Перевод с венгерского и вступление Юрия Гусева

       Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2023

       Пушкин, Лермонтов рисовали на полях черновиков женские головки, то, се… Маяковский делал неплохие плакаты в окнах РОСТА… Можно привести много примеров того, как талант поэта, писателя прорывался протуберанцем в сфере изобразительного искусства или, наоборот, как дар живописца давал яркие сполохи в области художественного слова. (В связи с этим уместно вспомнить, что ？ИЛ？ поднимал эту тему в нескольких номерах 2015 года и что при этом было выявлено немало интересных фактов.)

       Но чтобы кто-то занимал в сфере искусства одно из ведущих мест одновременно и как художник (живописец, график), и как писатель (поэт, прозаик) — такого, кажется, не было (ну, разве что в какой-нибудь далекой древности, куда моя скромная эрудиция не дотягивается).

       И вот такой феномен обнаруживается в наши дни, причем совсем рядом, в Венгрии. Художник-график Иштван Орос (р.1951) давно завоевал всемирную известность — в частности, благодаря своему специфическому стилю, который называют то оптическим искусством, то ？атакой на глаза？. Одна из его излюбленных форм в живописи — так называемая анаморфоза (рисунок, суть которого можно увидеть лишь в зеркальном цилиндре, поставленном в центре полотна).

       Стоит, наверное, сказать: к подобным приемам (трюкам) иногда обращаются люди, которые просто не очень хорошо умеют рисовать. Иштван Орос — в этом легко убедиться — не только обладает огромными знаниями в области изобразительного искусства, но и виртуозно владеет всем классическим и современным инструментарием живописи и графики. И к тому же он наделен (чуть не сказал: нечеловеческой) невероятной трудоспособностью. Кроме основной своей ？специальности？, он много и успешно работает в анимационном кино, иллюстрирует книги и т. д. Анаморфозы его выполнены на высочайшем уровне графического искусства. Он удостоен многих престижных международных наград и премий; города, где проходили его выставки, невозможно перечислить, — были они и в России, от Санкт-Петербурга до Тюмени.

       Словом, я был очень удивлен, увидев его стихи, которые по качеству ничуть не ниже творчества самых известных поэтов современности. Пожалуй, больше всего меня подкупило то, что почти все его стихотворения — это поэзия в классическом смысле слова, то есть стихи, в которых есть не только свежая, яркая образность, не только мысль и чувство, но и размер, и рифма. (Принимая все доводы, я тем не менее не очень могу понять, почему адепты ？свободного стиха？ требуют отбросить все те элементы формы, которые языковая культура человечества вырабатывала и отшлифовывала тысячелетиями. Попросту говоря, не могу понять, чем верлибр лучше классического, или правильного, стиха.)

       Однако Орос остается самим собой и в поэзии: многие его стихи — вещи с загадкой, с секретом, он не упускает случая поиграть с материалом, со смыслом, любит и визуальные эффекты.

       Конечно, показать в журнальной подборке все богатство его палитры (здесь имеется в виду только поэзия) невозможно. Я пытался это сделать хоть в какой-то мере…

       Нельзя не упомянуть и о третьей ипостаси Ороса — об Оросе как прозаике. Он и тут — на высоком уровне. Об этом свидетельствует уже переведенный на русский язык его роман ？Шахматы на острове？ (зерно сюжета — шахматная партия, сыгранная Лениным и Богдановым на Капри, в гостях у Горького, в 1908 году). Я только что прочел новый его роман, ？Патерностер？ (имеется в виду не молитва, а лифт), опубликованный в 2021 году и рассказывающий, голосами разных героев, о самых невероятных и трагических (но и трагикомических также) перипетиях венгерской истории после Второй мировой войны. Есть у Ороса и книги рассказов. Надеюсь, в обозримом будущем читатели журнала смогут познакомиться с этой прекрасной прозой.

       В общем, мне льстит, что Иштван Орос носит такую фамилию (？орос？ — по-венгерски ？русский？).

       Молитва

       Отче наш,

       в листьях и травах сущий,

       солнечный свет и тепло на поля несущий,

       пташек певчих пославший в небо весеннее голубое,

       в раковину вселивший эхо морского прибоя,

       ты — и в глади озерной, и в горном потоке бурном,

       в кольцах на пне столетнем и в кольцах вокруг Сатурна,

       ты — в замирании душ перед зрелищем кручи могучей

       и перед строчкой стиха, поражающей чудом созвучий,

       ты — в сладкой дрожи, когда

       явится в памяти вдруг, сквозь несчитанные года,

       запах, касание, вкус — вроде пустяк, ерунда,

       но пустяком этим мирозданье согрето, —

       Отче наш,

       как ты делаешь это?

