Стихи

       Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2024

       Об авторе | Владимир Геннадьевич Богомяков (29.01.1955, Ленинск-Кузнецкий) — российский поэт и политолог, доктор философских наук. В 2000–2008 годах заведовал кафедрой политологии Тюменского университета. С 2008 года — профессор кафедры. Издал множество сборников стихов, среди которых ？Книга грусти русско-азиатских песен Владимира Богомякова？ (М.: Guzelizdat 1992); ？Стихи в дни Спиридонова поворота？ (издательство ？АРГО-РИСК？); ？Извините, пельменей нет？ (издательство ？Ваш формат？, 2019); ？Ловля сумеречных тварей？ (Новосибирск, 2021); ？Грузди с морозными звёздами？ (издательство ？Красный матрос？, 2023). Публиковался в журналах и альманахах ？Мулета？ (Париж), ？Знамя？, ？Новый мир？, ？Воздух？, ？Невидимки？, ？Новая кожа？, американском поэтическом журнале ？Drunken Boat？, в сетевых журналах ？Артикуляция？, ？Двоеточие？, ？Формаслов？, ？Топос？, главным редактором которого являлся с декабря 2001 года по июнь 2004 года. Публикации в ？Знамени？: ？iris sibirica？ (№ 3, 2008); ？монетка-барнаул？ (№ 3, 2012); ？Увильдык？ (№ 4, 2014); ？Помню, в поезде Хабаровск — Москва…？ (№ 7, 2016).

       * * *

       Все реки впадают в мою бедную голову

       И уже оттуда несут палки и ветви деревьев в океан вечности.

       Я б обратился к Владимиру Павловичу Асмолову,

       Чтобы он написал песню в стиле, может быть, гопницкой беспечности.

       Я б обратился к Григорию Саввичу Сковороде

       За шансоном в стиле казацкого барокко.

       Но только я не стал бы обращаться к самому себе,

       Чтобы не получить плохую пародию на раннего Блока.

       * * *

       Сгрызли коты пачку допсоглашений.

       Больше денег не будет и не будет свершений.

       Улечу в Лабытнанги под фамильей Абрамов.

       Там из воздуха вдруг возникает рука

       И наливает сто граммов.

       Там семь лиственниц светят в низовьях Оби.

       Там семь ангелов едут на небесном би-би.

       * * *

       Пошёл котом на водонапорную башню.

       Не работать же весь век дохлым птенцом.

       За полночь вывалишься на межзвёздную пашню

       И глядишь в никуда со счастливым лицом.

       Озаряя своей улыбкой мгновенной

       Все пустые участки несуразной Вселенной.

       * * *

       Я с псом своим сидел в каптёрке.

       И ветер ледяной я натирал на тёрке.

       Чтоб высыпать его в калину, в мёд.

       Проснуться — сделать всё наоборот.

       Чтоб новая земля возникла из-под снега

       В собачьих глазоньках да в глазках печенега.

       * * *

       Бросаются дети друг в друга звездами.

       Собаки смеются и спят за домами.

       Хочу я туда, где большая вода,

       Где счастлив бываешь во сне иногда,

       Где в небе концерт композитора Глинки

       По заявкам зарытых в мёрзлом суглинке.

       * * *

       Вчера в Мичурино встретил Джо Кокера.

       Сегодня проснулся — за ухом след от электрошокера.

       Сильно болит живот от палёной кураги.

       И проклевали куры мои сапоги.

       Был бы карлик, послал бы его за чекушкой.

       Но остаюсь один на один со старенькой комнатушкой.

       Нужно постараться день прожить, как всегда.

       Нужно постараться не пялиться в никуда.

       * * *

       В час, когда тихий свет наполняет карманы

       И по улицам бродит Зорро в плаще,

       Появляются у меня картавые древнеегипетские наркоманы,

       Чтоб рассказать, как устроено всё вообще.

