теории заговора до очередного изобличения империализма, человечество подошло вплотную к осознанию простого факта: Первая мировая — загадочнейшее событие в мировой истории. При обилии так называемых предпосылок на самом деле ее не предвещало и не обуславливало ничто, а описывало разве что речение: "Кого Бог желает погубить, того лишает разума". Она похожа на вмешательство Господа в историю, на некое чудесное, ветхозаветное по стилю назидание, которое, как и катастрофа "Титаника", и рукотворно с начала до конца, и при этом все-таки необъяснимо.
На примере этого исторического феномена человек видит границы своего познания так же явно, как человек 1914 года увидел свою личную и видовую хрупкость на фоне 42-миллиметровой гаубицы и станкового пулемета "максим".
Контраст события и человека, даже человечества, зачаровывает и заставляет искать новые и новые объяснения. И вот мы дошли до старины, предшествующей Великой французской революции 1789 года, не говоря уже о Венском конгрессе и отце его Меттернихе. Дошли до греха и Бога. Свободы воли, ложные уклоны которой увлекли мир в бездну.
Это совсем старые и, главное, очень большие идеи, даже не чета гегелевскому абсолютному духу, хотя и родня ему. Жаль только, что вновь дошли до этой грандиозности, только превратившись в каких-то людей-микробов. Но, впрочем, другие и не смирились бы для признания сверкающей в глаза истины. "Величит душа моя Господа" — вот о чем говорят как могут эти странно-бедные новые книги о катастрофе человечества.
Послать
ссылку письмом
Распечатать
страницу