Мы должны быть в состоянии быстро адаптироваться к новым угрозам, сохраняя превосходство в отношении (отражения) уже существующих[1]

       Национальная военная стратегия США

       В начале XXI века, как уже говорилось произошли серьезные изменения в средствах и способах публичной дипломатии. Причем для каждого из этапов в развитии отношений или противоборства требуются свои собственные средства и способы политики. Так, например, если противоборство между ЛЧЦ разделить на три фазы (этапа), то становится очевидным, что набор средств и способов для них будет разным.

       Таким образом в политике ？новой публичной дипломатии？ происходит резкое расширение всего спектра средств и способов как ？по вертикали？, так и ？по горизонтали？. Это требует совершенно иного подхода к политическому искусству. Условно говоря, если прежде функции воинского подразделения разделялись на определенные военные операции, то сегодня (кроме военных) появлялись: политические, гуманитарные, информационные и пр. Причем (в зависимости от фазы) они меняются иногда принципиально.

       Критерии для выбора тех или иных конкретных средств и способов публичной дипломатии из всего спектра таких средств – самые разные, но наиболее важными представляются следующие:

       – политическая эффективность, т.е. способность достигать политического результата в минимальные сроки с минимальными издержками, но в конечном счете не зависимо от рисков и издержек;

       – политические, военные и иные риски, обесценивающие во многом полученный результат. Так, захваченный объект, если он полностью уничтожен, как правило теряет свой смысл, а выигранная война с огромными потерями, становится ？пирровой победой？;

       – экономические, моральные и иные издержки имеют огромное значение, ибо некоторые результаты могут не стоить затраченных усилий;

       – укрепление морально-политических позиций и системы ценностей локальной человеческой цивилизации в везущейся.

       Применительно к средствам политики ？новой публичной дипломатии？ этот выбор конкретных средств во многом предопределяется появлением в XXI веке принципиально новых вариантов ведения войны (ВиВСТ) и, а также способов ведения войны и конфликтов, которые, как правило, стали значительно эффективнее, чем традиционные. Простой пример: за 50 лет увеличение точности бомбометания привело к тому, что количество самолето-вылетов и сброшенных бомб (ракет) сократилось в тысячи раз.

       Другой пример: средства РЭБ и особенно киберопераций, могут (не будучи оружием в традиционном смысле этого слова) быть значительнее эффективнее традиционных – ракет, самолетов, танков. Принятие решения об использовании кибер-оружия, например, в настоящее время принимает уже только президент США.

       В любом случае выбор тех или иных средств политики ？новой публичной дипломатии？ определяется прежде всего:

       а) их наличием и эффективностью относительно, аналогичных средств противника;

       б) стратегий, политическим искусством их использования.

       Кроме того выбор тех или иных средств и методов публичной дипломатии зависит от фактически, а не потенциально имеющихся у ЛЧЦ или нации ресурсов – экономических, военных, информационных и других. Так, один самолето-вылет авиации России в Сирии требовал до 10 т топлива, до 12 т боеприпасов, а также других ресурсов, что в целом означало что за сутки расходуется не менее одного железнодорожного эшелона расходных материалов (не говоря уже о финансовых и иных издержках). Для того, чтобы использовать все это в Сирии, необходимо было не только их иметь в наличии, но и перевезти, обслуживать и т.п.

       Выбор тех или иных средств политики ？новой публичной дипломатии？, и как говорилось во многом также предопределяется и диктуется теми направлениями и целями в социально-экономической жизни оппонента (коалиции), на которые требуется в наибольшей степени воздействовать. Так, социологические опросы в 2015 году в России показывали, что наиболее актуальными проблемами для граждан страны были:

       – проблемы развития российской экономики;

       – развития социальной помощи населению;

       – повышение благосостояния народа;

       – усиление престижа России в мире и др.

       Именно по этим направлениям и действовал прежде всего Запад, вводя самые различные санкции против России в 201462015 годах, пытаясь нарушить наиболее чувствительные области национальной безопасности. Примечательно, что перечень перечисленных в соцопросе проблем и их приоритетность во многом совпадает с перечнем проблем их приоритетностью и показателями данных в редакциях ？Стратегии национальной безопасности Российской Федерации？ 2009 и 2015 годов. Достаточно их просто сравнить:

       Редакция 2009 г.[2]

       Редакция 2015 г.[3]

       – уровень безработицы …;

       – удовлетворенность граждан …;

       – децильный коэффициент …;

       – доля современных ВиВТ …;

       – уровень роста потребительских цен …;

       – ожидаемая продолжительностью жизни …;

       – уровень государственного внешнего и внутреннего долга …;

       – валовой внутренний продукт на душу населения;

       – уровень обеспеченности ресурсами здравоохранения, культуры, образования и науки …;

       – децильный коэффициент …;

       – уровень обновления ВиВТ;

       – уровень инфляции …;

       – уровень обеспечения военными и инженерно-техническими кадрами …

       – уровень безработицы …;

       – доля расходов в ВВП на науку, технологии и образование …;

       – доля расходов в ВВП на культуру;

       – доля территории РФ не соответствующая экологическим нормативам.