       Говорят, что звуковой и буквенный мистраль —

       Это та же самая транссибирская магистраль,

       По которой едет маленькая Жанна Французская,

       Вспоминая Париж с золотыми его трясогузками.

       * * *

       Отъезжаешь от остановки Демократической

       И приезжаешь к остановке Демократической.

       Так с помощью автобуса номер 17

       Постигаешь идею Вечного Возвращения.

       Наполняясь силой футурофобической,

       Понимаешь, что никто не дождётся прощения.

       Уйдут под землю дороги и перелески,

       Уйдут под землю осенние поля.

       Лишь мальчик с девочкой встретятся вновь на Шпалорезке

       И найдут на снегу мёртвого журавля.

       * * *

       ？Просочится вода через эти трещины

       И поднимет скорлупу над телом яйца？ —

       Так заканчивался странный рассказ одного деревенщины.

       Мы пили водку и вспоминали его отца.

       И просочилась вода через небесные впадины

       И подняла скорлупу осенней земли.

       Да если бы ни водка и тарелка жареной козлятины,

       То мы бы уже были невозвратно вдали.

       * * *

       Со дня Воительницы Феодоры

       Кто-то в теплице стал грызть помидоры.

       Три дня я ставил капканы на злочинца,

       Оставлял для него со стрихнином гостинцы.

       И вот утром в половине шестого

       Я поймал Льва Николаевича Толстого.

       ？Зачем ты, деда, крадёшься во тьме

       Вдоль этих ветхих унылых заборов?..？

       И тут Л.Н. отвечает мне:

       ？Очень хочется помидоров!？

       * * *

       Я вошёл в стоящий на холме ресторан ？Огонёк？.

       Заказал крокодилье сердце, печень барса и львиные лапы.

       У порога тыквенный карлик в расшитом халате прилёг.

       За пресным винцом сидят мужики, востроглазы, одутловаты.

       Тут и крестьяне, что везут пушистых котов на вязку.

       Молчаливый Полднев, он едет отрубить себе жертвенный палец в дубраву.

       Тут и стукачок, надевший на голову атласную повязку

       И отправившийся на утреннюю явку в управу.

       Меж кувшинов с вином, чашек ароматного чаю, между деревенскими мордами

       Подошла, качая бёдрами, официантка Рита.

       Я ей сказал, что скоро дорожки станут ледяными и безжалостно твёрдыми.

       Небеса станут серебряные и мир будет словно выточен из нефрита.

       Снег перестанет лишь к первой страже.

       А мы так и не выпустим друг друга из объятий.

       Пусть по небу летят, серебристый покой безобража

       Враны, жраны, шмулевые шушпаны магических мероприятий.

       * * *

       К 80-ти годам я стал, что твой Бетховен.

       Если пью кофе, то непременно из 64-х зёрен.

       Долго сижу, как древний татаро-монгол,

       Вытирая руки об штаны и об стол.

       Не нужен Солнцу, не нужен Луне.

       Не нужен лету, не нужен зиме.

       Не нужен лесным зверёчкам

       И полевым цветочкам.

       * * *

       В конце последнего раунда наступило фаталити.

       Я вспомнил нашу деревню, что стёрли из памяти.

       Зачем я оттуда уплыл по реке

       На старом славянском вещевом сундуке.

       Краем глаза увидел, испуганный и лопоухий,

       Как шли на деревню сквозь лопухи

       Страшные зимние духи.

       * * *

       Все приходят во сне, кроме мамы.

       Да я уж привык.

       Лежу на соломе, как Белый Клык.

       Заканчиваются февральские чернила.

       Заканчивается ？Абу-Симбел？ с берегов Нила.

       Заканчивается зареченский шмурдяк.

       Лежу на соломе, как неподвижный гордяк.

       Бродит по улице где-то трындец-нежилец.

       Пляшут по нашей крыше тунец и птенец.

       * * *

       Раз в году, 19 декабря

       Мёртвым поэтам разрешают

       Полетать за поездами.

       А у нас на столе грузди

       Со морозными звездами.

