Материал из номера
Февраль 2013
Скачать номер
в PDF формате
Редко кто из пассажиров в 30-х годах ХХ века, поднимаясь с причала Магаданского порта на борт сухогруза, следовавшего из бухты Нагаева во Владивосток, мог сказать провожавшим: "встретимся в Москве..." И вольнонаемный геолог-отпускник, и отсидевший срок зек из приисковых лагерей кричали с палубы: "Увидимся на Материке!"...
Только так — и не иначе. Видно, для обитателей Колымы того времени слишком велика была ее оторванность от России... Угрюмый таежный океан с затерянными в нем "островками" редкого жилья, погибель от зверя и гнуса, лесные пожары и лютые морозы...
НОВАЯ ПЛАНЕТА
"Колыма, Колыма! // Новая планета! // Девять месяцев зима, // Остальное — лето...". Эта частушка до сих пор приходит мне на память, как только я вспоминаю время, когда мы с мамой начали обживаться в Нагаево (в бухте Нагаева Охотского моря расположен порт. — Прим. авт.). Приехали мы сюда из Москвы по вызову отца, служившего флаг-штурманом Первого авиаотряда треста "Дальстрой".
Бывший зек Александр Солженицын назвал Колыму советских лет "полюсом холода и жестокости в Архипелаге ГУЛАГ". Другой не менее известный зек, Варлам Шаламов, описывая 1932-1937 годы, был не столь категоричен: "Эти немногие годы — то золотое время Колымы, о котором с таким возмущением говорил разоблаченный шпион и подлинный враг народа Николай Иванович Ежов на одной из сессий ЦИКа СССР..."
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Старейший русский авиатор М.Д. Меньшиков. Москва. 1990 год
Что за "золотое время", о котором вспоминал Шаламов? Сведений о нем мало. "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына был растиражирован по всей стране, а хроника "пяти золотых лет" до сих пор в забвении.
Представленные ниже заметки из семейного архива — фрагменты записей моего отца о его "колымской Одиссее" 1934-1939 годов, сопровождающиеся воспоминаниями автора этих строк...
ЧП В ОХОТСКОМ МОРЕ
...Бледное серое утро. Пассажиры из вольнонаемных, скучая, фланировали по палубе сухогруза "Кулу". Вокруг, до самого горизонта, расстилалась пустыня Охотского моря. И вдруг...
Всего в сотне метров большая стая косаток, взрезая водную гладь, шла параллельно нашему сухогрузу. Блестя мощными черными спинами, косатки то уходили под воду, то с шумом выныривали на поверхность.
Едва пассажиры, любовавшиеся китами, отошли от перил, как в мегафон с надрывом прохрипел голос вахтенного матроса: "Человек за борто-о-м!" Над "Кулу" взлетела сигнальная ракета. Люди снова бросились к поручням. И тут же с капитанского мостика прозвучал приказ: "Всем — от борта!" "Кулу" застопорил машины и лег в дрейф. Никто с палубы не уходил. Команда быстро спустила шлюпку. В нее сели гребцы, кто-то из штурманов, боцман и двое или трое стрелков охраны. Ведь от самого причала конвой НКВД сопровождал партию ссыльных, которых заперли в трюме.
Но очутившийся за бортом человек вовсе не взывал о помощи. Он не стремился к приближающейся шлюпке, напротив, старался уплыть от нее. Почему? Ведь у него не было ни единого шанса выжить в холодном Охотском море. Я не видел, как пловца догнала шлюпка и как его вернули на сухогруз. Мать увела меня, восьмилетнего мальчишку, в каюту.
На следующий день к нам заглянул капитан "Кулу" — знакомый отца. Старый морской волк сообщил матери: "Это был уголовник. Вытащили из воды, подцепив абордажным крюком за ворот робы... Сопротивлялся отчаянно!" "Он что — спятил?" — удивилась мать. "Просто проиграл в карты своей же блатной трюмной компании. Ставка — побег! Первый карточный должок гасил еще в порту Владивостока. Сиганул с борта "Кулу" в воду до отплытия... Выловили быстро. Теперь — еще одна попытка. Если бы не прыгнул за борт, зарезали бы собственные дружки".