       Таким образом существует четкая взаимосвязь между национальными приоритетами, отражаемыми в соцопросах, представлениями от этих приоритетах правящей элитой России, с одной стороны и характером внешних угроз, выраженных в политике ？новой публичной дипломатии？, – с другой. Общее то, что объединяет представления российской элиты (выраженное в вариантах стратегии национальной безопасности) и общественности (выраженное в соцопросах) с политикой ？новой публичной дипломатии？ западной ЛЧЦ это безусловное усиление социальных аспектов национальной безопасности и значения средств воздействия на них.

       Очевидно, что отношение граждан РФ изменилось не случайно. Обострение международной обстановки привело к усилению опасениям и внешним тревогам.

       [4]

       Именно финансовые, экономические и гуманитарные санкции в качестве основных средств публичной дипломатии играли основное значение в 2015 и в 2016 годах. Это однако отнюдь не означало, что другие средства не использовались. Совсем наоборот: военные демонстрации (полеты самолетов, заходы судов), развитие военной инфраструктуры НАТО и России, усиление информационно-психологического давления и пр. средства политики ？новой публичной дипломатии？ применялись системно и целенаправленно в рамках системной стратегии сетецентрической войны против России[5], но практическое значение этих средств было не столь приоритетным[6].

       Выбор тех или иных конкретных средств, таким образом, определяется, во-первых, приоритетностью целей в конкретный период или фазу развития противоборства, во-вторых, возможностями (ресурсами) того или иного государства (коалиции) и их противников, а, в-третьих, стратегией использования этих ресурсов. Не существует изначально ？только эффективных？ или ？неэффективных？ средств: в политике многое определяется не только общей международной, но и конкретной, в том числе военно-политической обстановкой[7]. Так, участившиеся учения в России и НАТО в 2015–2016 годах определено имели прежде всего политико-психологический характер, который должен был стать дополнением к другим мерам как со стороны России, так и западной ЛЧЦ.

       Так, к 2021 году ставится определенная задача вынудить правящую российскую политическую элиту принимать те решения, которые прежде всего необходимы лидерам западной ЛЧЦ. Это означает, что главной политической целью в среднесрочной перспективе является правящая элита России, точнее, – ее политика. К этому же времени можно достаточно точно оценить соотношение общих сил и средств политики ？новой публичной дипломатии？ и выбрать наиболее эффективные из них, объединив их в целую систему, комплекс, которые наиболее эффективным способам влияют именно на правящую элиту и ее представления.

       Такими средствами публичной дипломатии будут прежде всего информационные и психологические средства и комплексы по трансформации культурно-ценностной системы нации, разрушению ее воли к сопротивлению и сохранению суверенитета. Это означает, что особенно сильное значение в политике ？новой публичной дипломатии？ приобретают не столько традиционные средства и способы политики и войны, составляющие стратегию государства (цели и средства), сколько собственно правящая элита страны и нация. Если воспользоваться в очередной раз рисунком, на котором изображена модель политики государства, то модель приоритетного воздействия будет иметь следующий вид.

       Иными словами в XXI веке наиболее эффективными и предпочтительными оказываются не традиционные средства стратегии (влияния на группу факторов ？В？ и ？Г？), а те, которые наиболее непосредственно влияют на элиту и общество (группу ？Д？), а также на группу факторов ？А？ (систему национальных ценностей и интересов).

       Сказанное означает, что в политике ？новой публичной дипломатии？ приоритетность и значение собственно военно-силовых средств, вероятно, снижается. Их роль будет обеспечивающей реализацию других силовых средств – информационных, экономических, культурных, образовательных – на каждом из этапов развития эскалации принуждения. Военные средства и способы отнюдь не исчезают и не ？уступают место политическим？ способам и средствам, как было принято думать в 70–90-е годы XX века, они становятся их обязательной составной частью, обеспечивающих их эффективность применения.

       Соответственно и состав, и структура сил стратегического сдерживания должны отражать эти реалии: только военное противоборство, даже самое успешное, уже не означает политической победы. Стратегическое сдерживание должно обеспечить эффективное противоборство на всех уровнях эскалации противоборства, конфликта и войны.

