Стихи

       Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2022

       Попов Сергей Викторович — поэт, прозаик. Родился в 1962 году. Окончил (1985) Воронежский медицинский институт им. Н.Н.Бурденко; доктор медицинских наук, профессор. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Автор многих книг стихов и прозы, среди них ？Травы и тропы. Книга стихов？ (М., 2020), ？Крылья над крышами. Избранная проза？ (Воронеж, 2021), ？Вся печаль. Книга стихов？ ( М., 2021). Лауреат престижных литературных премий. Живёт в Воронеже.

       * * *

       Как демонстрации не фоткай,

       куранты бьют прямой наводкой.

       Гуляют мама и отец

       в саду обманутых сердец.

       Как в объектив не лезь из кожи,

       но транспаранты не похожи

       на шелестящие в саду

       листы по божьему суду.

       Как ни вымучивай улыбки,

       а всё как будто бы улики

       на плёнке запечатлены

       во искупление вины.

       В октябрьских зарослях и майских

       теперь пасутся тени в масках

       и наблюдают, как цветут

       охапки счастья там и тут.

       Но кровоцветие обмана,

       как полусказочная манна,

       не помещается в уме.

       И дело, стало быть, к зиме.

       И холод множит обороты,

       но до родительской субботы

       кровь ослепительнее льда

       на почве мира и труда.

       * * *

       До игры в молчанку подать рукой —

       гам и гомон сходят кругом на нет.

       QR-код один и никто другой

       на любые страхи даёт ответ.

       Языки прикусят и те, и те —

       воздух тем и держится до поры…

       Ничего печального в немоте —

       таковы особенности игры.

       Этот масочно-чумовой режим,

       что возник в округе задолго до,

       круговой дистанцией одержим

       и победной пляскою на плато,

       повтореньем рьяным с акцентом на

       сбереженье крови вакциной слёз,

       что другие грянули времена,

       но никто не верит сему всерьёз.

       Это злая шутка и добрый знак,

       что слова сливаются в тишину

       и в смешных разборках, и в страшных снах,

       где артикуляция на кону.

       Кислород кончается как на грех,

       но везёт дышать через не могу

       правотой, разделанной под орех,

       где об исцелении ни гу-гу.

       И шустрит по здешним деленьям ртуть

       к рубежу молчания лишь вперёд…

       И как только выговоришь ？забудь？,

       так незабываемое и прёт.

       * * *

       РККА и следом ГОЭЛРО —

       очередные буквы, буквы, бу…

       И говорят, предание старо —

       лишь мёртвый не видал его в гробу.

       ОСОАВИАХИМ и Наркомпрос —

       теперь лишь речевая чепуха…

       Но букворяд столетье перерос

       и в пепел не рассыпался пока.

       И если ветер тешится навзрыд

       по аббревиатурным берегам,

       то пламя справедливости горит —

       и шум воспламеняется, и гам.

       НКВД, согласными храним,

       негласных не чурается забот.

       И столько горизонтов перед ним,

       что все печали следуют в расход.

       И попадают с прежней быстротой

       слова под сокращения надёж —

       финал эпохи, оттепель, застой,

       ковидный сокрушительный падёж.

       Из алфавита выделены на

       здоровье и во славу без понтов

       крутые и живые имена,

       чтоб каждый был всегда на всё готов.

       ВКП(б) гремит, как барабан,

       ВСНХ вибрирует в груди,

       покуда пролетарии всех стран

       предполагают счастье впереди.

       И распаляют песни о труде

       тех, кто давал на музыку добро,

       чтоб седина пылала в бороде

       и метил бес в горючее ребро.

       * * *

       Духотою ночь полным-полна

       по разломам августовской комы,

       где литые звёзды и луна

       непроглядной силою влекомы.

       И на дне удушия видны

       чёрные безбрежные глазницы,

       будто у разломленной страны

       никогда и не было границы.

       Чумовая оптика жары

       из-за недостатка кислорода

       направляет свет в тартарары,

       будто так задумала природа.

       И морщины-трещины земли —

       это вся её первооснова.

       Расколи, а после раскали —

       но не выжги яблока глазного.

       Неподъёмный воздух разнеси

       по созвездьям позднего забвенья,

       чтобы на оптической оси

       расцветали голые каменья.

       * * *

       Там зыбкий свет, и сизый дым, и горький смех.

       И потолки четыре метра — чёрт-те что!

       И бог забыт, и быт разделан под орех,

       и тишина забавней цирка шапито.

       Заштатный цирк, театр теней, потешный парк —

       отметки призрачные в книжке трудовой…

       И водосточных подземелий тяжкий пар —

       в отчизне оттепель. И это не впервой.

       И сигаретка в полчетвёртого утра.

       И препирательство в постели о стихах

       из непроглядного и манкого вчера,

       по дури вызванного к жизни впопыхах.

       Слова разбуженные хуже табака.

       Октябрьский помнят витражи переворот.

       Доходный дом хоть и повытерся слегка,

       но постояльцев сто пудов переживёт.

       На фильтре Marlboro помадная мазня

       у эммигрантки из эпохи Art Nouveau…

       ？Подозреваю, что споткнёшься без меня —

       на чёрной лестнице не видно ничего？.

       Да и в парадном ни черта не разглядишь —

       лишь чертыхаться отбывающий силён.

       И у подъезда историческая тишь

       облагораживает мусорку и клён.

       Вот-вот нагрянут цирковые времена,

       и пуще прежнего забудутся стихи…

       И станет вовсе сигарета не видна

       в окне на третьем из-за всякой чепухи.

       Вот потому и не пристало во дворе

       с актёрской дурью оборачиваться вдруг,

       как будто выигрыш даётся по игре,

       как возвещал на репетиции худрук.

       Из романа ？Колёса в воздухе？