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Обложка семейно го архива М.Д. Меньшикова "65 лет на воздушных трассах"
Это происшествие подпортило настроение пассажирам. Они то и дело бросали настороженные взгляды в сторону колючей проволоки перед капитанским мостиком. Она отсекала проход к "трюмному изолятору" пересыльных.
...В бухту Нагаева "Кулу" входил днем. С верхней палубы я смотрел на приближающийся берег. Справа проплывал черный силуэт скалистого утеса. Слева — тронутая сединой первых заморозков горбатая сопка. Неприветливыми стражами показались мне оба створа "морских ворот" Колымы. Было неуютно и тоскливо.
НА БЕРЕГ "АРХИПЕЛАГА ДАЛЬСТРОЙальстрой"
"Еще на подходе к бухте Нагаева наш транспорт "Уэлен" встретила шуга, — пишет в воспоминаниях флаг-штурман "крылатого подразделения" треста "Дальстрой" Михаил Дмитриевич Меньшиков. — Сама бухта уже была скована льдом. "Уэлен" начал пробивать путь к причалу. Удалось пройти 10 километров. До порта оставалось еще 5-6... Но дальше судно пробиться не смогло. Я вышел из каюты на палубу. Почти весь наш отряд — пилоты, бортмеханики, радисты — собрался на палубе возле укрытых брезентом, запорошенных снегом ящиков. В них совершили путешествие от Москвы четыре разобранных самолета П-5 и С-1″.
Постановлением Совета Труда и Обороны от 13 ноября 1931 года был создан Государственный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы, позже преобразованный в Главное управление строительства Дальнего Севера — Дальстрой. На него была возложена задача "в кратчайшие сроки, параллельно с дальнейшим изучением и разработкой недр, широким фронтом начать строительство дорог, морских, воздушных портов и населенных пунктов". Уже в 1932-м было принято еще одно постановление — о введении регулярного воздушного сообщения с приисками Дальстроя.
"...Капитан "Уэлена" связался по радио с управлением Морфлота в Магадане:
"Ящики и весь летный состав выгружайте на лед!" — последовало указание начальства. И когда к застрявшему во льдах "Уэлену" подошел гусеничный трактор с прицепом, мы облегченно вздохнули: лед до самого берега крепкий, выдержит ящики с авиатехникой! Весь груз отбуксировали на санях-волокушах из толстых бревен. Личный состав авиаотряда двинулся по льду пешком. Переход к одиноко стоящему на берегу бараку показался невероятно долгим. Мороз — под 20 градусов! В отведенном под штаб авиаотряда строении мы отогрелись у пылающей жаром печки...
Менее километра отделяло место нашей ночевки от Нагаевского лагеря для заключенных. Но если бы тогда кто-нибудь сказал авиаторам: "А ведь вас, братцы, поставили добывать золото для социалистического отечества к одному конвейеру с зеками ГУЛАГа..." — такого правдолюбца искренне сочли бы рехнувшимся.
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Транспорт "Уэлен" треста "Дальстрой" только что доставил летный состав и самолеты 1-го Нагаевского авиаотряда. Бухта Нагаева. Декабрь 1934 года
О том, что на Колыме существуют лагеря для заключенных, нам в Москве при оформлении на работу в Дальстрой никто не говорил. Лишь однажды, обсуждая со мной и пилотами план оборудования в бухте Нагаева главной стоянки самолетов авиаотряда, наш командир мимоходом упомянул: "К аэродромным работам могут быть привлечены заключенные". Больше к этой уже в 1934 году "запретной теме" мы в разговоре между собой возвращаться остерегались. В годы моей летной работы в Дальстрое авиаторы воспринимали ГУЛАГ на Колыме как данность, от них не зависящую.
Утро 30 декабря 1934 года. Летчики и техники вскрывают ящики и тут же, на берегу, приступают к сборке самолетов. От нагрянувшей пурги растянули снятый с ящиков брезент. Коченеющие пальцы отогревали над пламенем паяльных ламп... В первую неделю января 1935-го собрали последний самолет. В штабе авиаотряда летный и наземный состав ожидало первое задание: срочно произвести ледовую разведку в районе Тауйской губы и прилегающей акватории Охотского моря. "На выручку угодившего в ледовые тиски бухты Нагаева "Уэлена" направлен из Владивостока ледокол "Красин". Он — на подходе, — уточнил обстановку наш командир. — Ледовую разведку поручаю экипажу: пилот — Тарасов. Штурман — Меньшиков. Выполняйте!"