       Силюсь прочитать что-то из небесного букваря,

       Спотыкаюсь на эфиопской букве Хаут.

       Засыпаю и с теми, кого уже нет,

       За столом выпиваю немного красного.

       Но больше уже ничего не могу сказать,

       Кроме глухого глоттального щелевого согласного.

       * * *

       Деда Костя слетал в прошлое и посетил будущее.

       Он привёз человечеству страшный ответ.

       В прошлом никогда ничего не было.

       В будущем вообще ничего нет.

       Шла вторая неделя запоя.

       Котёнок лакал с непонятного блюдца порошковое молоко.

       Люди садились за стол, вернувшиеся с водопоя.

       И в окно нам светила звезда Ко-Ко.

       Маленькие злобные коронавирусы сидели тихо в своей норе.

       Лишь девушка пела в церковном хоре:

       ？Милостивые государи, харэ! Милостивые государи, харэ!？

       * * *

       На день рождения пришёл с пробитой головою.

       Рубашка порвана, и все штаны в грязи.

       Зато рубал учетверённые рубаи,

       Которые останутся в веках у лесополосы.

       Я взял совёнка и кота взял с кухни.

       И в ночь пошёл по улице Камо.

       Шептались девки, что иду, как Кюхля

       И даже вертолётчик Мимино.

       * * *

       Наблюдая за звёздами, наблюдая за людьми и животными,

       Понимаешь, что с ними может случиться всякое.

       Ночью падает на голову балясина с Лестницы Иакова.

       Утром присылает сообщение покойный друг,

       Что на болту он вертел вообще всех вокруг.

       А ты распространяешься к северу и полудню.

       По болоту идёшь, как по незастывшему студню.

       И просишь по телефону такого же неудачника

       Нарисовать на могиле твоей весёлого зайчика.

       * * *

       Круг любителей Пастернака в Тюмени лунатичной.

       Мне про брови кустарника расcказывала teacher.

       Изображала предгрозье и этот кустарник бровями показывала.

       Мирослав Немиров сначала не был Пастернака фанатом.

       Не нравилось, не понимал, но его стихи штурмовал,

       Как советские учёные штурмовали атом.

       Но, на 66-й странице у него вдруг разверзлись зеницы.

       Внял он горний ангелов полёт и гад морских подводный ход.

       И внял потом наоборот —

       Гад морских полёт и ангелов подводный ход.

       А странный город Тюмень неизъяснимо

       Начал дальше расти год от года по пастернаковским строкам.

       В колоннаду Гилёвской Рощи я стремился неудержимо.

       Ночью шёл по городу поперёк,

       И подползала к ногам Тура — ледяная река.

       Этой ночью я прочитал, что есть и река Пастернак.

       На западе Канады одна река называется так.

       Сибирский панко-пастернак, звучащий яростно весьма,

       Любил всей силою тщеты до помрачения ума.

       * * *

       Пойдём, душа моя, за гаражами

       Побегам с самодельными ножами.

       Посмотрим в луже, как шипит

       Челябинский карбид.

       И будем мы по два с сиропом.

       Уйдём с тобою по сугробам

       В страну, где вовсе нет страны.

       Лишь ветерки да друганы.

       * * *

       Пришёл я в сельпо за лимонадом,

       А продавщица говорит, что, мол,

       Остался только квас, клянусь тебе ангельским садом.

       И глаза у продавщицы, как стебли ирюмской травы.

       Я спросил: ？Анна Андреевна, неужели это вы?

       Тогда, Анна Андреевна, дайте бентатовской водки

       И мы побредём пузырями колготки？.

       Ненастоящая Анна Андреевна сказала,

       Что её именем названа малая планета.

       Такая планета, там всегда весна и лето.

       Там целый день блаженно сидишь в зарослях горицвета.

       А здесь лишь серое небо и постоянно что-то трещит в электропроводке.

       Господь садится смотреть нашу жизнь и смотрит на быстрой перемотке.