       Естественно, что для этого необходимо максимально точно знать не только все свои реальные и потенциальные, и чужие возможности – политические, дипломатические, экономические, военные, иные, – которые могут быть использованы в противостоянии, но и те возможности и способы, которые необходимы. Это является конечным результатом деятельности множества государственных ведомств и специальных служб. Только традиционными способами получения информации эту проблему уже не решить: ни политическая, ни военная, ни финансовая, ни электронная разведки даже в комплексе не могут обеспечить полной картины. Нужна системная аналитическая служба, включающая в себя специалистов философов, политологов, социологов, религиоведов и пр. экспертов.

       В области политики ？новой публичной дипломатии？, как и прежде, все начинается с анализа и прогноза соотношения сил. Только соотношение сил в мире теперь измеряется по-другому. В самом простом виде такой сравнительный анализ традиционно может быть представлен на примере Бразилии следующим образом:

       [8]

       Естественно, однако, что этих данных в XXI веке уже недостаточно. И прежде всего в тех важнейших областях, которые сегодня определяют качество общества, элиты и их институтов, включая НЧК. Поэтому разрабатываются многочисленные критерии, показатели и рейтинги, в том числе на международном уровне, имеющие как количественное, так и качественное измерение. Так, в Центре военно-политических проблем МГИМО-Университета был сделан специальный сайт для подобных сопоставлений[9], который пока что позволил только собрать необходимый объем информации. Соответственно не были отобраны и наиболее эффективные средства и способы политики ？новой публичной дипломатии？. В том числе и потому, что в советской и российской традиции и научной школе при анализе соотношения сил приоритетное внимание уделяется соотношению государственной и военной мощи (как объективным критериям), а не качеству правящей элиты и общества, и их институтов (как субъективным факторам).

       Пока что ？новая публичная дипломатия？ нередко воспринимается в качестве ？дополнения？ к другим политическим средствами (？мягкой？ или ？умной？ силы и т.д.) или даже ？побочное？ средство, хотя, в действительности, она давно уже стала их общим знаменателем, синтезом, стратегией. ？Сегодня публичная дипломатия, цель которой – воздействие на общественное мнение и формирование объективного имиджа своей страны за рубежом, представляет собой целый ？космос？, где действуют политики, деятели культуры, науки, образования, СМИ, НПО, пользователи социальных сетей？[10], – пишет известный исследователь этой проблемы профессор Т. Зонова. С этим, конечно же, нельзя согласиться: формирование благоприятного имиджа – только одна из функций (причем не главная) публичной дипломатии, являющейся, повторим, системой политических, экономических, информационных и иных средств, объединенных в единый комплекс, действующий сетецентрично, но разным конкретным объектам для достижения единой цели. Так, для иллюстрации можно сопоставить два понимания публичной дипломатии в отношении к России в 2014–2016 годах – как ？мягкой силы？ и как ？новой публичной дипломатии？.

       Если вернуться к ставшей уже классической схеме, иллюстрирующий политический процесс, то ？мягкая сила？ относится преимущественно к области воздействия на ？группу факторов Б？, а политика ？новой публичной дипломатии？ – охватывает воздействием сразу на три группы факторов – ？Г？, ？В？ и ？Д？, а также (в долгосрочной, фундаментальной, основе) на группу факторов ？А？. Такая системная и комплексная стратегия требует всех средств влияния и воздействия.

       Как видно из рисунка значение средств и методов политики ？новой публичной дипломатии？ на группу факторов ？Г？ и ？Д？ определяется их местом в формировании национальной стратегии с точки зрения эффективности для достижения политических целей и задач (группа факторов ？В？) сформулированных правящей элитой в зависимости от конкретной международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО)[11]. Другими словами, из всего спектра средств и методов ？новой публичной дипломатии？ каждый раз отбираются те из них, которые:

       – во-первых, наиболее эффективны для достижения конкретной политической цели и решения конкретных задач;

       – во-вторых, соответствуют сегодняшнему конкретному состоянию МО, ВПО, а тем более СО;

       – в-третьих, имеются в наличии (или могут иметься при необходимости в будущем).

       Этот выбор во многом предопределен избранной политической стратегией, ведь большинство средств должны физически уже существовать. Так, избранная системная и сетецентрическая стратегия США предполагает использование одновременно всех имеющихся в распоряжении у США средств и методов, против всех потенциальных целей у противника.

       Таким образом, если со второй частью суждения профессора Т. Зоновой – оценки набора средств публичной дипломатии как ？космоса？ безусловно, можно согласиться, – то с первой частью – целью публичной дипломатии только как ？воздействие на общественное мнение？ – нет. Политика ？новой публичной дипломатии？ – комплекс всех средств (от собственно дипломатических, до военно-силовых, экстремистских и террористических), предназначенных для достижения конкретной политической цели. Причем ясно выраженной границы между этими средствами не существует, а все усилия государств в XXI веке направлены на то, чтобы уничтожить и те немногие, оставшиеся пока еще границы, добиться синтеза силовых средств в единой сетецентрической стратегии[12].