ПЕРВАЯ ЛЕДОВАЯ АВИАРАЗВЕДКА
Получив задание, я начал готовить полетные карты прибрежной полосы Тауйской губы и Охотского моря. Предстояло охарактеризовать состояние льда на подступах к бухте Нагаева: где крупный, где битый, где разводья, где трещины. И тут флаг-штурман обнаружил первый "овраг" на маршруте. Из Москвы я привез с собой только карты района Колымы, "миллионки". Для предстоящей авиаразведки они мало подходили. За "дефицитным" картографическим материалом направился к представителю местной гидрографической службы в Нагаево. Размещалась она в одном из одноэтажных домов-срубов. Рядом — складские помещения без всякой ограды — вот и весь поселок. Людей мало. Вокруг — оглушительный лай: основной транспорт у жителей — собачьи упряжки.
В прибрежной зоне, рядом с возводимым ангаром для собранных самолетов, работали ремонтные мастерские. Они обслуживали Магаданский порт. По соседству с нашей авиастоянкой, у деревянных причалов, швартовались буксиры, рыболовецкие шхуны, морские катера.
...Главный гидрограф познакомил меня с необходимым картографическим материалом и лоциями района. Он же дал адрес пошивочной мастерской в Магадане, где могли быстро изготовить вымпелы-мешочки из красной материи с длинной лентой. Эти вымпелы с вложенными картографическими "кроками" — летными картами с пометками о ледовой обстановке — и предстояло сбрасывать с самолета на "Красин" и "Уэлен".
"Авиационный" заказ выполнили "бесконвойные" портные и швеи из местного лагеря. Привычным делом для зеков, мужчин и женщин, был в мастерской пошив верхней одежды, чехлов, мешков. А тут — цветастые вымпелы. На клиента в кожанке поглядывали с любопытством...
Вернувшись в Нагаево, каждый мешочек заполнил песком, оставляя место для закладки "крок". Вымпелы положил в отсек самолета, за спиной "ячейки" пилота. Машина — двухместная, легкий биплан с одним мотором.
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Сын штурмана М.Д. Меньшикова Виталий играет в бильярд с подсобным рабочим авиаотряда — "бесконвойным" зеком. Авиабаза Усть-Утиная, правый берег Колымы. Фото М.Д. Меньшикова
И вот — воздушное крещение авиаотряда. Рации на борту самолета не было; от взлета до посадки — без связи с землей. Чтобы максимально увеличить район ледовой разведки, взяли как можно больше горючего. Пришлось отказаться от спальных мешков, палаток, паяльных ламп, даже продуктового НЗ. Штурман с "Уэлена" попросил разведать главное: где удобнее всего пройти "Красину" к Тауйской губе и самой бухте Нагаева. Наблюдение вели без оптических приборов. Январская стужа морозила самолет. С трудом быстро коченеющими даже в перчатках пальцами я наносил на карты черным карандашом условные обозначения: битый лед, разводья, трещины и т.д. Шерстяные перчатки часто приходилось снимать, чтобы отогревать заледеневшие пальцы в меховых варежках.
В первый вылет ледокол "Красин" не обнаружили. Возвращаясь обратно, уже в бухте Нагаева сбросили вымпел над "Уэленом". Лишь при шестом вылете обнаружили ледокол при входе из Охотского моря в Тауйскую губу. С небольшой высоты увидели на палубе "Красина" несколько членов экипажа. Они махали нам руками. На последнем вираже, снизившись до бреющего, сбросили над судном вымпел с "кроками". По Тауйской губе "Красин" двинулся, согласуясь с нашими пометками. А в бухте Нагаева ледокол прокладывал дорогу к "Уэлену" сам.
На второй день после завершения ледовой разведки к нам в отряд пришел штурман с "Красина".
— Хотел бы увидеть штурмана Меньшикова, — обратился моряк. Мы поздоровались, и он вернул мне вымпел, который я сбросил на ледокол. — Спасибо от лица капитана и всего экипажа! Вы очень нам помогли.