       Об авторе | Владимир Геннадьевич Богомяков (29.01.1955, Ленинск-Кузнецкий) — российский поэт и политолог, доктор философских наук. В 2000–2008 годах заведовал кафедрой политологии Тюменского университета. С 2008 года — профессор кафедры. Издал множество сборников стихов, среди которых ？Книга грусти русско-азиатских песен Владимира Богомякова？ (М.: Guzelizdat 1992); ？Стихи в дни Спиридонова поворота？ (издательство ？АРГО-РИСК？); ？Извините, пельменей нет？ (издательство ？Ваш формат？, 2019); ？Ловля сумеречных тварей？ (Новосибирск, 2021); ？Грузди с морозными звёздами？ (издательство ？Красный матрос？, 2023). Публиковался в журналах и альманахах ？Мулета？ (Париж), ？Знамя？, ？Новый мир？, ？Воздух？, ？Невидимки？, ？Новая кожа？, американском поэтическом журнале ？Drunken Boat？, в сетевых журналах ？Артикуляция？, ？Двоеточие？, ？Формаслов？, ？Топос？, главным редактором которого являлся с декабря 2001 года по июнь 2004 года. Публикации в ？Знамени？: ？iris sibirica？ (№ 3, 2008); ？монетка-барнаул？ (№ 3, 2012); ？Увильдык？ (№ 4, 2014); ？Помню, в поезде Хабаровск — Москва…？ (№ 7, 2016).

       * * *

       Все реки впадают в мою бедную голову

       И уже оттуда несут палки и ветви деревьев в океан вечности.

       Я б обратился к Владимиру Павловичу Асмолову,

       Чтобы он написал песню в стиле, может быть, гопницкой беспечности.

       Я б обратился к Григорию Саввичу Сковороде

       За шансоном в стиле казацкого барокко.

       Но только я не стал бы обращаться к самому себе,

       Чтобы не получить плохую пародию на раннего Блока.

       * * *

       Сгрызли коты пачку допсоглашений.

       Больше денег не будет и не будет свершений.

       Улечу в Лабытнанги под фамильей Абрамов.

       Там из воздуха вдруг возникает рука

       И наливает сто граммов.

       Там семь лиственниц светят в низовьях Оби.

       Там семь ангелов едут на небесном би-би.

       * * *

       Пошёл котом на водонапорную башню.

       Не работать же весь век дохлым птенцом.

       За полночь вывалишься на межзвёздную пашню

       И глядишь в никуда со счастливым лицом.

       Озаряя своей улыбкой мгновенной

       Все пустые участки несуразной Вселенной.

       * * *

       Я с псом своим сидел в каптёрке.

       И ветер ледяной я натирал на тёрке.

       Чтоб высыпать его в калину, в мёд.

       Проснуться — сделать всё наоборот.

       Чтоб новая земля возникла из-под снега

       В собачьих глазоньках да в глазках печенега.

       * * *

       Бросаются дети друг в друга звездами.

       Собаки смеются и спят за домами.

       Хочу я туда, где большая вода,

       Где счастлив бываешь во сне иногда,

       Где в небе концерт композитора Глинки

       По заявкам зарытых в мёрзлом суглинке.

       * * *

       Вчера в Мичурино встретил Джо Кокера.

       Сегодня проснулся — за ухом след от электрошокера.

       Сильно болит живот от палёной кураги.

       И проклевали куры мои сапоги.

       Был бы карлик, послал бы его за чекушкой.

       Но остаюсь один на один со старенькой комнатушкой.

       Нужно постараться день прожить, как всегда.

       Нужно постараться не пялиться в никуда.

       * * *

       В час, когда тихий свет наполняет карманы

       И по улицам бродит Зорро в плаще,

       Появляются у меня картавые древнеегипетские наркоманы,

       Чтоб рассказать, как устроено всё вообще.

