Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2023

       * * *

       Игорю Кузьмичеву

       Наше присутствие здесь, пребывание,

       Это, наверное, чье-то задание,

       Распоряжение, чей-то приказ,

       Было бы скучно кому-то без нас.

       Все эти звезды, созвездья, галактики

       Лучше в теории, хуже на практике,

       Что ему Вега, Телец, Орион?

       Мы бы соскучились так же, как он.

       Нашей Землею он втайне любуется,

       Крохотной, жалкой, как дальняя улица,

       Кто в мироздании знает о ней?

       Нету прекрасней ее и грустней.

       Как бы она ни была незначительна,

       Он ободрительно и убедительно,

       Звездную кверху вздымая метель,

       Скажет: ？Зато у вас был Рафаэль？.

       * * *

       Хорошо, что я не католик, не иудей,

       Хорошо, что не лютеранин, не православный —

       И поэтому с Богом без лишних могу затей

       Говорить — и ничем не завешен Он, не заставлен.

       Перейти к сути дела, спросить (упразднен барьер,

       И не статуя Он, чтоб уйти от вопроса в нишу):

       Есть какое-нибудь оправдание, например,

       Мукам слепорожденных детей? — я его не вижу.

       Без посредников, и славословия ни к чему,

       Песнопения — мы же не в консерваторском зале,

       Сердце к сердцу, и хочется верить, что ум к уму,

       Радость к радости, именно так, и печаль к печали.

       * * *

       Бронтозавры, кому они были нужны,

       Птеродактили и диплодоки?

       Почему так громоздки они и страшны?

       Тут нельзя не подумать о Боге.

       И ребенку такой бы мультфильм надоел,

       Растянувшийся на миллионы

       Лет, — хвостов их змеиных, раздувшихся тел,

       Перепончатых крыльев фасоны.

       Кто по этому поводу что-нибудь мне

       Скажет? Я зоологию в школе

       Проходил, но оставил ее в стороне,

       Как шалаш или дерево в поле.

       И Ламарк промолчит, пожимая плечом,

       И Кювье — и прошла на них мода.

       Ах, и Бог здесь, скорее всего, ни при чем,

       А во всем виновата Природа.

       Так ли мы ей нужны? И терпенье ее

       Скоро кончится. Чем диплодоки

       Хуже Ирода? Ужасы, казни, вранье,

       Но шиповник цветет у дороги.

       И воистину после Освенцима жить

       И стихи сочинять неприлично.

       Но пишу — так шиповник цветет, может быть,

       Безоглядно, бесстыдно, привычно.

       * * *

       Эдуарду Крейнину

       Я помню, как в детстве при мне говорили,

       Что детство превыше всех жизненных благ.

       Какими же глупыми взрослые были:

       Я знал и в три года, что это не так.

       Что взрослый, себя представляя ребенком,

       Игрушкам, цветочкам и елочке рад,

       И сказкам с их Бабой-ягой или волком,

       А детский на мир подозрителен взгляд.

       Я знал о какой-то глубокой ошибке,

       Я знал о возможности бед и обид,

       Но взрослые ждут от ребенка улыбки —

       И он ради них улыбнуться спешит.

       * * *

       Офелия, Антоний, Клеопатра,

       Отелло и Ромео, и Джульетта

       Не стали смерть откладывать на завтра,

       И порицал ли их Шекспир за это?

       Нет, он жалел их, он же не священник,

       А драматург, актер — и в этом смысле

       Он даже наш любимый современник,

       В каком, напомни, веке родились мы?

       Отзывчивый, внимательно-подробный,

       Так зная жизнь и свет его, и тени,

       Наверное, он верил в мир загробный,

       Но обходился без него на сцене.

       * * *

       В притворном ужасе, в неискренней тоске

       Летают ласточки — предмет я выбираю

       Не всякий все-таки: висит на волоске

       Жизнь — так мне кажется, когда смотрю на стаю.

       Кричат и мечутся. На самом деле им

       Метаться нравится, срываться в крик приятно.

       Увы, ныряльщицы за смыслом дорогим,

       Кто заставляет вас искать его так жадно?

       Что, если крылья вам чудесные даны,

       Чтобы увиденным вы поделились с нами?

       Не день ли завтрашний, как люди видят сны,

       Мелькая, видите за ближними холмами?

       Тогда скажите нам… Но ласточки, кружась,

       Кричат по-прежнему — вся взбалмошная стая,

       Как в детстве — мальчики, на плечи взгромоздясь

       Своих товарищей, их тут же забывая.

       ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ К. ЧУКОВСКОГО

       Он Блока вывозил из Петрограда

       В Москву на выступленья. Там-то Блок

       И выслушал, что слышать бы не надо,

       И выходил навстречу старый Рок,

       И Блок кивал в ответ на оскорбленья

       И, что он мертв, покорно признавал,

       И доблестью назвать его смиренье

       Мог, если б это понял, дикий зал.

       Но мне еще обидней, что вожатый

       И устроитель этих вечеров

       Записывал в дневник, как соглядатай,

       Что Блок и впрямь уныл и нездоров,

       Трудны ему московские ступеньки,

       И, мрачный, получив свой гонорар,

       Молчал он, пересчитывая деньги,

       Как все мы их считаем. Вот кошмар!

       * * *

       Ох нет, не торопи июльских дней, куда

       Спешить, они светлы, а дальше будет хуже.

       Не стану говорить, как светится вода

       В Неве, как блещет шпиль, как подсыхают лужи.

       Как в уличном кафе за столиком сидеть

       Под тентом голубым приятно с кружкой пива.

       А за городом ель умеет порадеть

       Нам, липа угодить и подольститься ива.

       Для радости как раз и нужен тот талант,

       Что смотрит сквозь тоску, глядит поверх печали,

       И тут, конечно, Фет — наш главный консультант,

       Хотя для многих он в забвенье и опале.

       Рассказ