После прихода "Красина" приказом по Дальстрою участников ледовых разведок наградили ценными подарками: летчиков — охотничьими ружьями, штурмана — фотоаппаратом. Вручал награды директор треста "Дальстрой" Берзин, который в те годы снискал у нагаевских авиаторов авторитет. "Почему колымские годы с 1932 по 1937 год исключительно выпадают из летописи побегов? — писал Шаламов. — Это время, когда там работал Эдуард Петрович Берзин. Первый колымский начальник с правами высшей партийной, советской и профсоюзной власти в крае, зачинатель Колымы, расстрелянный в 1938 году и в 1965 году реабилитированный. <...> Зачеты, позволявшие вернуться через два-три года десятилетникам. Отличное питание. Одежда, рабочий день зимой 4-6 часов, летом — 10 часов, колоссальные заработки для заключенных позволяли им помогать семьям и возвращаться после срока на материк обеспеченными людьми. В перековку блатарей Эдуард Петрович не верил, он слишком хорошо знал этот зыбкий и подлый человеческий материал.
На Колыму первых лет ворам вообще было попасть трудно. А те, которым удалось туда попасть, не жалели впоследствии. <...> Бежать никто с Колымы и не бежал — это было бы бредом... Эти немногие годы — то золотое время Колымы, о котором с таким возмущением говорил разоблаченный шпион и подлинный враг народа Николай Иванович Ежов на одной из сессий ЦИКа СССР".
...Вскоре после успешной ледовой разведки трест "Дальстрой" возложил на Нагаевский авиаотряд новое задание. Причем, не дожидаясь, когда летный состав проложит и освоит хотя бы первую "крылатую тропу" к таежным приискам. Спешка была продиктована чрезвычайным приказом, полученным начальством Колымы из Кремля.
АВИАПРЫЖОК С ЯЩИКАМИ ЗОЛОТА
В один из мартовских дней 1935 года командира Магаданского авиаотряда и флаг-штурмана вызвали к начальнику треста Берзину. "Этот человек, — вспоминает отец, — сыграл значительную роль в поднятии колымской "золотой целины". Нагаевские авиаторы уважали Берзина за настоящий мужской характер, дружеское к ним расположение.
Выехали в Магадан. Нас сразу пригласили в кабинет директора треста. Эдуард Петрович поздоровался и тут же провел к столу с развернутой картой Колымы: "Требуется ускорить переброску добытого золота с приисков в бассейне реки Хатынгнах и ее притоков на перевалочный пункт в Стрелку. Перевозка золота автотранспортом прервана из-за распутицы, правобережье и левобережье Колымы отрезаны.
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Гидросамолет Нагаевского авиаотряда — крылатый помощник геологов— разведчиков золота. Колыма. 1930-е годы
Из Стрелки драгоценный металл грузовиками повезут в Магадан..." Сделав короткую паузу, добавил: "Понимаю, задача поставлена летчикам сложная: в Стрелке, как и вообще на Колыме, аэродромов нет. Но в устройстве посадочных площадок максимально посодействуем".
На авиабазе в Нагаево стали готовить к полетам два П-2. Я мобилизовал все, что к тому времени было в наличии у главного нагаевского картографа. По "крокам" геологов, пусть схематически, вырисовывался рельеф местности, основные ориентиры и подходы для посадки самолетов как в самой Стрелке, так и близ прииска в бассейне реки Хатынгнах. На перевалах по маршруту полетов организовали визуальные метеопункты. Самым же трудным было разбить посадочные площадки. Болотистая местность окружала прииск на Хатынгнахе. Единственное пригодное место для посадки и взлета выбрали на возвышающейся сопке, вершина которой оказалась более или менее ровной. Начальник посадочной площадки отмерил будущий "аэродром" — всего 300 на 100 метров. А для взлета наших П-2 требовалась полоса как минимум 400 метров... "Только бы не подломать стойки шасси с лыжами", — мучила мысль. О том, что при посадке запросто можно было сломать и собственную шею, не думали. Риск давно вошел в привычку. Да и оба пилота — Карп и Шиц — зарекомендовали себя на Севере профессионалами высокого класса.