       Говорят, что звуковой и буквенный мистраль —

       Это та же самая транссибирская магистраль,

       По которой едет маленькая Жанна Французская,

       Вспоминая Париж с золотыми его трясогузками.

       * * *

       Отъезжаешь от остановки Демократической

       И приезжаешь к остановке Демократической.

       Так с помощью автобуса номер 17

       Постигаешь идею Вечного Возвращения.

       Наполняясь силой футурофобической,

       Понимаешь, что никто не дождётся прощения.

       Уйдут под землю дороги и перелески,

       Уйдут под землю осенние поля.

       Лишь мальчик с девочкой встретятся вновь на Шпалорезке

       И найдут на снегу мёртвого журавля.

       * * *

       ？Просочится вода через эти трещины

       И поднимет скорлупу над телом яйца？ —

       Так заканчивался странный рассказ одного деревенщины.

       Мы пили водку и вспоминали его отца.

       И просочилась вода через небесные впадины

       И подняла скорлупу осенней земли.

       Да если бы ни водка и тарелка жареной козлятины,

       То мы бы уже были невозвратно вдали.

       * * *

       Со дня Воительницы Феодоры

       Кто-то в теплице стал грызть помидоры.

       Три дня я ставил капканы на злочинца,

       Оставлял для него со стрихнином гостинцы.

       И вот утром в половине шестого

       Я поймал Льва Николаевича Толстого.

       ？Зачем ты, деда, крадёшься во тьме

       Вдоль этих ветхих унылых заборов?..？

       И тут Л.Н. отвечает мне:

       ？Очень хочется помидоров!？

       * * *

       Я вошёл в стоящий на холме ресторан ？Огонёк？.

       Заказал крокодилье сердце, печень барса и львиные лапы.

       У порога тыквенный карлик в расшитом халате прилёг.

       За пресным винцом сидят мужики, востроглазы, одутловаты.

       Тут и крестьяне, что везут пушистых котов на вязку.

       Молчаливый Полднев, он едет отрубить себе жертвенный палец в дубраву.

       Тут и стукачок, надевший на голову атласную повязку

       И отправившийся на утреннюю явку в управу.

       Меж кувшинов с вином, чашек ароматного чаю, между деревенскими мордами

       Подошла, качая бёдрами, официантка Рита.

       Я ей сказал, что скоро дорожки станут ледяными и безжалостно твёрдыми.

       Небеса станут серебряные и мир будет словно выточен из нефрита.

       Снег перестанет лишь к первой страже.

       А мы так и не выпустим друг друга из объятий.

       Пусть по небу летят, серебристый покой безобража

       Враны, жраны, шмулевые шушпаны магических мероприятий.

       * * *

       К 80-ти годам я стал, что твой Бетховен.

       Если пью кофе, то непременно из 64-х зёрен.

       Долго сижу, как древний татаро-монгол,

       Вытирая руки об штаны и об стол.

       Не нужен Солнцу, не нужен Луне.

       Не нужен лету, не нужен зиме.

       Не нужен лесным зверёчкам

       И полевым цветочкам.

       * * *

       В конце последнего раунда наступило фаталити.

       Я вспомнил нашу деревню, что стёрли из памяти.

       Зачем я оттуда уплыл по реке

       На старом славянском вещевом сундуке.

       Краем глаза увидел, испуганный и лопоухий,

       Как шли на деревню сквозь лопухи

       Страшные зимние духи.

       * * *

       Все приходят во сне, кроме мамы.

       Да я уж привык.

       Лежу на соломе, как Белый Клык.

       Заканчиваются февральские чернила.

       Заканчивается ？Абу-Симбел？ с берегов Нила.

       Заканчивается зареченский шмурдяк.

       Лежу на соломе, как неподвижный гордяк.

       Бродит по улице где-то трындец-нежилец.

       Пляшут по нашей крыше тунец и птенец.

       * * *

       Раз в году, 19 декабря

       Мёртвым поэтам разрешают

       Полетать за поездами.

       А у нас на столе грузди

       Со морозными звездами.

