Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2021
* * *
Ты, полусонный, как Пруст ожидаешь, когда
Мама придет, поцелует. Тогда уж не страшно
В той неизвестности, где темнота, пустота,
Звуки чуть слышные. Можно пуститься отважно
В тихую даль сновидений. Поскольку вернут
К новому утру опять-таки мамины губы.
Все мы такие, как Пруст, и неверен маршрут
Будущей жизни нелепой, безлюбой и грубой.
Только спасенье приходит опять от нее,
Маминой ласки, оставшейся памятью кожи,
Запаха. Кажется сразу нелепым нытье,
Страшные сны, обступившие мерзкие рожи.
Жизнь — это сон, так философ испанский сказал.
Но перед ним есть спасенье — явление мамы.
Если от сна или жизни смертельно устал,
Жди тот момент, тот единственный, чаемый самый,
Благословенья пред вечной разлукой. Она
Станет не страшной, и скроются тени на стенах.
Успокоенья и счастья нахлынет волна
И побежит, как наркотик, в сосудах и венах.
И одарит и забвеньем, и подлинным сном,
После которого всем ли дано пробудиться
В новых пространствах, во времени тоже ином?
Но перед этим пусть снова мне мама приснится.
* * *
Оле
Откуда чашка? Да из той любви,
Которая ушла и не вернется.
Осталась чашка. С нею и живи,
И сердце в ней как будто тихо бьется.
Пульс прошлого почти неощутим
Для будущего. Вот оно. Настало.
Ты в нем забыт и боле нелюбим,
Но ничего об этом вещь не знала.
Она свидетель счастья прошлых дней,
Когда все было знаком и приметой,
Надеждой, что любовь всегда сильней
Дыхания неумолимой Леты.
Так вещи и переживают нас,
Поскольку в них почти неощутимый
Избранничества не изжит запас,
А мы, как тени, — мимо, мимо, мимо…
ТАХТА
Я, сидящий на краю тахты, покрытой красно-черным ковром
С легким запахом пыли, хотя он перебиваем таинственным запахом приближенной к лицу книжки.
А еще необыкновенной смесью ароматов, которые и есть наш дом:
Корица, валерьянка, табак, кислое молоко и еще много всего, компонентов в избытке, слишком.
Я прислушиваюсь к тишине в себе, к себе, к усыпляющему стрекотанью часов.
Впервые думаю, что во мне заключено непонятное время.
Я понимаю, как недолго был, как долго буду еще, но не могу понять, что все кончится в конце концов.
Я думаю, что я — это не только я, который в эту минуту в квартире со всеми
Населяющими ее вещами, отпечатавшимся на опорной ладони узором шерстинок ковра,
Фарфоровым Пушкиным в книжном шкафу и перовским рыбаком над пианино.
Мне кажется, что предметный мир играет со мной в какую-то игру, и это игра,
В которой главное место занимают часы и время. Я притворяюсь внуком, второклассником, сыном.
Живым. А может, я такой же предмет?
Кем-то помещенный в аквариум квартиры?
Я начинаю задыхаться. Я понимаю, что, наверное, это бред,
Но я не знаю, как устроен обступающий мир, вернее та часть этого мира,
В которой я сижу на кружащейся, летящей в пространственную воронку тахте.
А может, во всем виновата испещренная икринками букв книга?
Я возвращаюсь в шахматный клуб, вижу нас с отцом, сидящих в небольшом зале, в темноте,
А на сцене люди, останавливающие по очереди часы. Вспоминаю ощущение странности того мига,
Когда внезапно возникла мысль: ？Его же для себя можно остановить!
Пусть идет для других!？ Вот зависла и долго не опускается рука с деревянной фигурой.
Значит, можно не со временем, вне времени, в остановленном времени жить?
Значит, можно! И тогда день за окнами хмурый,
Пермский, уральский (это уже снова взгляд с тахты), не плох ничем,
Загадаю, и сейчас войдет пахнущая духами с мороза мама,
И я смогу эту минуту бесконечно длить, остаться в ней насовсем,
И время не будет стучать в висках упрямо.
* * *
Какой путь пролегает от склоненного над кроваткой, перевирающего мелодию колыбельной отца
До усталого старика в кресле, читающего прыгающие компьютерные строчки дочки?
И это все в мире, не имеющем ни начала, ни конца,
Пока отец поет, пока пишет дочка, а день сменяется ночью.
Защитить, обнять, услышать голос, вышептать невыполнимый обет.
Включить компьютер, отогнать неотгоняемую усталость.
Ничего естественней и проще на белом чернеющем свете нет.
Не беда, что ничего значимей этого не осталось.
Почему свое невозможно отыскать в другом,
Кроме вот этого крошечного тельца из памяти — ни обнять, ни исправить?
Для чего человеку даются семья и дом?
Почему защитить в этом мире чаще всего означает слукавить?
Два-три слова, просто чтобы услышать голос, и лучше б не видеть глаза.
Вина всегда на родившем и бросившем постигать эту жизнь в одиночку.
И никакие аргументы не принимаются ни против, ни за.
И в конце предложения в компьютерных диалогах не ставится точка.
Точка.
* * *
Между снимками — жизнь.
Между жизнью и смертью — лишь снимки.
Мы так прочно стоим на раскачанной ветром земле.
Мы так тесно сплелись. Мы под ветром, нас рвущим, в обнимку.
И спасает нас то, что не можем отдать вечной мгле.
Обреченная жизнь оптимизмом страдает на пленке,
Получает права не кончаться, по-прежнему жить,
Оставляя в раю невзрослеющего ребенка,
Оставляя все то, что потом уже не возвратить.
Чуда, может, и нет, расставания здесь не случились.
Был исчерпан сюжет, да и повод удачно забыт.
Мы живем навсегда, по-другому мы жить разучились.
Подписали не фото, а мрамор кладбищенских плит.
Рассказ