       При этом нередко эти средства пытаются превратить в демократическую цель, некую абстракцию, представляющую собой ？самоценность？, ради которой и делается политика. Как, например, это следует из приведенного выше высказывания Б. Обамы, которое не несет на себе сколько-нибудь серьезной смысловой нагрузки кроме одной – очередного доказательства идеального образа США как примера для подражания во всем мире, т.е. одной из функций ？мягкой силы？, но не реальной политики.

       Иногда трудно понять логику развития тех или иных политических событий в мире и объяснить её с точки зрения стратегии тех или иных государств, имеющих к ним на первый взгляд самое прямое отношение. С точки зрения стратегии, это значит выбор политических целей и выбор наиболее эффективных средств. В частности, если речь идет, например, о внешней политике США на Ближнем Востоке и их отношению к ИГИЛ, где эту политику можно описать следующим образом: ？вооружение по ночам и бомбежка по утрам？. Поэтому изначально важно точно определить цели такой стратегии и наиболее приоритетные задачи, вытекающие из этих целей и стратегии, получившей название ？сетецентрической стратегии？[13]. Только в этом случае можно попытаться представить себе весь возможный спектр допустимых средств и методов силовой, военной и комбинированной политики.

       Всё, становится предельно ясным, если для этого попытаться сформулировать глобальные, наиболее общие цели стратегии США в мире, где частная стратегия США, например, по отношению к ИГИЛ является именно частной стратегией, подчиненной глобальной стратегии. Соответственно и конкретные средства такой политики подчинены частным политическим целям и стратегиям. Никто, например, не будет из-за множества возможных противоречий каждый раз использовать военную силу в прямой форме, т.е. в качество вооруженного насилия. Спектр силовых средств бесконечно расширяется, превращаясь ежегодно, ежечасно во все новые формы комбинированного силового воздействия государств, акторов и даже искусственно созданных международных субъектов[14]. При этом грань между силовыми и военными средствами политики становится все более условной. Так, например, решение Б. Обамы в конце октября 2015 года направить в Сирию ？до 50–100 специалистов-инструкторов？, несет на себе как политический, так и военный характер. С политической точки зрения это решение является, безусловно, актом публичной дипломатии, который демонстрирует:

       – демонстративное игнорирование законного правительства Сирии и режима Х. Асада;

       – игнорирование международных институтов (Совета Безопасности ООН);

       – публичная поддержка оппозиции Х. Асаду;

       – публичное противодействие операциям ВКС России.

       Одновременно это решение Б. Обамы является и военно-силовым решением. И не только потому, что военные инструкторы США (боевое подразделение) будут находиться на территории Сирии, но и потому, что их присутствие должно обеспечивать защиту от ударов ВКС России.

       Автор: А.И. Подберезкин [1] The United States Military’s Contribution To National Security. 2015, – Wash. 2015. – June – P. 1.

       [2] Медведев Д.А. Указ Президента Российской Федерации ？О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года？ № 537 от 12 мая 2009 г. Ст. 112.

       [3] Путин В.В. Указ Президента Российской Федерации ？О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации？ № 683 от 31 декабря 2015 г. Ст. 115.

       [4] РОМИР 2015. Сентябрь / http://romir.ru/

       [5] Подберезкин А.И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. – М.: МГИМО (У), 2015.

       [6] Подберезкин А.И., Харкевич М.В. Мир и война в XXI веке: опыт долгосрочного прогнозирования развития международных отношений. – М.: МГИМО (У), 2015.

       [7] См. подробнее: Стратегическое прогнозирование и планирование внешней и оборонной политики: монография: в 2 т. / под ред. А.И. Подберезкина. – М.: МГИМО (У), 2015. Т. I. Глава I. Основы системы анализа , прогноза и планирования внешней и оборонной политики. – С. 51–76.

       [8] Глобальный рейтинг интегральной мощи 100 ведущих стран мира.

       [9] См.: www.prognoz.eurasian-defence.ru/

       [10] Зонова Т.В. Дипломатия: модели, формы, методы / Т.В. Зонова. – М.: Аспект Пресс, 2013. – С. 170.

       [11] Стратегическое прогнозирование и планирование внешней и оборонной политики: монография: в 2 т. – М.: МГИМО (У), 2015.

       [12] Подберезкин А.И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. – М.: МГИМО (У), 2015. – С. 52–53.

       [13] Подберезкин А.И. Третья мировая война против России: введение к исследованию. – М.: МГИМО (У), 2015. – С. 11–13.

       [14] Подберезкин А.И., Харкевич М.В. Мир и война в XXI веке: опыт долгосрочного прогнозирования развития международных отношений. – М.: МГИМО (У), 2015. – С. 99–101.

       20.03.2017