Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2021

       Гандельсман Владимир Аркадьевич — поэт и переводчик. Родился в 1948 году в Ленинграде. Окончил электротехнический институт. Работал кочегаром, сторожем, гидом, грузчиком, преподавателем русского языка и литературы. Автор более двадцати книг стихов и многочисленных публикаций в журналах. Живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге.

       Не меч и тать. Мечтать!

       Лучится мир: в нём нет лечебниц,

       ни смерти, ни чумы предательств,

       и ты, летальный вовлеченец,

       отныне вечн, без отлагательств.

       Нет ни холопов, ни высочеств,

       есть равенства священноучасть,

       не сбивчивость и брех пророчеств,

       но сбывчивость, расчёт, могучесть.

       Сверкает город электричеств,

       и высших чудотворных качеств,

       и благ бесчисленных количеств,

       и в звёздном колпаке чудачеств.

       Не чад войны, но многочадость,

       и в общем воздухе отечеств

       мы празднуем с тобой зачатость

       и разум встречных человечеств.

       И не плачевность и печальность,

       не ночи выморочной нечисть,

       нам сёстры — речи изначальность

       и птичья утренняя певчесть.

       Вопросы Велимиру

       Безумливый1, о чём ты рокчешь?

       Куда водырь, туда гурьба.

       На что их прочишь?

       Зачем гремит твоя арба?

       Блазноречивый чернокнижник,

       по небу мечутся лучи,

       мигает вспышник,

       но тонет стихогруз в ночи.

       На море, в воздухе, на суше —

       куда ни погляди, везде

       тобою души

       забагренные, бард, в беде.

       Ты кто, в каком котле заварен,

       откуда твой словарный жар,

       пролетатарин

       и векомудрый числовар?

       Числяр и отступление с разбитием окна

       Как свести с тобой счёты?

       Где твоё уравнение, мир?

       Говоришь, мычание? Нет, мы чаянье, мир.

       Мыр = мыравенство.

       — Что возводишь, Хармс?

       — Храм-с.

       — Ну не срам ли, Хармс?

       — Срам-с.

       — Скажет ？Hаnde hoch!？

       Бог.

       — Он на то и Бох —

       строг!

       — Чем осилишь, Хармс,

       страх?

       — Слово — my hand arms.

       Бах!

       Бытие + дух = Бух.

       Я ищу уравнение мира,

       выселен во вселенскую

       песочницу,

       под облаками,

       плывущими ещё над моей лялябелью.

       Между нею и гибелью.

       Пасечник песка числ,

       я зачерпываю сырое время

       формочками

       и выкладываю на доски,

       тёсаные доски моей тёзки — тоски,

       вычисляя его закон.

       Это мой, числяра, загон.

       Доски по периметру песочницы,

       воспариметру бессонницы.

       Доски, сложенные у сарая,

       на которых сидя сплю,

       сплюхнувшись лицом в колени,

       доходягой ходьбы.

       Громовые доски для гробов.

       Доски будьбы.

       Дни как выводок волчат,

       из которых вывел

       неизбежную, невиноватую

       смерть в периодическом повторе.

       В оправдательном — на счётах —

       приговоре.

       ？В шорохов свисте шествует стук вроде Ч？.

       О, часы человечества.

       О, чёткая чистота чертежа.

       О, чары чёрта, чмокнувшего чело человека

       тоЧКа.

       Отступление словарное

       Устроим Числоводск и Чудесавль!

       Слетятся времери и верхари,

       пребудет любь, засвищет возлетавль,

       и в любесах зажгутся благори.

       Летчайшие творяне прошлеца

       всеучбищем обяжут, нехотяй

       узнает стыдь при виде бодреца-

       мечтежника. Сей, могатырь-светяй!

       Людволнами ульяня1, Указуй,

       Младыка чтожеств и Языковод,

       лжаному полю внянчит: не бесуй!

       Красавда, небедь, умец, счастьеход.

       Наблюдение грозы

       …Молнии слов серебро вью.

       В. Х.

       вяжут ломаные спицы молний

       издали и всё неугомонней

       в быстрых бога руках

       жизнь земную нитяную

       электрическое поле

       всех шерстистых тварей

       на десятую секунды долю

       озарится прежде чем ударит молот

       и в мельканьях молний

       тем молитвенно-безмолвней

       мир предстанет

       лепета он жизни молит молит

       тварей шерстью трущихся в траве

       загорающийся глаз

       иголкой колк

       на краплённой каплею тропе

       как янтарь и шёлк

       шёлк и янтарь

       грянут фабрики туч грозовых

       фабрики парящих льдинок

       цапли ломаные спиц

       воздуха сквозной пробой

       первой пробой освежит

       и в небе голубой

       мозг извилинами задрожит

       Рождение многих из Хлебникова

       Рифмы автор палиндромной:

       дым — а через строчку — мы.

       Полубдящий-полудрёмный,

       бес бездомный.

       Замес бесовский крепок:

       змеиное пьёт молоко,

       заваривает в кипятке репейник, —

       а глаз подмигивает: я, мол, око.

       Но глаз его не око — лом.

       Взгляд вкалывается в порядок —

       и ветхий мир идёт на слом.

       Бес — ядок, адок.

       Гремуч и на разломы падок.

       Велимирь, велимирь,

       на штыре стиха — нашатырь.

       Тысячелетнее узрь

       царство моё! Заратустрь!

       На штыке стиха, переимчив,

       Маяковский атом твой расщепит,

       а за ним уж, кочан набычив,

       гегемон шипит:

       большшшшевик, шшшширпотреб, общщщщепит.

       И спросила кроха:

       — Ты не палочка ли Коха?

       Идут кухарки из конур,

       в очах сияет кохинур.

       крох влечёт рок

       блох течёт ток

       Блок тех, которых тьмы и тьмы.

       Меч молоха — молодым.

       Дым и мы = дымы.

       Мы и дым = мыдым.

       айяайя

       песня рая

       яда яда

       песня ада

       Фрагмент романа