       Проект

       Сделай так, чтоб от века до века,

       сколько длится жизнь человека,

       даже если в грядущих эрах

       снова будет он жить в пещерах,

       про науку, искусство забудет,

       к примитивным вернется орудиям,

       или, еще на какой-нибудь стадии,

       мимикой будет общаться в стаде,

       или звуки, что изо рта вылетают,

       выразят что-то, понятное стае, —

       о, я бы орал, воздев к небу руки,

       чтоб до всех долетели те звуки,

       бередя и за сердце хватая,

       чтобы молча, ошеломленная, слушала стая,

       я бы в ночь слепую, беззвездную

       выкрикнул просьбу последнюю, слезную,

       вырыл бы в глине, выцарапал на скалах,

       если ж и этого окажется мало,

       новые выдумал бы письмена,

       увековечил на вечные времена,

       в каждый компьютер велел бы внести,

       пусть висит постоянно в сети,

       чтоб любой, как только захочет,

       мог открыть на столе рабочем, —

       но и тогда ты, Господи, не пропуская ни дня,

       напоминай мне, а если не станет меня,

       всем и каждому:

       да пребудет вовек

       Твой проект незаконченный — Человек.

       Ars poetica

       Моя мечта на диво прихотлива:

       хочу, в согласии с законом перспективы,

       чтобы луна — иль блик луны зеркальный —

       с вином смешалась бы в моем стакане.

       Еще хочу, глоток изрядный сделав,

       сиянием луны наполнив тело,

       поэтом стать…

       В конце концов

       махну рукой устало:

       вон сколько в небе звезд еще осталось.

       ***

       Прощаясь со мной, дорогая, не плачь,

       накинь мне на плечи невидимый плащ

       с невидимой вышивкой: горы в снегу,

       долина, дорога, цветы на лугу,

       в цветах-незабудках — надежда и грусть.

       И верь: я к тебе непременно вернусь.

       Волхвы

       Поля укрыты пеленою снежной,

       сидит на голой ветке воробей.

       Сижу и я перед холстом и грежу:

       закончить надо завтра, хоть убей.

       Кто победит в неравной схватке этой:

       картину — я, или меня — она?

       В бескрайней белизне, ау, найдется где-то

       та краска, что сейчас мне позарез нужна?..

       Нетронут снежный холст, и все же вижу:

       бредут в снегу волхвы, и думается мне:

       ища младенца, подходя все ближе,

       меня они — заметили в окне?

       Фильм

       Памяти Андрея Тарковского

       В стеклянном свете райского полудня,

       подобно мошке в капле янтаря,

       весь мир лежит, недвижно и безлюдно,

       в извечном лете золотом горя.

       Ни шороха, ни тени. В вертикальном

       потоке света, в полной тишине,

       не то приснившимся, не то реальным,

       является ландшафт с экрана мне.

       И вот в тяжелой кроне, где-то с краю

       один-единственный листок затрепетал.

       Струей промчался ветерок, играя,

       по глади озера, блестящей, как металл.

       Кругами радужными волны разбежались,

       от центра к берегам, литую гладь дробя.

       Хрустальный диск, массивный, как скрижали,

       глядит с небес на самого себя.

       Дерзнет ли кто-то в паузе безветрий,

       почуяв вечности космическую жуть,

       в волшебный, бесконечный мир симметрий

       с благоговейной дрожью заглянуть?

       И, заглянув, кто после согласится,

       заговорив или с трудом смолчав,

       с небес упасть, как раненая птица,

       на острие сверкнувшего луча?

       Но — гаснут краски, словно выцветая,

       и сквозь сегодняшние мрак и пыль

       просвечивает древняя, седая,

       косноязычная, святая быль.

       И окоем становится просторен:

       леса, поля, и вновь леса окрест…

       И — чу! — с кривых, убогих колоколен

       доносится пасхальный благовест.

       Попытка повернуть время вспять

       Точно таким же был раньше этот бумажный лист,

       только был он бел, пуст и девственно чист.

       Представь, что нет на нем совсем, совсем ничего,

       просто-напросто удали эти восемь строчек с него,

       сотри ластиком, потом что осталось, сдуй или стряхни,

       будто не было этих шестидесяти семи слов, будто они

       не были здесь написаны, будто ты и не думал писать

       эти триста тридцать девять символов — и время вернется вспять.

       Стихотворение

       Я

       сочиняю

       стихотворение.

       Оно перед тобою, в этой

       книге. Книга стоит на полке, в

       комнате с венецианскими окнами.

       Комната находится в городе, а города

       уже нет нигде, его сотрут с лица земли во

       время войны, о которой говорится в этом самом

       стихотворении. На этой войне убьют того поэта, что

       пишет стихи в этой вот комнате с венецианскими окнами.

       Я

       напишу

       стихотворение.

       Оно будет напечатано

       в книге, книга будет стоять на

       полке, в комнате с плотными шторами

       на окнах. Комната будет находиться в городе,

       а города не будет нигде, он будет стерт с лица земли

       во время войны, о которой говорится в этом стихотворении.

       Войны, на которой убьют того самого поэта, что будет сочинять

       стихи здесь, в этой комнате со шторами на венецианских окнах.

       Я

       написал

       стихотворение.

       Оно было напечатано

       в книге, которая стояла на

       полке, в комнате с плотными шторами

       на больших окнах. Комната находилась в городе,

       а города уже не было нигде, он был стерт с лица земли во

       время войны, о которой говорится в этом самом стихотворении.

       Войны, на которой убьют того самого поэта, что будет сочинять свои

       стихи здесь, в этой комнате со шторами на высоких венецианских окнах.

       [1] ？ Orosz István, 2022

       ？ Юрий Гусев. Перевод, вступление. 2023

       Стихи и рисунки публикуются с любезного разрешения автора.

       Повесть. Перевод с китайского Виталия Андреева