...Наконец настал день вылета из Нагаево. Первая посадка — в Стрелке. На первой же "пробе" полосы тряхнуло приземлившийся самолет здорово! Едва П-2 коснулся шасси с лыжами грунта, как сделал "козла" (подскок из-за неровности грунта. — Прим. авт.). "Каково же будет там, на макушке сопки?" — подумал я.
Заночевали в Стрелке. Утром — снова в колымское небо. До прииска на Хатынгнахе — 160 километров. И вот под крылом открылась сопка с нашей посадочной площадкой. Судьба воздушного "золотого конвейера" и наша собственная оказалась в руках летчика Карпа. Приземлились удачно. Но "козлы" биплан П-2 делал еще выше, чем в Стрелке. "Сесть-то мы сели, а вот как будем взлетать, да еще с таким тяжелым грузом, как золото?" — первое, о чем подумалось тогда.
Бортмеханик Ионов проверил стяжки плоскостей, шагами еще раз измерил длину взлетной площадки. Оказалось меньше 300 метров! Посмотрели скаты сопки. Она возвышалась метров на двести. Особенно крутые склоны были с юго-восточной стороны. Там плоская макушка сопки резко обрывалась вниз... Вот и задумались: хватит ли разгонной полосы для взлета П-2? Долго прикидывали. Наконец решили, что в первом рейсе ограничим загрузку борта — не более 100 килограммов золотых слитков. Заночевали в Хатынгнахе.
К самолету приставили охрану из стрелков НКВД — с прииска. Начальнику наземной аэрослужбы Стеблюку дали указание, чтобы он срочно связался со строителями и те к утру выровняли бугры на взлетной полосе...
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Штурман М.Д. Меньшиков. Нагаево
С места посадки до прииска экипаж добирался на полуторке минут 20-25 по свежей просеке, специально прорубленной в тайге для связи с "аэродромом". На макушку сопки от прииска протянули телефонную связь.
Заночевал наш экипаж в бараке, где размещались охрана и инженерно-технический персонал, вольнонаемные мастера, следившие за промывкой золота, контролеры и надсмотрщики. Поужинали мясными консервами, жареной рыбой. И сразу навалилась смертельная усталость. Почти всю ночь из соседних с нашей комнатой помещений барака доносились выкрики, возбужденные голоса, хмельная перебранка...
Когда рассвело, на грузовике с охраной к самолету доставили спецгруз. Золото было упаковано в металлические ящики. Мы пересчитали их. Пилот Карп расписался в погрузочной ведомости. Первый раз в жизни тут, в Хатынгнахе, я взял в руки ящик с колымским золотом. Почувствовал, как он тяжел.
Перед тем как взлететь, откатили самолет в самое начало "аэродромной" полосы. Экипажу предстояло совершить на П-2 примерно то же, что делает лыжник, прыгающий с трамплина. Завели мотор на полные обороты. Все, кто оказался у самолета, удерживали машину на месте, ухватившись за крылья. По сигналу пилота отпустили крылья. Самолет промчался до самого обрыва макушки сопки и на какую-то долю секунды, уже в воздухе, "провалился", словно в яму, и тут же взмыл вверх, набирая высоту.
Первый колымский воздушный "золотой конвейер" приступил к работе. О строго засекреченной первопричине "досрочного" его ввода я узнал лишь спустя полвека из рассекреченных документов архивов НКВД. Если в двух словах, то в том предвоенном году Кремль потребовал от треста "Дальстрой" безотлагательно переправить на материк все добытое на приисках: в стране возник острый дефицит твердой валюты, которая требовалась для закупок импортного оборудования и развертывания военно-промышленного комплекса".
В "БЕСКОНВОЙНОЙ ЗОНЕ"
Прибрежный поселок Нагаево и город Магадан были на "административной карте" ГУЛАГа 1932-1937 годов двумя "бесконвойными зонами": и для прибывших туда с материка вольнонаемных Дальстроя, и для обитателей лагеря заключенных.
...Под крышей одноэтажного деревянного дома жили три семьи: наша, авиационного инженера и бортмеханика.