       Силюсь прочитать что-то из небесного букваря,

       Спотыкаюсь на эфиопской букве Хаут.

       Засыпаю и с теми, кого уже нет,

       За столом выпиваю немного красного.

       Но больше уже ничего не могу сказать,

       Кроме глухого глоттального щелевого согласного.

       * * *

       Деда Костя слетал в прошлое и посетил будущее.

       Он привёз человечеству страшный ответ.

       В прошлом никогда ничего не было.

       В будущем вообще ничего нет.

       Шла вторая неделя запоя.

       Котёнок лакал с непонятного блюдца порошковое молоко.

       Люди садились за стол, вернувшиеся с водопоя.

       И в окно нам светила звезда Ко-Ко.

       Маленькие злобные коронавирусы сидели тихо в своей норе.

       Лишь девушка пела в церковном хоре:

       ？Милостивые государи, харэ! Милостивые государи, харэ!？

       * * *

       На день рождения пришёл с пробитой головою.

       Рубашка порвана, и все штаны в грязи.

       Зато рубал учетверённые рубаи,

       Которые останутся в веках у лесополосы.

       Я взял совёнка и кота взял с кухни.

       И в ночь пошёл по улице Камо.

       Шептались девки, что иду, как Кюхля

       И даже вертолётчик Мимино.

       * * *

       Наблюдая за звёздами, наблюдая за людьми и животными,

       Понимаешь, что с ними может случиться всякое.

       Ночью падает на голову балясина с Лестницы Иакова.

       Утром присылает сообщение покойный друг,

       Что на болту он вертел вообще всех вокруг.

       А ты распространяешься к северу и полудню.

       По болоту идёшь, как по незастывшему студню.

       И просишь по телефону такого же неудачника

       Нарисовать на могиле твоей весёлого зайчика.

       * * *

       Круг любителей Пастернака в Тюмени лунатичной.

       Мне про брови кустарника расcказывала teacher.

       Изображала предгрозье и этот кустарник бровями показывала.

       Мирослав Немиров сначала не был Пастернака фанатом.

       Не нравилось, не понимал, но его стихи штурмовал,

       Как советские учёные штурмовали атом.

       Но, на 66-й странице у него вдруг разверзлись зеницы.

       Внял он горний ангелов полёт и гад морских подводный ход.

       И внял потом наоборот —

       Гад морских полёт и ангелов подводный ход.

       А странный город Тюмень неизъяснимо

       Начал дальше расти год от года по пастернаковским строкам.

       В колоннаду Гилёвской Рощи я стремился неудержимо.

       Ночью шёл по городу поперёк,

       И подползала к ногам Тура — ледяная река.

       Этой ночью я прочитал, что есть и река Пастернак.

       На западе Канады одна река называется так.

       Сибирский панко-пастернак, звучащий яростно весьма,

       Любил всей силою тщеты до помрачения ума.

       * * *

       Пойдём, душа моя, за гаражами

       Побегам с самодельными ножами.

       Посмотрим в луже, как шипит

       Челябинский карбид.

       И будем мы по два с сиропом.

       Уйдём с тобою по сугробам

       В страну, где вовсе нет страны.

       Лишь ветерки да друганы.

       * * *

       Пришёл я в сельпо за лимонадом,

       А продавщица говорит, что, мол,

       Остался только квас, клянусь тебе ангельским садом.

       И глаза у продавщицы, как стебли ирюмской травы.

       Я спросил: ？Анна Андреевна, неужели это вы?

       Тогда, Анна Андреевна, дайте бентатовской водки

       И мы побредём пузырями колготки？.

       Ненастоящая Анна Андреевна сказала,

       Что её именем названа малая планета.

       Такая планета, там всегда весна и лето.

       Там целый день блаженно сидишь в зарослях горицвета.

       А здесь лишь серое небо и постоянно что-то трещит в электропроводке.

       Господь садится смотреть нашу жизнь и смотрит на быстрой перемотке.