Стихи

       Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2022

       Владимир Гандельсман (1948) — родился в Ленинграде, окончил электротехнический вуз, работал кочегаром, сторожем, гидом, грузчиком, преподавателем русского языка и литературы… Живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге. Поэт и переводчик, автор более двадцати книг стихов, многочисленных публикаций в различных журналах, а также переводов из Шекспира (сонеты и ？Макбет？), Льюиса Кэрролла, Уоллеса Стивенса, Джеймса Меррилла, Ричарда Уилбера, Имона Греннана, Энтони Хекта и др.

       Два окна

       1

       За окном закипела крона.

       Я проснулся, душа спала.

       Было сумрачно, и промозгло, и рано-рано,

       и хотелось тепла, тепла.

       Листья, листья весь день сдувало

       и прижимало к стеклу

       так, что горло сдавило,

       и в холодном углу

       неба, неба зажглась непраздно

       и промерцала звезда:

       будет поздно, так поздно,

       как ещё не было никогда.

       И деревья возникли в теме,

       постучавшей в окно, —

       по краям — два — с разбойничьими ветвями

       и с прямыми — в упор — одно.

       2

       Не могло не быть неба. Небо

       живущему — то, чему

       заказная треба

       незачем, считывать ли с него тьму,

       свет или косые плети

       ливня. Всё — благая весть.

       Что стихи, как не минеи-четьи

       узнаваний того, что есть?

       Двор ли это, озябший дворник

       в картузе набекрень…

       Что стихи, как не изборник

       прощаний на каждый день?

       Пусть он гаснет, в поле не воин,

       и окно по зиме — офорт.

       Если мёртвый твердит: ？Я мёртв？, —

       он живой, говорю, живой он.

       Вроде крошечного вихря

       взвился снег за окном — дотлел

       день и, прах свой развеяв тихо,

       просветлел.

       за дверь

       я там родился я клоню

       к тому что пил

       там кипячёную заботу

       молочную я жизни отдан

       я запелёнат в простыню

       я в шарф там по уши замотан

       я там простыл

       за дверь как выйду

       ключ поверну

       кто там остался я не помню

       но виду не подам но виду

       не ставь в вину

       мне чёрную свою обиду

       прочь в осень из каменоломни

       похолодало я забыл

       как жить я потерял уменье

       как по реке как по реке

       вчистую сплыл

       зачем мне этот ключ в руке

       и клён что поутру вспылил

       и затемненье

       вот человек живёт

       умрёт и нет

       как мне начать уметь начать

       уметь пролить на это свет

       слезы пусть скажет небосвод

       которому вольно молчать

       простыл мой след

       диалог

       будь добра, дай зеркальце, вон

       под рукой у тебя оно.

       есть дыхание или вышло вон? —

       я дохну, проверю, а то темно.

       брось. когда темно, ты живой.

       если страшно, ты не бывший, ты жив.

       ничего, не вой. ничевой.

       вот когда НИЧЕГО — значит, быв.

       солнце за окном, согревай

       душу светом. он в себе жизнь таит.

       ты мне зубы не заговаривай.

       мне тяжёлый труд предстоит.

       время приноравливаться.

       приноравливаться пора.

       что нора тут делает? нет лица

       на тебе. и не было. будь добра.

       На свету

       Явился снег обещанный,

       вроде письма.

       Стекло чуть с трещиной,

       а там зима.

       Стучат стекольщики.

       Свет бьёт в окно.

       Морозные его укольчики.

       Заменят — и обновлено.

       Вот смотрят, жмурятся,

       ни слова, там

       лишь утро искрится

       и тихо замершим кустам.

       Садитесь, дольщики

       зимы и снега, но

       стоят стекольщики.

       Свет бьёт в окно.

       Чай? Чай, смущаются.

       Нет, говорят,

       и улыбаются

       все двое целиком подряд.

       Поверь, поверь, есть

       начало всех начал:

       вот эта мерность…

       Так молвил я и замолчал.

       На плазе и потом

       Он продовольственных тележек,

       подрагивающих на парковке,

       блюститель, и невольник слежек

       за ними, и король сноровки.

       Он ловит вкривь несомых ветром,

       вгоняя их — одну в другую,

       и, наклонившись, метр за метром

       ко входу правит цепь дурную.

       То ярко небо, то белесо,

       то льдист асфальт, то жарк и порист,

       цепь, дребезжащее железо,

       товарный поезд.

       То воет волком буксировщик

       и скалит зубы, то бормочет,

       он в металлических грохочет рощах,

       батрак, то хрюкает, то квохчет,

       чернорабочий на краю

       людей животного быванья —

       их праздник (праздник воспою!)

       и убиванье, убиванье

       в себе секундной тишины,

       столь проявиться ждущей, —

       он мне поёт в ответ, дурак страны,

       звонарь1 поющий.

       Что я купил? Хурмы и винограда.

       Вот розовый, а вот зелёный.

       Кому сказать ？ты будешь рада？?

       Входил — светло, и вдруг наклонно

       на убыль свет пошёл, на убыль,

       и глуше голос, и тусклее краска.

       Не знаешь, где мой рубль?

       (Скажи его без ？ы？, будь ласка!)

       Нет ни людей, стемнело, ни зверья,

       все поголовно

       исчезли. Долго перед дверью я

       стою безмолвно.

       ***

       Каринэ Арутюновой

       Что он сжимал в горсти, сжимал в горсти,

       тот нищий? Ничего. Куда податься?

       Шли поезда. Цвела сирень. ？Часам к шести, —

       чей голос вдруг? — начнёт смеркаться？.

       Есть основания всплакнуть, прости.

       Нет, разрыдаться.

       Шли люди из дому и шли в дома.

       Ты помнишь коврик, а на нём пастушек?

       Шли поезда. Цвела сирень. Кто ждал письма?

       Калитка. Белый запах стружек.

       Есть от чего, прости, сойти с ума,

       слететь с катушек.

       Вот эта вся пыльца, всё вещество…

       Но клонит в сон. Дитя, да ты зеваешь.

       Шли поезда. Цвела сирень. Проспишь родство.

       Чем, ночь, ты занята? Зияешь?

       Что я хочу сказать? Да ничего.

       Сама всё знаешь.

       1 Ещё и самая громкая птица.

       Рассказ