Оставив отца с матерью за разбором багажа, я пулей выскочил из дома. Огляделся. По соседству чернели несколько домов, похожих на наш. С лаем носились лохматые собаки. Дальше отсвечивала гладь бухты. Я обежал дом и метрах в ста увидел высокий забор из колючей проволоки, а за ним длинные серые бараки. Вдоль ограждения стояли бревенчатые сторожевые вышки, на которых маячили фигуры часовых с винтовками.
— Тебя как зовут? — окликнули меня двое мальчуган в нахлобученных по самую переносицу потрепанных шапках-ушанках. — Давай с нами играть!
И мы самозабвенно стали гонять по пустырю консервную банку...
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Аэродром Петропавловска. Экипаж ПС-7, совершивший 11 апреля 1939 года первый беспосадочный перелет из Нагаево в Петропавловск. Слева направо: М.Д. Меньшиков (штурман), Н.Т. Кузнецов (командир самолета), Ф.Н. Родионов (бортмеханик) и П.И. Кекишев (радист). Фото из газеты "Камчатская правда" от 14 апреля 1939 года
Как-то у моих новых приятелей я увидел железный обруч от бочки. Мальчишки гоняли его, ловко ведя железное кольцо по земле толстым проволочным "захватом". Металлическую "погонялку" венчала деревянная круглая рукоятка.
— Хочешь, достанем такую? — предложил Федька. — Айда в мастерские...
— Сперва в столярку, — поправил Сеня. — А потом в кузню.
Столярка появилась на полдороге к берегу бухты. Из одноэтажного строения доносилась тягучая трель электропилы.
— Вот этому новенькому надо бы сделать рукоятку для "гонялы", — деловито обратился Сеня к рабочему в ватной телогрейке, стеганых брюках и стоптанных кирзовых сапогах. — Отец небось курит? Вот и принесешь пачку "Казбека"...
— Три, — поправил столяр. — Одну за рукоятку, две за "грузовичок"...
— Спасибо, дядя, — еще робея, с благодарностью ответил я, не подозревая, с кем только что свел меня случай. Ведь и "дядя-столяр", и почти все, кто работал в мастерской под началом вольнонаемного заведующего, были из наряда "бесконвойных" заключенных.
Кузница, или кузня, сигналила о себе звоном наковальни и запахом каленого металла. Здесь гидом выступал уже Федька. В кузнице мне подобрали обруч, выгнули из обреза толстой проволоки "гоняло". Потом насадили выточенную в столярке рукоятку. За "игрушки", приобретенные на свой страх и риск, я расплатился пачками "Казбека". Отец получал папиросы в летном пайке. Сам не курил, а когда я его попросил и он узнал, для какой цели, — дал мне несколько пачек.
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Виталий Меньшиков — ученик магаданской средней школы (слева) . Магадан. 1935–1937 годы
Нам, мальчишкам из семей вольнонаемных, родители в "бесконвойной зоне" поселка Нагаево предоставляли полную свободу выбора: где гулять, с кем играть и общаться. Не было особого запрета и на "уличные контакты" с зеками — "работягами" (так их называли старшие). И потому мы каждый день общались с лагерными "дядями", забирались к рыбакам на шхуны, толкались возле сварщиков на ремонтной судоверфи, на часок-другой уходили на каботажных посудинах в Магаданский порт, а затем возвращались на буксирах и катерах с экипажами из "бесконвойных". Так было, во всяком случае, в "берзинскую пятилетку" — до превращения Колымы с 1938 года в сплошную карательную спецзону.
...1 сентября 1935 года я с новеньким ученическим ранцем стоял вместе с горсткой ребят на перекрестке шоссе, ведущего в Магадан. До городской школы отсюда было еще километров пять. Возле нас притормозила полуторка. Подталкивая друг друга, мы забрались в пустой кузов. Шофер приоткрыл дверцу кабины, глянул через борт: "Чур, не баловать! А то всех ссажу!.. Будете до Магадана топать пехом..." Так я отправился в первый класс.
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Экипаж ПС перед вылетом из Нагаево к геологам
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Летчик Н.Т. Кузнецов и штурман М.Д. Меньшиков (справа) — экипаж ПС-7, совершивший 24 февраля 1939 года первый беспосадочный перелет из Нагаево в Хабаровск. Фото из газеты "Тихоокеанская звезда" от 1 апреля 1939 года
Отца видел редко: флаг-штурман почти всегда был в полетах. Мать допоздна трудилась синоптиком на авиабазе отряда. Времени у родителей на меня не оставалось, так что отец в заявлении директору магаданской средней школы, написал: "Прошу принять моего сына Виталия Меньшикова в 1-й класс... с интернатом ввиду оперативного характера работы как меня, так и моей жены..." Директор наложил резолюцию красным карандашом: "В 1 кл. без интерната". Устно мотивировал отказ так: "У вас в семье домработница!" Что тетя Нюша — из "бесконвойных" ссыльных, которых лагерное начальство направляло на "домашнюю работу" в семьи авиаторов, школьного начальника мало беспокоило... Для меня же "раскулаченная" украинка тетя Нюша стала почти "дублером" моей любимой севастопольской бабушки Феодосии Алексеевны Сухомлиновой.
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Жены авиаторов — сотрудницы службы синоптиков на занятиях Осоавиахима по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Третья слева — жена штурмана М.Д. Меньшикова Елена Харитоновна Меньшикова. Нагаево. 1930-е годы
ПОЛВЕКА СПУСТЯ
28 февраля 1990 года в Москве вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР, подписанный Михаилом Горбачевым: "За большой вклад в развитие авиации Севера и плодотворную работу по воспитанию молодежи наградить тов. Меньшикова Михаила Дмитриевича орденом Октябрьской Революции". Отцу уже шел 95-й год. Вручать награду ветерану двух мировых войн, Гражданской и Великой Отечественной приехала целая делегация управления Министерства гражданской авиации.
Чуть позже я застал отца за разбором "семейного архива". В руках он держал конверт со штемпелем Магаданского областного издательства: "Предлагают поделиться воспоминаниями о моей работе флаг-штурманом в довоенные, 30-е. Кое-что набросал. Вот только успею ли довести рукопись до конца? Да и с названием что-то не вытанцовывается".
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова Колымский авиатор М.Д. Меньшиков. Москва. 1990-е годы
И тут я вспомнил один случай. Как-то, в перепалке с подругой, жена одного из нагаевских авиаторов в сердцах бросила: "Да мы все тут, дальстроевцы, — "вольноотпущенники колымского золота!" Я спросил отца: что она имела в виду? Он ненадолго задумался, а потом засмеялся: "В общем, она "выстрелила" прямо в яблочко! Подписав с трестом контракт и приехав на Колыму, вольнонаемный специалист попадал под колпак НКВД... И дальнейшая его судьба — унесет ли он с Колымы ноги подобру-поздорову или его препроводят из "бесконвойной зоны" в лагерь уже под конвоем — целиком зависела от протянутых к Дальстрою "ежовых рукавиц" сменявших друг друга наркомов Кремля. А таких с 1934 по 1939 год было аж три: Ягода, Ежов, Берия. А потому исход наших командировок на Колыму был неизвестен. До самого отплытия из Магаданского порта...
Фото: Из семейного архива М.Д.Меньшикова В.М. Меньшиков. Декабрь 2012 года
Вот со мной, например, все случилось согласно поговорке "нет худа без добра". Зимой 1939-го наш экипаж с уполномоченным НКВД на борту почти неделю продирался сквозь тайгу после вынужденной посадки на глухом озере Мухтель, в низовьях Амура. Рация вышла из строя. Самолет вынуждены были оставить. Я как штурман вел всю группу за собой: сквозь таежные буреломы, снег — по пояс! Когда наконец набрели на тропу, по которой местные оленеводы перегоняли свои стада, и были спасены кочующими каюрами, идти я уже не мог. Потребовалась срочная операция. Меня переправили в Москву. После выписки из госпиталя авиационная медкомиссия временно признала меня "нелетным"! Ну а Дальстрою пришлось дать флаг-штурману бессрочную увольнительную... В том же, 1939 году я и возвратился на материк"...
Рукопись авиатора так и не дождалась последней точки. Я увидел ее черновик лишь после кончины отца — в 1994 году... На титульном листе рукописи красовались те самые слова: "Записки "вольноотпущенника колымского золота"...
* Автор — историк, журналист-международник, ветеран Великой Отечественной войны.
Послать
ссылку письмом
Распечатать
страницу